Владислав Пронин - Уроки немецкого (Антифашистская тема в современной немецкоязычной литературе) Страница 5

Хермлин раньше многих других начал изучать историю антифашистского Сопротивления в Германии. Портреты погибших героев он запечатлел еще в начале пятидесятых годов в документальной книге «Первая шеренга». Его новеллы «Путь большевиков», «Время одиночества» также очень близки ей по теме. Хермлин рассказал здесь о тех, кто выстоял, кто не утратил человеческого достоинства в самые гибельные моменты, и тех, кто находился в подполье, томился в концлагерях или пребывал в эмиграции.

В книге воспоминаний «Вечерний свет» (1979) Стефан Хермлин рассказал о героическом подвиге офицера–интербригадовца Альберта Гесслера, который после тяжелого ранения в Испании был отправлен на поправку в Москву. Выздоровев, он добровольно вызвался, чтобы его сбросили с парашютом для нелегальной борьбы с фашизмом в Германии. Его схватили гестаповцы, долго пытали. Он погиб, но не выдал своих товарищей, не назвал себя. Благодаря архивным изысканиям Хермлина стало известно еще одно имя героя–антифашиста.

НЕПОТЕРЯННОЕ ПОКОЛЕНИЕ

Весной сорок пятого унтер–офицер противотанковой артиллерии Руди Хагендорн бежал с позиций. Прячась от полевой жандармерии, он скрывался в лесу, забирался в развалины домов, готов был зарыться в землю, чтоб выжить или, вернее, родиться заново. Позади была гимназия, четко организованное «добровольное» вступление в вермахт, участие в военных действиях и опустошенность, которая возникает тогда, когда преступление совершено и возмездие неминуемо. Он сам толком не понимал, был ли он «старше своего разума или еще не дорос до него». Так начинал перестраивать свою судьбу герой романа Макса Вальтера Шульца «Мы не пыль на ветру» (1962).

Руди сражался по приказу, а в это время его любимую девушку гестаповцы мучили за колючей проволокой. Не была ли его послушная пассивность косвенным предательством? Вот отчего разуверившийся герой так опасливо приспосабливается к мирной жизни, подолгу спорит с новыми друзьями и вчерашним самим собой, прежде чем поверит & то, что он имеет право стать учителем.

Автор романа «Мы не пыль на ветру» финальную страницу этой истории досказывает в будущем времени, говорит даже намеренной скороговоркой, так как главный перевал героем уже достигнут, впереди новая жизнь с ее устойчивой позицией. Детям на одном из первых уроков он на верняка объяснит, что надо пристальнее вглядываться в судьбы отцов, дабы не повторять их ошибок.

Макс Вальтер Шульц дал своей книге далеко не случайный подзаголовок «Роман о непотерянном поколении». Немцам, родившимся в двадцатых годах, нелегко было выстоять духовно и восстановить свою человечность. Их детские головы были одурачены в гитлерюгенде, их воспитателем в казарме стал фашист–фельдфебель. Они сражались на Восточном фронте по приказу фюрера. Потом, спустя годы. Макс Вальтер Шульц побывает в нашей стране. Он честно и мужественно расскажет о своем прошлом: «Мне повезло в жизни. Будучи немцем 1921 года рождения, я впервые вступил на землю легендарного и героического города на Волге лишь в 1974 году. Но в подобном везении нет моей заслуги. Я вполне мог вступить на землю этого города тридцатью годами раньше. Подчиняясь приказу, как оккупант. Я был солдатом, служил в фашистской военной авиации, был правоверным воякой. И это мое далекое «я» могло уже давно обратиться в прах и порасти травой забвения и справедливости.

По–настоящему мне повезло после войны, когда я получил возможность по–новому, с антифашистских позиций взглянуть на мир, научился этому сам и начал учить других. По–настоящему мне повезло потому, что я помогал строить другую, социалистическую Германию. И тем не менее: здесь, на волжском берегу, где произошло решающее сражение войны, передо мной еще мучительным видением встало то мое далекое «я», тот глупый, правоверный вояка!»

Там на Волге он услышал рассказ о том, как русская женщина из разоренной и сожженной деревни сумела вытребовать себе немца–военнопленного в качестве рабочей силы. Много–много позже он стал ее мужем. Путь столь разных израненных духовно и физически людей друг к другу был не прост. Как это произошло, Макс Вальтер Шульц рассказал в повести «Солдат и женщина», где легенда и правда прихотливо переплелись, и под пером прозаика возникла история поучительная и трогательная.

К «непотерянному поколению» писателей–гуманистов с полным правом можно отнести и самого Макса Вальтера Шульца, а также его ровесников Иоганнеса Бобровского, Дитера Нолля, Франца Фюмана, Германа Канта и более старшего по возрасту Эрвина Штриттматтера. Творческие и жизненные судьбы этих писателей сходны. Их юность пришлась на годы гитлеризма, они были мобилизованы в верхмат Одним, как Штриттматтеру, удалось в конце войны дезертировать, другим пришлось пережить плен, который стал не только справедливым возмездием, но и первым мигом свободы от подневольного соучастия в фашистских преступлениях. Тогда же произошли первые встречи со вчерашними врагами — русскими. Герман Кант в коротком рассказе «Русское чудо» вспомнил о том, как его, раненого вражеского девятнадцатилетнего солдата выхаживали советские врачи. Но еще важнее было духовное исцеление, которое произошло не сразу. Беспощадное отрицание собственного прошлого, суровое обвинение за компромисс с совестью определяли поиски нового нравственного смысла писателей «непотерянного поколения».

В плену Ф. Фюман, Г. Кант, И. Бобровский посещали специальные антифашистские школы. Это помогло выбрать верные ориентиры жизни. Рабфак, университет, редакторская или журналистская работа — вот основные этапы их биографий на пути к писательству.

Впрочем, не меньшее значение, чем учеба, имела их практическая работа: Э. Штриттматтер участвовал в проведении земельной реформы, Ф. Фюман работал на судостроительной верфи простым рабочим.

В своих первых книгах, появившихся спустя десять–нятнадцать лет после победы, они рассказывали о пережитом. Книги Г. Канта, Д. Нолля, Ф. Фюмана зачастую автобиографичные, герой порою повторяет путь автора.

Но само перенесение жизненного опыта в литературу требовало от писателей особой аналитической зоркости, нравственной строгости, беспристрастности самооценок. В их произведениях широко использовалась традиционная форма романа воспитания. Сформировавшийся в условиях господства нацистской идеологии человек постепенно, исподволь через испытания и поражения возвращается к своему гуманистическому предназначению, начинает ощущать себя не волком среди волков, а человеком для людей.

Вступление этих писателей в литературу потребовало от них осознания и преодоления личной трагедии, и быть может, ни для кого она не была столь болезненна, как для И. Бобровского. Влюбленный в славянскую культуру, знаток польской и литовской старины, проведший детство в восточных землях между Неманом и Вислой, он был мобилизован и вернулся в родные края как враг.

Иоганнес Бобровский, художник большого и разностороннего дарования, слишком поздно смог посвятить себя целиком литературе и умер в расцвете таланта.

В стихах И. Бобровского постоянно возникает славянский сельский ландшафт с колодцем, ветряком да церковкой, а то и величественный Новгород со стороны Ильмень–озера. Они восхищают, волнуют и обвиняют поэта: прекрасные пейзажи, увы, неразрывно связаны с его окопным опытом, с черными датами — 1941, 1942 годы. Из‑за этих глубоких внутренних конфликтов и возникает какая‑то особенная загадочная зыбкость его лирических картин, их недосказанность и прерывистый ритм.

Литовские земли сделались излюбленным пространством романиста И. Бобровского. В романе «Литовские клавиры» запечатлены древние обряды и нравы литовцев, звучат деревенские пересуды и ученые диспуты знатоков фольклора, раздаются праздничные и печальные народные напевы, а самое главное — вырастает опера, которую творят местный учитель и здешний скрипач. Она будет посвящена Донелайтису; его эпоха, его образ как бы символически входят в предвоенную атмосферу. Великий литовский просветитель становится в это опасное время неотъемлемой ценностью нации, его гуманистическим символом и, несмотря на ореол преданий, своим простым деревенским пастором, с которым легко толковать о самых обыденных нуждах и отвлеченных материях.

Иоганнес Бобровский — истинный интернационалист. Хотя описанные в романе «Мельница Левина» трагикомические происшествия случились сто с лишним лет назад, историческое повествование прозвучало весьма своевременно. В этом романе он так же, как и Ф. Фюман в повести «Еврейский автомобиль», развенчивает антисемитизм, бывший во времена гитлеровского господства ударной силой кровавой пропаганды насилия. В «Мельнице Левина» изображена агрессивная суета где‑то на задворках истории, но писатель видит в этих конфликтах предвестье страшных событий. Крепкий немецкий хозяин, ловким маневром прибравший к рукам мельницу еврея Левина, ведет себя, несмотря на всю недалекость и заскорузлую тупость, вполне в духе кайзеровской политики, а в его «арийском» глумлении над людьми, как он полагает, низших рас отчетливо просматривается грядущий официальный фашизм. Именно фашизму во всех его вариациях и подробностях противостояло гуманистическое творчество Иоганнеса Бобровского.