Максим Кустов - Третий рейх во взятках. Воровство и бардак немцев Страница 6

В тот вечер мы вместе с нашими хозяевами отпраздновали возвращение коровы подслащенным горячим чаем. В предыдущие месяцы мы реквизировали у хозяев цыплят, гусей и яйца, и теперь были более чем удовлетворены, получив возможность отплатить за их щедрость».[17]

Пожалуй, описание этого случая можно считать достаточно правдоподобным. Пример того, как у солдат вермахта иногда складывались неплохие отношения с местными жителями, известны.

А к румынским союзникам немецкие солдаты и офицеры, как правило, испытывали чрезвычайно специфические чувства. Но время, когда немцы просто пошли, поколотили бы ненаглядных румынских товарищей по оружию и с торжеством вернули бы хозяевам похищенную корову, еще не пришло.

Далеко не всегда воровство заканчивалось так благополучно. Бидерман описал случай, закончившийся двумя смертями:

«В конце июля 1943 г. я командовал резервной группой полка на позиции Малукса. Как-то днем меня вызвали на командный пункт, где мне сообщили, что приговоренный к смерти солдат будет казнен командой, назначенной для проведения расстрела. Получив ужасный приказ на проведение казни, я попросил адъютанта батальона ввести меня в курс дела. Если на меня возлагается ответственность за смерть одного из наших, для облегчения собственной совести я хотел знать, почему солдата приговорили к такому жестокому наказанию.

Мне объяснили, что один солдат из 5-й роты заметил, как другой солдат украл ящик из груза почты на пути во взвод, откуда он для себя лично вытащил сигареты и продукты. В наших рядах было хорошо известно, что кража такого рода представляет собой серьезное преступление в германской армии, за которое может последовать суровое наказание.

Потом, оказавшись на посту вместе с преступником, солдат, видевший кражу, заявил виновному, что он все видел и что тому следует немедленно вернуть все украденное, иначе об этой краже будет доложено. Вор, очевидно опасаясь последствий своего преступления, быстро бросился к пулемету, развернул его на станке и выпустил в очевидца очередь в упор. Затем швырнул несколько ручных гранат, всегда лежавших наготове на расстоянии вытянутой руки от пулемета, и сымитировал ложный бой с русской разведкой, якобы появившейся перед окопом.

Раненый солдат умер не сразу, его доставили на медицинский пункт с тяжелыми ранами в груди и животе, которые оказались смертельными. Однако, придя на время в сознание, он сумел рассказать военному врачу о сути происшествия. Убийцу арестовали, был срочно созван военный суд. В результате преступника приговорили к смертной казни через расстрел. Для исполнения приговора не было недостатка в добровольцах, и взвод из роты, где служил убитый, обеспечил нужное количество стрелков для приведения решения суда в исполнение.

На следующее утро я начал тщательные приготовления к казни. Из штаба полка я получил инструктаж о том, как это должно быть проведено. Армейские правила требовали установить вертикально и закрепить в земле двухметровый столб, подпираемый сзади. Если есть возможность, за столбом на коротком расстоянии должна находиться стена для улавливания пуль. Неподалеку от штаба полка я построил небольшой песчаный бруствер, напротив которого была установлена невысокая опорная стена.

Спокойно собралась расстрельная команда в сопровождении фельдфебеля с пистолетом «люгер» в правой руке. В случае если осужденный не умрет сразу, фельдфебель должен был произвести смертельный выстрел. Как предписывалось правилами, присутствовал военный врач. Я кратко ознакомил расстрельную команду с тем, как должна происходить казнь. Говоря с солдатами, я в поисках каких-либо признаков нервозности или колебания скользил взглядом по лицам тех, кому придется нажать на спуск. Солдаты выполняли мои приказания и молча стояли в строю на отведенных им местах, отставив винтовки.

Казнь была назначена на 15.00. За несколько минут до указанного времени прибыл военный юрист с несколькими чинами из полевой жандармерии. Спотыкаясь и шатаясь, среди них шел осужденный, с пепельным лицом, все еще одетый в серую полевую форму, но без знаков отличия.

Без колебаний жандармы вывели осужденного вперед, где его быстро привязали к столбу руками за спиной, связанными в запястье. Без каких-либо слов на глаза ему была надета повязка и туго завязана на затылке. Затем конвой отошел от осужденного, и капеллан дивизии шагнул вперед и тихо заговорил с ним.

В воздухе повисла тягостная тишина. Осужденный, казалось, напрягся под веревками, которыми был привязан к столбу; его голова упала на грудь, пока капеллан прошептал ему слова, не слышимые расстрельной командой. С фронта, находившегося в нескольких километрах отсюда, до нашего слуха доносились привычные разрывы снарядов и отдельные винтовочные выстрелы. Несмотря на неоспоримую вину осужденного и необходимость выполнения приказа, нами владели смешанные чувства, когда мы оказались перед немыслимой обязанностью стрелять в одного из своих, стрелять в униформу, которую так долго носили все здесь присутствующие.

В моем мозгу проносились разные мысли. Я хорошо понимал, что в другом месте и в другое время этот человек скорее всего жил бы полной и продуктивной жизнью и что эта жизнь была у него украдена, как и у миллионов других, прихотью и безрассудством тех, кто находится вне нашей власти. Мои мысли переключились на его семью, его мать, отца, родственников. Я задавался вопросом, узнают ли они вообще об истинной судьбе дорогого им человека, о том, как встретил он свой конец в России. Фронтовые законы суровы и жестоки, и в этом случае приговор мог считаться только справедливым.

Расстрельная команда оставалась напротив связанного солдата. Я обвел взглядом присутствующих и заметил, что все свидетели и участники происходящего устремили свои взоры на человека, которому было суждено умереть. У людей в расстрельной команде были мрачные, усталые лица, лишенные всяких эмоций. Юрист и медик стояли в отдалении, наверняка вне линии огня, сцепив руки за спинами, стерев всякое выражение с лиц. Только фельдфебель с пистолетом в руке выжидающе смотрел на меня.

Я заметил, что смотрю на часы. Ровно в 15.00, как на парадном плацу, из моего горла вырвалась команда: «Винтовки на изготовку — прицелиться залпом — огонь!»

С грохотом пули разорвали грудь осужденного; его отбросило назад к столбу, из ран брызнула кровь. Он рухнул, повиснув на веревках, когда сознание покинуло его, и несколько секунд висел на столбе. Подошел врач, чтобы осмотреть неподвижное тело. Несмотря на тяжесть ранений, он обнаружил пульс и посмотрел сначала на меня, потом перевел взгляд на фельдфебеля, дав ему знак приблизиться.

Фельдфебель шагнул вперед, поднял руку и в упор выстрелил в голову осужденного чуть позади уха. Снова подошел медик, осмотрел теперь безжизненное тело и позвал жандармский конвой. Два человека отвязали тело от столба. Подошли еще люди и уложили тело в деревянный ящик. Без слов они исчезли в облаке пыли, поднявшемся вслед за ними на дороге.

Излагая это незабываемое воспоминание словами, я также должен заявить, что этот случай был единственным за все мои годы пребывания на Восточном фронте. Никогда более я даже отдаленно не слышал о подобном инциденте воровства среди фронтовиков».[18]

Последнее утверждение на первый взгляд кажется очень странным. Какой же это единственный случай? Ведь сам же Ганс Бидерман описывал не один такой случай? Но дело в том, что воровство гуся у соседнего подразделения или коровы у румын он рассматривал как некое военное молодечество. Преступлением это он явно не считал. Вот товарища обокрасть, тем более убить — это, с его точки зрения, чудовищное преступление. Не совсем понятно, правда, как ворюга стрелял в своего бдительного товарища, если тот после пулеметной очереди дожил до врача и даже говорить мог? Хотя, всякое на войне бывает…

Сигарета для офицерской лошади

Мемуары Бидермана помогают наглядно представить, как со временем в вермахте расшатывалась дисциплина и начинали происходить вещи, еще недавно показавшиеся бы совершенно немыслимыми. В 1944 году он уже был офицером.

«В 5 километрах позади линии фронта батальон собрался на краю небольшой рощи, которая создавала видимость укрытия от вездесущей авиации. Наш ротный фельдфебель Новотны накормил нас горячей едой и снабдил некоторыми мелочами, которые мы были не в состоянии получить за недели, которые находились на передовой. Несколько часов мы просто сидели на обочине дороги или лежали под истерзанными соснами, наслаждаясь первыми теплыми лучами раннего утреннего солнца. Это было просто роскошью — вновь иметь возможность стоять во весь рост, ничего не опасаясь, снова наслаждаться свободой передвижения, не боясь встретиться с пулей снайпера.