Клод Дюфрен - Великие любовницы Страница 50

Таким образом, министр разом осудил и куртизанку, и старого распутного герцога. Но этим он не ограничился. Вполне вероятно, что он был если не автором, то уж, по крайней мере, вдохновителем серии памфлетов, исполненных нападок на Дюбарри. Среди прочих можно привести вот такой:

О двух Венерах говорит весь мир людской,Обеим царствовать фортуна шанс дала,Но вышла первая из пены из морской,Вторая выползла из пены из котла.

История повторялась: Жанне пришлось противостоять такому же потоку клеветы, который был вылит на Помпадур, и все по той же самой причине: удержать звание королевской фаворитки было делом вовсе не простым, хотя, по правде говоря, оно приносило большую выгоду. Ненависть, вызванная состоянием молодой женщины, требует расставить все точки над «i», прежде чем перейти к дальнейшему повествованию о ней. Каким бы ни было прошлое Жанны, какой она ни была безнравственной до встречи с королем, надо отдать ей должное: она искренне любила этого человека. Конечно, она ловко пользовалась своим положением, она швыряла деньги на ветер, она совершила ряд поступков, которые в политическом плане оказались пагубными, она сумела навязать любовнику ряд достойных сожаления решений и предпочтений. Но с того дня, когда она познакомилась с Людовиком XV, она стала абсолютно верна ему, чем не могли похвастаться другие «королевы сердца». Она не ограничилась лишь тем, что властвовала над чувствами короля, она поставила на службу его счастью всю свою нежность и сообразительность, свежесть молодости, преданность ее щедрого сердца. Тот, кто ее клеймит, желает видеть в ней только «шикарную проститутку», каковой она действительно была. Но могло ли быть иначе, если принять во внимание ее воспитание и материнский пример? Не имея ни поддержки, ни средств к существованию, она могла рассчитывать лишь на свою красоту для того, чтобы попытаться избежать судьбы, которая была ей уготована. Встреча со столь законченным мерзавцем, каким был Жан Дюбарри, окончательно сделала ее продажной, но, как только представилась возможность, она сумела взять себя в руки. Она смогла также дать доказательства своего ума и тонкой натуры, приспособившись к миру, совершенно ей чуждому.

Все вышесказанное вовсе не имеет целью возвести Жанну на пьедестал. Повторяем, мы стараемся просто восстановить истину. И потом, ее ужасная кончина должна была бы послужить отпущением всех ее грехов… Именно в отпущении грехов весь двор отказал ей, когда 22 апреля 1769 года она готовилась официально появиться в Версале. Церемония эта несколько раз откладывалась под различными предлогами. Как и когда-то в случае с мадам де Помпадур, надо было вначале найти «добровольца», который согласился бы совершить поступок и скомпрометировать себя… И как это было в случае с маркизой, подобную «задачу» выполнила за деньги погрязшая в долгах аристократка, графиня де Беарн. Что же до Жанны, то, несмотря на явную враждебность большей части присутствовавших, она, казалось, чувствовала себя совершенно раскрепощенной и виртуозно исполняла обязательные реверансы. Людовик был рад и горд за женщину, которую любил. Он был влюблен, как никогда, и не стеснялся показывать это всем. Этого оказалось достаточным, чтобы придворные почуяли, куда ветер дует, и сразу же принялись рассыпаться перед новой владычицей. И лишь немногие из них остались настроены враждебно. Эти царедворцы объединилась вокруг Шуазеля, возглавившего оппозицию фаворитке. А та своим благородством и душевностью обезоружила многих недоброжелателей: она часто просила короля помочь обездоленным или помиловать некоторых осужденных. Но Шуазель продолжал упорствовать, и это упорство вызвало неудовольствие короля, каковое он и выразил своему министру. Пропасть, разделявшая министра и «королеву сердца», с каждым днем становилась все глубже. Что же касалось Жана Дюбарри, то он вознамерился получить выгоду от своего «капиталовложения», но коль скоро его аппетиты не знали границ, он кончил тем, что обнаглел совершенно:

«Его Сиятельство, граф Дюбарри, шурин графини, получил приказ больше не появляться при дворе. Уверяют, что подлинной причиной этой опалы стала просьба графини к Его Величеству выдать ей шестьсот тысяч ливров якобы для уплаты долгов, а г-н герцог де Шуазель узнал об этом и представил королю доказательства того, что деньги эти должны были достаться графу, а не графине. Король был так возмущен, что запретил графу Дюбарри попадаться ему на глаза»[100].

Для Плута период «дойной коровы» прошел, но он надеялся, что это лишь временные трудности.

Недавняя кончина королевы Марии дала Людовику еще большую свободу действий. Он воспользовался этой свободой, чтобы осыпать любовницу новыми милостями: она подарил ей прекрасный замок Лувесьен, который Жанна перестроила со вкусом… и за большие деньги. Замок был не единственным подарком Людовика XV, король добавил к нему ежемесячную ренту в триста пятьдесят тысяч ливров, по-нынешнему – более миллиона евро! Сумма фантастическая, но графиня приняла ее как само собой разумеющееся. Начиная с того дня золото стало литься на нее рекой, течение которой остановилось только со смертью короля. Волны этой волшебной реки приносили фаворитке дорогую мебель, картины известных художников, элегантные наряды и, главное, драгоценности… На покупку драгоценностей она тратила миллионы ливров. Покупала ли она их сама или их ей дарил король, но деньги брались из государственной казны, которая продолжала пустеть. Нам известно, каким кошмаром обернулось такое положение, но за двадцать лет до кровавых времен никто, казалось, не думал о том, что это могло плохо закончиться. В любом случае, это не заботило Жанну, которой суждено было стать одной из невинных жертв революции. Не думая ограничивать свои расходы, она их только постоянно увеличивала. Деньги шли не только к ней, но и к семейству Дюбарри. Как можно догадаться, самым прожорливым из этой стаи был Плут. Только в 1772 году благодаря своей бывшей протеже Жан Дюбарри получил от короля денег на сумму триста тысяч ливров, а также право владения королевским лесом в Буконе. Ни в чем себе не отказывая, он сожительствовал с пятью любовницами, которые, как можно предположить, предоставляли свои прелести в пользование его богатым гостям, поскольку он превратил свой замок Триель в форменный притон. Пользуясь поддержкой короля, которого он называл просто «братцем», Дюбарри позволял себе называть простаками министра иностранных дел герцога Д’Эгильона и главного контролера финансов аббата Террея. Это было уже чересчур, и король сослал наглеца в его имение Иль-Журден. Но благодаря Жанне Плут пробыл там недолго и вскоре вернулся в Версаль, чтобы снова продолжать в том же духе. Обе сестрицы Плута также жили – не тужили и тратили деньги без счета. В частности, Шон ни в чем себе не отказывала, разумеется, за счет Жанны. Это мотовство, этот неприлично выставленный напоказ шик, слухи о котором поползли по Парижу, вызывали возмущение самых обездоленных и усилили непопулярность фаворитки. Песенки и памфлеты на нее часто заставляли наполняться слезами ее прекрасные глазки… но никак не влияли на образ жизни и не заставляли ее умерить свои аппетиты… Приключение, которое с ней случилось после знакомства с королем, напоминало ей волшебную сказку. Она убаюкивала себя сладкой иллюзией, что эта сказка никогда не кончится, и мысли не желала допускать о том, что править ей суждено лишь при жизни Людовика XV. Она была счастлива и отдавалась этому счастью…

Начиная с 1770 года Жанна жила в Версале в покоях на третьем этаже Мраморного дворца. Это расположение имело своим преимуществом то, что позволяло королю подняться в ее покои по тайной лестнице. И Людовик поднимался по ней несколько раз в день. По утрам он присутствовал при туалете молодой женщины и не скрывал своего восхищения в то время, как парикмахер, парфюмер, субретки суетились вокруг нее, чтобы добавить к ее красоте тысячи дополнительных штрихов. Модистки, белошвейки, поставщики громоздили в комнате горы туалетов, из которых фаворитке следовало выбрать тот наряд, в котором она будет завтракать. Это было нелегким делом, и она часто спрашивала мнение своего венценосного возлюбленного. Весь этот художественный беспорядок и ребячество погружали короля в ежедневное очарование. Было ли это тем, что называют «седина в бороду, а бес в ребро»? Этот шестидесятилетний мужчина, прошедший через горнило стольких любовных схваток, вновь обрел рядом с ней сердце и пыл, себя двадцатилетнего. Однажды, как рассказал Андре Кастело, когда Жанна опустилась на колени, чтобы поднять с пола футляр для очков, который обронил Людовик, король остановил ее и сказал:

– Мадам, это мне должно встать в эту позу и оставаться в ней всю мою жизнь.

Как он и сказал, Людовик XV до последнего вздоха испытывал обожание к Жанне.