Публикации на портале Rara Avis 2018-2019 - Владимир Сергеевич Березин Страница 58

— Так какого беса вы там торчите? — раздраженно сказал, обернувшись, широкоплечий человек, сидевший за соседним столиком. — Обошлись бы как-нибудь без ваших процентов…

— У тебя не спросили, — ответствовал Москвичев, не поворачивая головы»[140].

Это совершенная калька с комсомольско-молодёжной темы, пафосных споров, с какой-нибудь «Карьеры Димы Горина». Все рвутся на Венеру, а одна женщина печально говорит: план неверен, надо поставить автоматические заводы и уйти. При этом из жалоб других добровольцев понятно, что экономика Полудня не лучше хрущевских совнархозов. Но тут интересно, что «настоящая жизнь» для романтиков всегда в отдалении, она не может быть рядом. Этого романтика не выносит.

Но Стругацкие вводят мотив северо-восточного и в «Хищные вещи века». Альтернативой обществу потребления там становится будущее мальчиков из курортного города, которых, разумеется, вырвут из своей среды и отправят в интернат.

Герой представляет (эта тема введена курсивом), как подростки из бывшего города потребления сообщают будущему Жилину: «Мы уже всё решили, Иван. Мы поедем в Гоби, на Магистраль»[141]. То есть Стругацкие вводят в качестве идеального образ Аньюдинского интерната, тяготеющей к чему-то античному. Там, кстати, есть свой северо-восток — венерианские болота и всё те же ударные стройки.

Но это ещё не всё — дихотомия эта ложна не только оттого, что бегунок может гармонично существовать в разных точках посередине шкалы, а ещё и в том, что сами люди разные. И в том, что люди разные, и Жилин с его модальными конструкциями — совершенно неубедительный (теперь) тоталитарист.

Проблема не в том, что это тоталитарные конструкции, а дело в том, что они промежуточные, неубедительные, вроде конструкции «Ленин был хороший, а Сталин что-то испортил» или желания купировать хвост собаке по частям — из избыточного гуманизма.

Сложность позитивной программы коммунизма (и вообще всех программ будущего) в том, что они похожи на радугу. Очень сложно приблизиться к этим конструкциям, да они начинают пугать уже издали.

В разговоре о будущем очень интересна тема еды.

Романтики еду как-то привечали мало, герой Грина с отвращением смотрел на персонажа, которому были не нужны мандолины и испанский шёлк, а хотелось крупы и селёдки для семьи. У коммунистических романтиков эта тема обострена, потому что еда на пути к коммунизму часто в дефиците.

Герой повести «Возвращение» отвечает на вопрос о его мечте: «Чтобы все на Планете не заботились о еде и о крыше и не боялись, что у них отнимут… Вы тут и представить себе не можете, как это много — хлеб и безопасность…»[142]. Но одновременно «сытый» оказывался уничижительным эпитетом.

Вот что происходит в курортном городе, в котором бесплатно обеспечены базовые потребности (гости платят $90 в 1964 году это восемьдесят один рубль). Жилин явно сыт, и смотрите: сперва туристический агент на его глазах медленно и с наслаждением ест какой-то синтетический омлет. (Причем об этом говорится, как о некоторой странности) Потом Жилин обедает в обществе профессионального оптимиста и тут уж гедонизм разворачивается на полную катушку.

Дальше появляется эпизодический персонаж, который действительно приехал из голодной страны и восхищается бесплатной едой, но он оказывается тоже идейным противником. Человек из голодной страны хочет повесить своего правителя, а потом просто жрать. (Стругацкие, чтобы избежать ассоциаций припечатывают его тем, что он ненавидит марксистов и хватается за отсутствующую кобуру при этом слове).

В обществе потребления еда вообще самая универсальная и доступная ценность — это очень хорошо показали наши девяностые с их взлетом кулинарной литературы и кулинарной культуры вообще.

Отвлекаясь от еды, нужно упомянуть такого же эпизодического, но не менее важного персонажа парикмахера. Тот пишет научные статьи о волосах — про то, отчего они прямы и кривы, и Стругацкие предлагают нам разделить иронию над этим — вполне в духе Ильфа и Петрова, что писали о большом мире, где Днепрогэс и полеты к Северному полюсу, и малом мире, где подтяжки и новое средство от пота (по-нашему — дезодорант).

И у авторов, и у читателя 1964 года есть «иерархия духовности». Наука о волосах — дрянь и мещанство, а настоящая наука — это Днепрогэс или астрономия.

Впрочем, разговор уже давно и далеко ушёл от тех самых диалогов, что были ключевыми в повести «Стажёры».

Что из них следует?

Во-первых, то, что эти споры дают нам особое понимание того состояния умов, которое было в начале шестидесятых. Ведь часто, особенно сейчас, братьев-фантастов упрекают в противоречивости, им припоминают неосторожную фразу о рабстве, их привязывают к идее, виня потом за отход от неё. Для меня вот эти ранние вещи — это старинный стетоскоп, который забыли на историческом теле СССР, а в этот прибор слышны странные звуки: споры, призывы и здравицы, заклинания времени, шум июльского дождя, песни на первомайских демонстрациях.

Во-вторых, эти споры универсальны и вневременны — они происходят и сейчас. Молодой сварщик спорит с барменом, а неудобные вопросы отбивает острый на язык батюшка из храма при космодроме. Ну а разговор побитого жизнью муравья и стрекозы — вечная тема.

В-третьих, пафос строительства вовсе не оправдание. Конечно, когда в твоей пустой квартире пылятся научные труды и разлито отчаянье, помогает думать, что у стрекозы все хуже. Но это самообман. В своей жизни я слышал много песен (иногда буквально) о северных строящихся городах. А вот теперь стали поговаривать, что вовсе не нужно строить город в тундре, насилуя природу, лучше выкапывать и выкачивать полезное вахтовым методом. Многие каналы были вырыты напрасно, да что там — многие заводы оказались не нужны. И каково одинокому старику смотреть свои трофеи на книжных полках, знаки и значки. Скоро откроются двери, и дворники-таджики, будто дементоры, вынесут всё это в страну вечного забвения, то есть к мусорному контейнеру. Так что ранние книги братьев Стругацких дают не меньше пищи для размышлений над смыслом жизни, чем поздние. Только нужно их хорошенько обдумать.

23.07.2018

​Дворник или Тайна обыденного

Поколение дворников и сторожей.

Борис Гребенщиков

Есть особый тип литературного анекдота. Из таких склáдных анекдотов последнего времени — история про писателя Платонова.

Это история про писателя-дворника, потому что она соединяет два полярных образа — образ писателя, властителя дум, и представление о дворнике, который должен стоять в самом низу социальной лестницы.

Довольно часто происходит диалог: некто