Клод Дюфрен - Великие любовницы Страница 49

Это ее возвышение отнюдь не было делом случая: Плут уже давно надеялся провернуть с Жанной то, что ему не удалось с Доротеей. Он так стремился добиться своего, что значительно расширил круг знакомых своей протеже, начав принимать у себя знаменитых в ту пору людей. Эти контакты были очень полезными для Жанны, чей ум воспользовался этим и извлек из этих встреч опыт, который оказался столь необходимым позднее, когда обстоятельства вознесли ее на вершину власти. Одновременно с этим, чтобы завершить свой труд, граф Дюбарри дал своей протеже свое имя. Именно под этим незаконно присвоенным именем ей и суждено было войти в жизнь короля и в историю.

Как же именно произошла их встреча? Нам были предложены две версии. Согласно первой, король заметил Жанну во время одного из ее посещений Версаля и, будучи очарован красотой молодой женщины, вроде бы приказал Лебелю отыскать ее и привести к нему. Камердинеру не составило труда выполнить это поручение, поскольку Жанна была, что называется, широко известна в узких кругах. По другой версии, Жан Дюбарри сам пригласил к себе Лебеля и якобы показал ему свое «сокровище» и поделился своими планами. Лебель, решив, что этот «лакомый кусочек» достоин королевского внимания, немедленно рассказал о ней своему господину. О том, что произошло потом, догадаться нетрудно…

Однако, прежде чем встретиться с тем, кто сделал ее «королевой сердца», Жанне пришлось познакомиться с Шуазелем по поводу одного расследования. Всемогущий министр сохранил эту встречу в памяти, о чем свидетельствуют его «Мемуары»: «Она пришла; ее красота показалась мне сомнительной, ее поведение, манеры заставили меня подумать, что это какая-то провинциалка…»

Не будем удивляться нелюбезному тону Шуазеля: когда он писал свои «Мемуары», Жанна уже дала ему повод преисполниться обиды. С самой первой встречи министр проявил себя противником фаворитки, и с годами их вражда только нарастала.

А вот Людовик XV не испытал к «мадемуазель Дюбарри» ни малейшей неприязни. Он сразу же попал под действие ее чар и сам дал ей об этом знать. Молодая женщина, как мы видели, не любила манерничать, так почему же она должна была ломаться перед королем? Напротив, с самой первой встречи она проявила все свои познания в науке любви, которые сотворили чудо. Королю все очень понравилось, и он не стал этого скрывать перед своим окружением. Он был так доволен, что спустя некоторое время герцог де Ришелье, у которого до этого была возможность познакомиться с качествами этой мадемуазель, не смог скрыть своего удивления:

«– Но чем же, сир, – спросил он у короля, – мадемуазель Дюбарри смогла вас так взволновать?

– Мой дорогой маршал, – ответил король, – она – единственная женщина Франции, которая знает секрет того, как мне забыть про мои шестьдесят лет».

В разговоре с герцогом д’Аейном Людовик был еще более откровенен:

«– Она дала мне возможность познать блаженство, совершенно для меня неведомое… – сказал он ему. А герцог ответил на это, забыв правила приличия:

– Это говорит лишь о том, что Ваше Величество никогда не были в борделе!»[98]

В любом случае, пробный выстрел привел… к рождению любовницы. В апреле 1768 года Жанна перебралась в Версаль, а когда королева Мария спустя несколько недель умерла, король, который уже не мог обойтись без Жанны, повелел ей сопровождать двор во время поездки в Компьень. И опять, чтобы узнать побольше подробностей, обратимся к «Мемуарам» Шуазеля: «На следующий день после моего приезда в Компьень, – пишет он, – мадам де Сен-Флорентен пришла ко мне и рассказала, что при дворе появилась некая мадам Дюбарри, с которой король часто видится, с которой проводит все ночи и в которую, как утверждают, Его Величество сильно влюблен. Мы решили, что столь низкая интрижка могла быть только временной прихотью; нам хотелось, чтобы король поскорее с этим закончил и чтобы это стало последней его попыткой проявить дурной вкус, свидетелями которого мы являлись, и тягу к скверному обществу».

Пришел день, и герцог на своей шкуре испытал всю опасность «столь низкой интрижки». А до этого дня он был не единственным, кто считал Дюбарри преходящим событием, от которого король должен был отделаться столь же быстро, сколь быстро он в него ввязался.

Однако неделя проходила за неделей, и окружение короля стало беспокоиться. Даже верный Лебель, прекрасно осведомленный обо всем, счел полезным дать своему господину совет быть более умеренным. Но, казалось, ни одно предупреждение не могло остановить любовную лихорадку короля. Он пожелал, чтобы мадам Дюбарри была представлена двору и королевской семье. Это был последний этап перед официальным провозглашением фаворитки. Увы, исполнению этого плана помешало одно непредвиденное обстоятельство: Жанне пришлось признаться, что ее фамилия на самом деле не Дюбарри, а Бекю! Невозможно было представить двору девицу Бекю, тем более что она была незамужняя и широко использовала… обет безбрачия. Надо было срочным образом подыскать ей подставного мужа голубых кровей, ибо лишь господа «из благородных» могли удостоиться чести носить рога от Его Величества! Жан Дюбарри охотно официальным путем дал бы свое имя своей протеже… Если бы не был уже женат! Что же было делать в таком случае? Плут не желал упускать из рук самое выгодное дельце в своей жизни, новое положение Жанны уже смогло принести ему определенные выгоды, и он ждал более ощутимых результатов. И тогда в голове этого авантюриста промелькнула блестящая мысль: один из его братьев, Гильом Дюбарри, был еще холост. Он жил в родовом замке Левиньяк неподалеку от Тулузы. Замок срочно нуждался в ремонте. Семья Дюбарри в золоте не купалась, и Гильом готов был пойти на все ради презренного металла. Поэтому он не отказался от предложения брата жениться на любовнице короля и дать ей свое имя. Имея привычку выгодно проворачивать свои делишки, Плут не стал терять времени и примчался в Левиньяк, чтобы уговорить брата пойти на сделку. Спустя несколько дней Жан вернулся в Париж вместе с братом Гиль-омом и сестрой Франсуазой, более известной под именем Шон. Все было готово к первому акту комедии. Происхождение невесты было слегка подправлено: верующим вряд ли понравилось бы, что ее отец – священник, дававший обет безбрачия и целомудрия. Бракосочетание Жанны и Гильома Дюбарри свершилось 1 сентября 1768 года в церкви Сен-Лоран. Венчал новобрачных не кто иной… как Жан-Батист Гомар, всплывший на поверхность уже не в качестве отца невесты, а в качестве исповедника короля. Эту должность он занял незаконно – мухлевал сей добрый пастырь не в первый раз!

Второй акт этого фарса развернулся прямо на паперти церкви. Сразу же после церемонии Жан Дюбарри взял брата за локоть и приказал ему немедленно возвращаться в замок Левиньяк. Гильому это не понравилось, он с удовольствием исполнил бы супружеский долг. Но об этом не могло быть и речи: Жанна не должна была ставить под угрозу из-за неосторожности судьбу, которая перед ней открывалась. Поэтому Гильому Дюбарри пришлось смириться, тем более что он получил в утешение десять тысяч ливров отступного.

Оставалось сыграть последний акт водевиля: долгожданное представление ко двору. Дело это было непростое, если принять во внимание происхождение и прошлое новоиспеченной графини Дюбарри. Представлению особенно яростно противились три дочери Людовика XV, считавшие это позором. Одна из них, мадам Луиза, решила стать монахиней, чтобы отмолить грехи отца. Представляете себе эту картину!.. Другим влиятельным противником представления был герцог де Шуазель. Первый министр короля все еще помнил об оскорблении, которое нанес ему Людовик XV, отказавшись взять в любовницы его сестру. А Шуазель не любил шутить с «честью» семьи! И поэтому он написал про фаворитку ядовитые слова: «Все способствовало тому, – пишет он, – чтобы стало реальностью столь мерзостное событие, как представление девки, которая выдавалась за жену ничтожества, брата другого ничтожества, каковое содержало в Париже официальную школу мошенничества и проституции. Хоть я и не высокого мнения о короле, полагаю, что он не посмел бы пойти на столь неуместный шаг, если бы не пользовался поддержкой маршала де Ришелье, который, к несчастью для двора и для Франции, был первым дворянином по стажу государственной службы»[99].

Таким образом, министр разом осудил и куртизанку, и старого распутного герцога. Но этим он не ограничился. Вполне вероятно, что он был если не автором, то уж, по крайней мере, вдохновителем серии памфлетов, исполненных нападок на Дюбарри. Среди прочих можно привести вот такой:

О двух Венерах говорит весь мир людской,Обеим царствовать фортуна шанс дала,Но вышла первая из пены из морской,Вторая выползла из пены из котла.

История повторялась: Жанне пришлось противостоять такому же потоку клеветы, который был вылит на Помпадур, и все по той же самой причине: удержать звание королевской фаворитки было делом вовсе не простым, хотя, по правде говоря, оно приносило большую выгоду. Ненависть, вызванная состоянием молодой женщины, требует расставить все точки над «i», прежде чем перейти к дальнейшему повествованию о ней. Каким бы ни было прошлое Жанны, какой она ни была безнравственной до встречи с королем, надо отдать ей должное: она искренне любила этого человека. Конечно, она ловко пользовалась своим положением, она швыряла деньги на ветер, она совершила ряд поступков, которые в политическом плане оказались пагубными, она сумела навязать любовнику ряд достойных сожаления решений и предпочтений. Но с того дня, когда она познакомилась с Людовиком XV, она стала абсолютно верна ему, чем не могли похвастаться другие «королевы сердца». Она не ограничилась лишь тем, что властвовала над чувствами короля, она поставила на службу его счастью всю свою нежность и сообразительность, свежесть молодости, преданность ее щедрого сердца. Тот, кто ее клеймит, желает видеть в ней только «шикарную проститутку», каковой она действительно была. Но могло ли быть иначе, если принять во внимание ее воспитание и материнский пример? Не имея ни поддержки, ни средств к существованию, она могла рассчитывать лишь на свою красоту для того, чтобы попытаться избежать судьбы, которая была ей уготована. Встреча со столь законченным мерзавцем, каким был Жан Дюбарри, окончательно сделала ее продажной, но, как только представилась возможность, она сумела взять себя в руки. Она смогла также дать доказательства своего ума и тонкой натуры, приспособившись к миру, совершенно ей чуждому.