Борис Романов - Путешествие с Даниилом Андреевым. Книга о поэте-вестнике Страница 53

И лирическое мифотворчество Тютчева, и эпическое Даниила Андреева поражают цельностью и естественностью. Как поэзия Тютчева от самых ранних и, казалось бы, еще малосамостоятельных од еле уловимыми настроениями и образами связана с поздними шедеврами, так и «иные реальности» автора «Розы Мира» вырастают из фантазий его детских тетрадей. Поэты в своем развитии с самого начала таят в себе живой и цельный образ мира, затем все полнее проявляющийся в творчестве.

У Даниила Андреева есть два стихотворения, посвященные Пушкину. В одном — «У памятника Пушкину» — он восхищается «учителем красоты», в другом — «Ответ Пушкину» — спорит с ним. Два пушкинских стихотворения и у Тютчева, и также в одном — «К оде Пушкина на Вольность» — он прямо спорил с Пушкиным, а в другом — воздавал дань, закончив замечательным афоризмом:

Тебя ж, как первую любовь,России сердце не забудет!..

Сердцем России современники Тютчева неизменно называли Москву. Даниил Андреев свое стихотворение в посвященном Москве цикле «Святые камни» обращает к памятнику Опекушина, ставшему одним из символов Москвы. Его ключевые образы ненавязчиво, но очевидно перекликаются с тютчевскими. Тютчев определяет Пушкина — «богов орган живой», «божественный фиал», у Андреева Пушкин, из «чаши муз пригубив», «слил в гармонию России дух и плоть». Тютчев называет убийцу поэта «цареубийцей», Даниил Андреев Пушкина — «царем». А еще, по странному стечению обстоятельств, как тютчевское стихотворение опубликовано впервые после смерти поэта (в 1875 году), через 39 лет после написания, так и стихотворение Даниила Андреева, написанное в 1950 году, впервые опубликовано посмертно, в 1989–м, то есть тоже через 39 лет…

И споры поэтов с Пушкиным характерны. Тютчев, еще юный, спорит с тираноборческим пафосом поэта, зовет смягчать сердца, а не тревожить, вкладывая в этот призыв не только политический смысл. Ту же мысль он повторит почти через тридцать лет, говоря о поэзии:

И на бунтующее мореЛьет примирительный елей.

А Даниил Андреев в своем оставшемся в черновиках полушутливом «Ответе Пушкину» серьезен и принципиален, не принимая пушкинского «равнодушная природа», используя в споре вполне тютчевские аргументы.

Там, где Тютчев более эпик, и там, где Даниил Андреев более лирик, заметней проступает их внутреннее родство. Сравним, например, тютчевское описание в стихотворении «Неман» наполеоновского похода на Россию с гитлеровским нашествием, изображенным Даниилом Андреевым в стихотворении «Шквал». Главное, что объединяет здесь поэтов, это действительно «метаисторическое» ощущение событий, за которыми стоят мистические роковые силы. У Тютчева не названный по имени Наполеон, «могучий, южный демон»:

…с высоты как некий бог,Казалось, он парил над ними,И двигал всем, и все стерегОчами чудными своими…

У Даниила Андреева неназванный «мировой император»:

Как призрак, по горизонтуОт фронта несется он к фронту…

У Тютчева — «…неизбежная Десница / Клала на них свою печать…».

У Даниила Андреева «громоносное имя», «подобное року».

А последние строфы стихотворений очень схоже рисуют роковое движение завоевателей. Тютчев:

И так победно шли полки,Знамена гордо развевались,Струились молнией штыки,И барабаны заливались…Несметно было их число —И в этом бесконечном строеЕдва ль десятое челоКлеймо минуло роковое…

Даниил Андреев:

Но странным и чуждым просторомЛожатся поля снеговые,И смотрят загадочным взоромИ Ангел, и демон России.И движутся легионерыВ пучину без края и меры,В поля, неоглядные оку, —К востоку, к востоку, к востоку.

Когда‑то в статье «Россия и революция», написанной почти за семьдесят лет до нашей революции, Тютчев писал: «…в Европе существуют две действительные силы — революция и Россия… От исхода борьбы, возникшей между ними… зависит на многие века вся политическая и религиозная будущность человечества».

Даниил Андреев, ставший свидетелем надолго воцарившегося в России государственного безбожия и богоборчества, так же в своих сочинениях озабочен будущностью человечества. И политическая будущность у него непредставима без религиозной.

В статье «Папство и римский вопрос» Тютчев пророчески определил то отношение к религии, которое победило в России советской: «…новейшее государство потому лишь изгоняет государственные религии, что у него есть своя; а эта его религия есть революция». Это было замечено уже во времена Великой французской революции, утверждавшей на месте христианства натужно придуманный, хотя и логично выросший из рационализма эпохи, «культ Разума». Но то, что в России «религия революции» со своим «символом веры», своими «святыми» и «мучениками», своими ритуалами займет место православия, предугадать в тютчевские времена было невозможно. Тютчев, в революционном мифе увидевший неотделимый от него утопизм, основывающийся на самонадеянной вере в человеческий рассудок, сумел предсказать главные его черты. Он писал: «Нельзя достаточно надивиться той наклонности ко всему несбыточному и невозможному, которая в наши дни владеет умами и составляет одну из отличительных черт нашего века. Должно быть, есть действительная связь между утопией и революцией, потому что всякий раз как революция на мгновение изменяет своим привычкам и вместо того, чтобы разрушать, берется создавать — она неизбежно впадает в утопию».

Даниил Андреев жил во времена осуществлявшейся революционной утопии и противостоял ей. Но и его «Роза Мира» в своем проективном пафосе утопична. Именно утопия трансформирует православное мироощущение Андреева в религиозно — поэтический миф «Розы Мира».

Но поэты не дают готовых рецептов, не дал их и пророческий Тютчев. Он предупреждал о многом, и пусть совсем не потому, что поэта не услы-

шали, самые грустные его пророчества сбылись. Уже сбылись на наших глазах и некоторые из пророчеств Даниила Андреева, но услышали ли мы все то, о чем он нас предупреждает? Не знаю. А если б услышали?

К Даниилу Андрееву можно отнести написанное Тютчевым о себе:

О вещая душа моя!О сердце, полное тревоги,О как ты бьешься на порогеКак бы двойного бытия!..Так, ты жилица двух миров,Твой день — болезненный и страстный,Твой сон — пророчески — неясный,Как откровение духов…

В другом стихотворении Тютчев повторил это признание:

Я не свое тебе открою,А бред пророческий духов…

Поэты окликают друг друга по родству поэтических душ, ведут диалог. Становясь в этом разговоре нашими современниками, они все меньше считаются с историческим временем. Для них наступило время мистическое, то есть воистину поэтическое.

ЦИТАДЕЛЬ И НЕПРЕКЛОНСК

Даниил Андреев и М. Е. Салтыков — Щедрин

От библиотеки Даниила Андреева ничего не осталось. Книг, которые он держал в руках, не полистаешь, отыскивая пометки, маргиналии. Из тюрьмы поэт вышел с одной книгой — потрепанным хинди — русским словарем, заученным наизусть. Библиотеку, теснившуюся на книжных полках «маленькой» комнаты добровского дома, конфисковали при аресте вместе со всеми рукописями. Сохранился список[112] части книг, поневоле краткий, составленный для того, чтобы после реабилитации получить за изъятое хоть какую‑то компенсацию. В списке есть и двенадцатитомный, еще марксовский Салтыков — Щедрин. Неизвестно, прочел ли Даниил Андреев его от корки до корки, но в «Розе Мира» одна из глав — восхищенное истолкование «Истории одного города». Эта, по известной характеристике Тургенева, «странная и поразительная книга, представляющая<…>слиш — ком верную, увы! картину русской истории»[113] была прочитана поэтом с позиций «сквозящего реализма» и теории «вестничества» как «поражающее» предсказание.

Для Даниила Андреева, смертельно раненного, по его словам, «двумя великими бедствиями: мировыми войнами и единоличной тиранией», главнейшая тема — Россия и деспотизм. А пламенный сатирик в небывалой книге создал миф, причудливо описывающий систему административнототалитарного управления Руси. Этот миф долго казался чересчур фантастическим.

Советское литературоведение называло Салтыкова — Щедрина «борцом с царизмом». Понятно почему и отчасти справедливо. Михаил Осоргин в 38–м году в парижских «Последних новостях» едко заметил: «…новым сатирикам и публицистам ходу нет просто — негде больше печататься, и именно потому, что некоторые невероятные и гротескные идеалы Щедрина действительно осуществлены»[114]. Осуществлены они были в сталинскую эпоху, которая оказалась эпохой Даниила Андреева.