Игорь Фесуненко - По обе стороны экватора Страница 55

По дороге в аэропорт жизнь убыстряется, как в старинной чаплинской ленте. Слева — Корковадо, справа — залив Гуанабара. Потом — небоскребы на авениде Рио-Бранко и недолгая лента шоссе до острова Говернадор. Пограничный контроль обрывает последнюю ниточку, связывающую тебя с Бразилией. Фиолетовый штамп в паспорте. Автобус на летном поле. И трап самолета.

Устроившись в кресле, ты уже думаешь о встрече с родиной через двое суток. Прямого рейса до Москвы пока нет. Приходится добираться с пересадкой и с ночевкой в пути.

Самолет набирает высоту, и ты пытаешься представить себе, как тебя встретит Москва. И как друзья станут расспрашивать: «Так что же это за люди — бразильцы? И как они к тебе относились?»

И всякий раз ты будешь отвечать на эти вопросы одним и тем же словом: «Прекрасно!» И будешь говорить, что, по твоему глубочайшему убеждению, трудно найти на земле людей гостеприимнее, общительнее и приветливее бразильцев. И в доказательство этой мысли расскажешь такую историю:

…Я с приятелем потягиваю пиво в случайном баре, куда мы завернули, спасаясь от февральского зноя. Входит какой-то его друг, с которым приятель тут же меня скороговоркой знакомит. Потом приятель куда-то исчезает, и я остаюсь допивать пиво с моим новым знакомым, пытаясь поддержать ленивую беседу на традиционные для Бразилии темы: о погоде, красивых девушках или вчерашнем футбольном матче. Мой новый друг, имени которого я, кстати сказать, не расслышал, заказывает для меня кофе, через пять минут кофе заказываю я, через десять минут, узнав, что я «болею» за его любимый клуб «Ботафого», он уже берет с меня клятву, что в субботу я с женой приеду к нему на дачу, а еще через двадцать минут, хватая меня за пуговицу и размахивая руками, строит планы совместного путешествия на автомобиле от Рио до реки Арагуая (это около трех тысяч километров), где мы будем ловить каких-то диковинных рыб:

— Я беру отпуск, «джип»-вездеход мне даст дядя. Он живет в Гоянии, до которой мы доберемся либо на самолете, либо на твоей машине. Да! — Он хлопает себя по лбу и вытаскивает записную книжку. — Нужно не забыть гамаки, а то в машине очень неудобно спать. Купи побольше «репелекса» от москитов и не забудь оружие. Что? У тебя нет пистолета?! — Он смотрит на меня с сожалением, но тут же успокаивающе машет рукой: — Ничего, это не беда. Пистолеты продаются в любой лавке, а разрешение я тебе достану. Это будет стоить двадцатку, которую сунем в полицейском участке…

Я делаю вид, что лезу в карман за кошельком, но он отскакивает от меня, как ужаленный, и, хватаясь за голову, кричит:

— Ни в коем случае! Ты меня оскорбляешь! Это будет мой подарок. Ты только скажи, какой калибр тебе больше по душе, а остальное я беру на себя.

…Через полчаса мы расстаемся закадычными друзьями, обнимаем и похлопываем друг друга по плечам с такой нежностью, как будто уже проделали наше долгое путешествие, отстреливались от хищников и спасали друг друга от объятий питонов и укусов ядовитых «сукури». Или как если бы наш любимый «Ботафого» уже стал чемпионом Рио-де-Жанейро.

Но я знаю, что эти щедрые посулы, вылившиеся с разрывающей душу искренностью из его сердца, будут немедленно забыты. И, встретив меня через неделю где-нибудь на «Маракане» или на пляже Копакабаны, он долго будет морщить лоб, мучительно вспоминая, где он меня видел и кто я такой. А вспомнив, бросится обнимать меня, расспрашивать о здоровье супруги и об очередных полетах советских космонавтов и будет с горечью журить за то, что я не звонил ему все эти дни и не показывался в «нашем» баре, где нас познакомил… Но позвольте, а кто нас, собственно говоря, познакомил? И тут выясняется, что и познакомивший нас его друг никогда не был его другом, а был таким же случайным, как и я, соседом по столику, с которым они однажды разговорились о футболе, а потом встретились где-то еще, а где именно, он уже не помнит…

— Так что же это все-таки за люди — бразильцы?..

Когда пытаюсь ответить на этот вопрос, в памяти возникают десятки и сотни знакомых и дружеских лиц. Оскар Нимейер и Жулиньо из «Санта-Марты», Анизия Фонсека и дона Терезинья, Старый Педро и Пеле, Флавио и Жоржи Амаду… Полюбив эту страну, я очень хочу, чтобы и бразильцы относились к моей стране с такой же симпатией и любовью. И тут же вспоминаю застенчивую, тихую женщину Америс Машадо Силвейра, с которой познакомился однажды в Порту-Алегре. Много лет подряд посылала она в Москву в апреле месяце розы из своего сада с просьбой положить их в день рождения Владимира Ильича Ленина у его Мавзолея.

— Я была еще маленькой, когда отец впервые рассказал мне о В. И. Ленине и о вашей стране, — рассказывала она. — Я заинтересовалась, начала читать о великом вожде все, что смогла достать. Но у нас, в Бразилии, очень трудно найти книжки о Ленине. И я написала письмо в Москву, на Московское радио. Мне ответили. А когда к столетию со дня рождения В. И. Ленина ваше радио устроило всемирный конкурс радиослушателей, пригласив их рассказать о великом вожде все, что они о нем думают и знают, я решила ответить. Конечно, я не могла прислать научный трактат, я простая женщина и ответила то, что чувствовала всем сердцем: мы любим Ленина и благодарим его за все, что он сделал для нас.

И в дополнение к этому ответу я стала каждый год посылать в Москву по одной розе из моего сада…

— Итак, что же это за люди — бразильцы?

Вновь задумываюсь, размышляю… В памяти послушно всплывает привычный набор полемизирующих друг с другом штампов, которыми пестрят страницы путевых заметок визитеров, побывавших в этой стране.

Бразильцы веселы. Они легко плачут без видимого повода и причин. Бразильцы беззаботны. Эти люди вечно чем-то озабочены. Они умеют хорошо делать свое дело. Они — лодыри, которые живут по формуле: «Никогда не делай сегодня то, что может быть сделано завтра. Или еще лучше, послезавтра. И совсем хорошо — никогда». Эти люди экспансивны. Нет, они равнодушны, им на все наплевать. Они подозрительны и недоверчивы. Это люди, у которых душа нараспашку…

Невероятно, но факт: каждая из взаимоисключающих оценок по-своему верна. И ты сотни раз убеждаешься в этом, когда видишь, что бразильцы могут с удивительным энтузиазмом и в рекордно короткие сроки строить самые большие на земле стадионы и спокойно мириться с архаической водопроводной системой в своих городах, периодически оставляющей без воды целые кварталы Рио или Сан-Пауло. Когда замечаешь, что они способны истерически рыдать и рвать на себе волосы после проигрыша любимой команды и со стоической верой в милосердие всевышнего умирать от голода в засушливые годы.

В одном я убежден непоколебимо: бразильцы — это великие жизнелюбы и оптимисты. В самом высоком смысле этого слова. Ибо вряд ли найдется иная нация, сыны которой обладали бы столь неистощимой способностью казаться веселыми в трудную минуту, сытыми — на пустой желудок, захмелевшими — от стакана пива и беззаботными — с пустым кошельком в кармане. И если бы меня все же попросили ответить на вопрос, кто же они такие, эти бразильцы, я сказал бы, что это люди, которые даже в самую тяжкую минуту умеют не терять веры в то, что трудная полоса пройдет и завтрашний день будет лучше, чем сегодняшний.

…К такому выводу прихожу я в самолете авиакомпании «Эр-Франс», летящем над Атлантикой на высоте одиннадцать километров по маршруту Рио — Париж. Стюардессы уже накормили нас ужином. На небольшом экране гремят выстрелы и визжат автомобильные шины: «Эр-Франс» угощает своих пассажиров подвигами Бельмондо в фильме «Человек из Рио». Я лечу домой, взволнованный предстоящей встречей с Москвой. И не думаю о том, что впереди у меня еще долгие, долгие годы журналистской работы, тысячи встреч и десятки тысяч километров дальних дорог по разным городам и странам по обе стороны экватора.

2 часть

Другие города и страны

«Путешествовать — да, путешествовать, но не только для того, чтобы рассказывать об этом после и, расположившись удобно у очага, говорить друзьям и детям: „И я там был“, — ведь это в большинстве случаев не более чем тщеславие, тщеславие американского парвеню, нью-йоркского бакалейщика или чикагского колбасника; но и затем — и это прежде всего, — чтобы вспоминать и, смакуя наедине с собой воспоминания о чужих краях, пробуждать в себе теплую, согревающую привязанность к уголку, где родился или живешь своим домом».

«Память своевольна, как поэзия. Ей нет дела до одних подробностей, зато другие проступают особенно выпукло. Все зависит от того, какой эмоциональный отзвук вызывает событие или предмет, которого „коснется память: прошлое хранится в сердце“».

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ