Иоанна Хмелевская - Опасный возраст Страница 5

Я не верила своим глазам: это или какая-то ошибка, или мне просто чудится такое счастье. По правде сказать, счастье то еще: комнатушка задрипанная, мебель колченогая, из окна прекрасный вид на деревянный туалет типа сортир. Тут же выяснилось, что с глазами у меня все в порядке и никакая это не ошибка, просто я приехала последней из моего заезда, а поскольку было неизвестно, какого пола будет этот последний, для него на всякий случай оставили одну из немногих персональных комнат.

А вечером я вторично испытала потрясение: красавец директор пригласил меня на прогулку. И хотя я оценила оказанную мне честь и была тронута до глубины души, от этой чести отказалась, ибо была измотана до последней степени и мечтала лишь о том, чтобы завалиться в постель. Тут не до романтичных прогулок при луне. Хорошенько отоспавшись и отдохнув, утром я уже кляла себя на чем свет стоит: «Кретинка, идиотка последняя! Такой потрясающий парень сам тебе навязывается, а ты еще выкаблучиваешься!»

На прогулку с директором я отправилась на третий или четвертый день пребывания в доме отдыха и сначала испытала удивление, потом возмущение, а потом просто рассмеялась и все обратила в шутку.

Нет, мужу я не изменила, хотя вроде бы все к этому вело, но ведь я в глубине души считала себя довоенным поколением, и мне несколько претило начинать знакомство с постели. Нет, меня следовало долго и упорно обхаживать. Да и то еще неизвестно, чем бы это закончилось.

Долго и упорно Збышек никак не мог себе позволить, времени не было, ведь ему надо было обслужить весь новый заезд. Мною он заинтересовался с первой же встречи. Как он потом признался, его удивило выражение моего лица. Чтобы такой неземной восторг отразился при виде такой мерзости… Видимо, нетипичное явление его заинтересовало, и он решил познакомиться с нетипичной особой поближе.

Потом мы даже немного подружились, но меня удивляло, что он как-то слишком скоро совершенно перестал ухлестывать за мной. Потом выяснилось, что меня он счел уже обслуженной. Просто запутался во всех этих бабах, ведь счет с приездом каждой новой партии шел на десятки, ну парень и ошибся. Под конец своего пребывания в доме отдыха я обратила его внимание на такое упущение, и он был крайне удивлен. И тем не менее благодаря Збышеку с первого же дня отдыха я поневоле настроилась романтично, что поразительным образом благотворно сказалось на состоянии моего здоровья. От нервного расстройства и следов не осталось, домой я вернулась отдохнувшая, посвежевшая, улыбающаяся.

* * *

Тем временем наши жилищные условия оставляли желать лучшего. С двумя детьми мы уже решительно не помещались в квартире. Вечером детей укладывали спать, а нам с мужем для житья оставалась кухня. Ничего, жить можно, но вот разложить там чертежную доску было абсолютно негде. И в материальном отношении жилось трудно. Муж заставлял меня записывать все расходы, это называлось «жить с карандашом в руке». Так испокон веков было принято у них в семье. Свекровь всю жизнь вела отчетность, документация сохранилась, и можно было, например, из нее узнать, сколько стоила сметана или пучок редиски в 1934 году, сколько до войны давали чаевых официанту, сколько дворник получал на Рождество и прочие интересные вещи.

Мне, естественно, было далеко до пунктуальной свекрови, но я старалась. А поскольку бухгалтерскую отчетность я генетически унаследовала — и отец, и тетя Ядя были профессиональными финансистами, — мои записи в достаточной мере отражали истинное положение вещей, и из них совершенно отчетливо явствовало, что до конца месяца мне никогда не удавалось дотянуть. Например, седьмого апреля 1955 года я записала: «Куда-то запропастилось множество денег. Совсем потеряла голову». В мае удалось дотянуть зарплату аж до четырнадцатого, выходит, ее хватило на целых две недели! В октябре — опять отчаянная запись: «Куда-то подевались сорок злотых и шестьдесят грошей, не помню, на что пошли».

Очень интересно читать эти свои старые записи. Вот с волнением прочла, что в сентябре я заработала больше мужа. Муж внес в семейный бюджет тысячу триста злотых, а я тысячу триста пятьдесят. В следующем же месяце мужу удалось заработать больше, тысячу пятьсот восемьдесят злотых, я же удовольствовалась голой зарплатой, никаких дополнительных приработков. А вот на что шли деньги: плата за квартиру, стирка, проезд на городском транспорте. И питание, разумеется. Питались без особых деликатесов: молоко, сахар, мука, масло, смалец, хлеб, чай. Иногда мясо и колбасы. Ни гроша на спиртное. Ага, вот сосиски, яйца, укропчик.

Помню, ехала я раз на трамвае и раздумывала над тем, что купить — свинину или говядину? Тогда мясо еще можно было купить свободно. Или лучше вообще фарш?

Ехала я по своей обычной трассе — из Охоты в центр — и так задумалась над обеденным меню, что и не заметила, как мы попали в обычную пробку. Трамвай стоит, я бессмысленно пялюсь в окно, и тут вдруг сидящий напротив меня молодой и интересный мужчина наклоняется ко мне и нежно спрашивает:

— Откуда столько грусти в этих красивых глазках?

Красивые глазки в сочетании с говядиной и фаршем так меня оглушили, что я выскочила из трамвая, давясь от смеха, и дальше пошла пешком. Оказалось, мы стоим на Маршалковской, надо же, и не заметила, как доехала!

* * *

Закончился мой декретный отпуск, и я вышла на работу. Как раз в то время все проектные бюро перешли на новый идиотский график работы, согласно которому рабочий день начинался в шесть часов утра. Не знаю уж, кому именно пришла в голову эта великолепная идея. Наверняка автором нового графика был или человек ненормальный, или один из тех, кто все сорок лет Народной Польши последовательно и целенаправленно старался скомпрометировать власть. Подчиняясь трудовой дисциплине, люди на работу являлись вовремя, но работать в столь несуразное время не могли и, пристроив голову на чертежной доске, отсыпали недоспанные часы. Я была на грани нового нервного расстройства на почве недосыпания, ибо уже с пяти вечера начинала мечтать о том, что-бы завалиться и успеть выспаться до пяти утра. Пришлось перейти на полставки, иначе бы спятила.

Из Энергопроекта меня в конце концов вышвырнули. Вернее, посоветовали уволиться по собственному желанию. Думаю, инициатором моего увольнения был руководитель нашей мастерской. Молодой интересный блондин, он мне очень нравился, у меня уже тогда наметилась к блондинам явная слабость, хотя супружеская неверность исключалась, как и в случае со Збышеком Пухальским. Обнаглев от собственного целомудрия, я бесцеремонно заявляла ему в присутствии других сотрудников, что не могу воспринимать его как начальство, ибо слишком он мне нравится как мужчина. Руководитель жутко краснел и сбегал из нашей комнаты, так и не нагрузив меня очередным заданием, но, как видно, не мог больше такое терпеть.

Думаю, не один он был рад моему уходу из Энергопроекта. Послушание и мягкость характера никогда не входили в число моих добродетелей, а на работе мне многое не нравилось, о чем я прямо и нелицеприятно заявляла. На первом месте у нас стояла технология, потом шли конструкторы, потом многое другое, и лишь в самом хвосте плелись архитекторы. Считалось, что с этими вольными художниками не стоит считаться, им лишь бы сделать покрасивее, ха-ха-ха! А кому она нужна, эта красота? Было бы прочно и солидно — и ладно.

* * *

Неожиданно мужу на работе дали квартиру. Он по-прежнему работал на Польском радио, и один из сотрудников освобождал служебную квартиру. На нее, разумеется, были претенденты. За одного стоял горой председатель жилищной комиссии, за другого — партсекретарь. Ни одному из них не удалось отстоять своей кандидатуры, вот они, чтобы сделать друг другу назло, решили присудить ее третьему лицу, и этим третьим случайно оказался мой муж.

Мы с ним пошли полюбоваться на квартиру, и она оказалась настолько загаженной и сплошь покрытой клопами (эти милые создания не помещались в укромных местах и средь бела дня ползали по стенам), что волосы поднимались дыбом. Клопы настолько сбили меня с панталыку, что я лишилась речи. Муж обратил внимание на плюсы: квартира была намного больше нашей прежней, хотя столь же неудачной формы, опять длинные прямоугольники, а кухню загромождала огромная печь, топящаяся углем.

Печь меня не испугала, печи я всегда любила, но, конечно, жаль, что не было центрального отопления.

Прежние обитатели этой загаженной квартиры уехали в Австралию, мы получили ключи и принялись приводить ее в порядок. Не только предприняли широкомасштабную акцию против насекомых, но и занялись перестройкой, сломав стены и перепланировав помещения за счет кухни — зачем нам такая большая? Увеличили комнату, а в ванной установили газовую колонку, ибо с двумя малыми детьми постоянно требовалась горячая вода. Мы были еще в процессе перестройки, когда муж в панике прибежал домой и крикнул, что, если мы завтра же не переедем, квартиру отдадут другим. Возможно, партсекретарь и председатель пришли к соглашению. Крикнул, значит, и скрылся, а весь кошмар с переездом свалился на меня. Ладно, немногочисленную мебель грузчики смогут вынести, а что делать с посудой, книгами и прочей мелочью, ее во что складывать? Не буду описывать, чего мне это стоило и какими словами я поносила мужа, который не счел нужным подключиться к хлопотам по переезду, считая это плевым делом. Потом я ему доходчиво объяснила заблуждения на сей счет, и он пошел на жертву. Мощный антиклопиный заряд в форме всевозможных «Азотоксов» делал совершенно невозможным пребывание людей в квартире еще хотя бы с неделю, поэтому я с детьми оставалась на старой, муж же ночевал под дверью новой на раскладушке, прямо на лестничной клетке. Вещи в квартире, муж под дверью, — считалось, мы уже в квартире живем.