Александр Дугин - Русская война Страница 6

Во французской юридической школе последователей Карла Шмитта был выработан специальный термин «десизионизм», от французского «decision» – «решение». Десизионизм ставит главный акцент именно на «исключительных обстоятельствах», так как в это мгновение нация, народ актуализирует свое прошлое и предопределяет свое будущее в драматической концентрации настоящего момента, где воедино сливаются три качественные характеристики времени – сила истока, из которого исшел в историю народ, воля народа, обращенная в будущее, и утверждение здесь и теперь, где в высшем напряжении ответственности народ схватывает и обнажает свое надвременное «Я», свою самоидентичность.

Карл Шмитт, развив теорию «Ernstfall» («исключительных обстоятельств») и «Entscheidung» («решения»), показал также, что утверждение всех юридических и социальных норм происходит именно в периоды «исключительных обстоятельств» и изначально основывается на спонтанном и одновременно предопределенном решении. Прерывный момент одноразового волеизъявления ложится позднее в основу непрерывной нормы, которая продолжает существовать до возникновения новой ситуации «исключительных обстоятельств». Это положение прекрасно иллюстрирует противоречие, заложенное в концепциях радикальных сторонников правового государства: они, сознательно или нет, игнорируют тот факт, что сама апелляция к необходимости установления правового государства есть решение, не основанное ни на чем ином, кроме как на политическом волеизъявлении определенной группы. В некотором смысле это императив, выдвинутый произвольно, а не некая неизбежная, фатальная необходимость. Поэтому принятие или отрицание «правового государства» и вообще принятие или отрицание той или иной юридической модели должно быть сопоставлено с волей конкретного народа или государства, к которым это предложение или волеизъявление обращены. Подспудно сторонники «правового государства» стремятся к созданию или использованию «исключительных обстоятельств» для внедрения своей концепции, но коварство такого подхода, лицемерие и противоречивость метода вполне закономерно могут вызвать народную реакцию, результатом которой вполне может явиться иное, альтернативное, решение. И вполне вероятно, что это решение приведет к созданию иной юридической действительности, нежели та, к которой стремятся универсалисты.

Концепция решения и ее сверхъюридическая направленность, равно как и сама природа решения, сопряжены с теорией «прямой власти» и «косвенной власти» (potestas directa и potestas indirecta). Решение в специфическом контексте Шмитта принимается не только в инстанции «прямой власти» – власти королей, императоров, президентов и т. д., но и через «косвенную власть», примером которой можно назвать религиозные, культурные или идеологические организации, влияющие на историю народа и государства не так явно, как решения правителей, но тем не менее подчас воздействующие весьма глубоко и серьезно. Шмитт считает, что «косвенная власть» отнюдь не всегда негативна. С другой стороны, он имплицитно намекает на то, что решение, идущее вразрез с волей народа, чаще всего принимается и осуществляется именно путем «косвенной власти». В своей книге «Политическая теология» и в дальнейшем к ней дополнении он подробно разбирает логику функционирования этих двух типов власти в государствах и нациях.

Теория «исключительных обстоятельств» и связанная с ней тема решения (Entscheidung) имеют для нас сегодня первостепенное значение, так как мы находимся именно в той точке истории нашего народа и нашего государства, где «исключительные обстоятельства» стали естественным состоянием и где от решения зависит не только политическое будущее нашего народа, но и осмысление и сущностное подтверждение его прошлого. Если воля народа сможет утвердить самое себя и свой выбор в этот драматический момент, сможет ясно определить своих и чужих, обозначить друзей и врагов, вырвать у истории свое политическое самоутверждение – тогда решение русского государства и русского народа будет его собственным, историческим, экзистенциальным решением, ставящим печать верности под тысячелетиями духовного народо– и имперостроительства, а значит, и будущее у нас будет русским. Если же решение примут другие, то есть в первую очередь сторонники «общечеловеческого подхода», «универсализма» и «эгалитаризма», которые после гибели марксизма являются единственными прямыми наследниками утопической и механицистской идеологии Просвещения, то не только наше будущее будет «нерусским», «общечеловеческим», то есть в конечном счете «никаким» (если стоять на позициях бытия народа и государства), но и наше прошлое потеряет смысл, драма великой русской истории обратится глупым фарсом на пути к мондиализму и полной культурной нивелировке в «общечеловеческом человечестве», «правовой реальности».

Урок 4: Императивы «большого пространства»

Карл Шмитт затронул и геополитический аспект социальной проблематики. Наиболее значимой концепцией в этой сфере является идея «большого пространства» (Grossraum), воспринятая позднее многими европейскими экономистами, юристами, геополитиками и стратегами. Смысл концепции «большого пространства», в перспективе анализа Карла Шмитта, заключается в очерчивании географических регионов, в рамках которых многообразие политического проявления конкретных народов и государств, входящих в состав этого региона, может обрести гармоничное и непротиворечивое обобщение, выраженное в «Большом геополитическом союзе». Шмитт отталкивался в этом вопросе от американской доктрины Монро, предполагающей экономическую и стратегическую интеграцию американских держав в естественных границах Нового Света. Так как Евразия представляет собой намного более разнообразный конгломерат этносов, государств и культур, Шмитт полагал, что здесь следует говорить не о полной континентальной интеграции, а о создании нескольких крупных геополитических образований, каждое из которых должно управляться гибким сверхгосударственным принципом, аналогом Jus Publicum Europeum или Священного союза, предложенного Европе русским императором Александром I.

«Большое пространство», организованное в гибкую политическую структуру имперско-федерального типа, по мнению Карла Шмитта, должно компенсировать многообразие национальных, этнических и государственных волеизъявлений, служить своего рода беспристрастным арбитром и регулятором возможных локальных конфликтов, «войны форм». Шмитт подчеркивал, что «большие пространства», для того чтобы быть органичными и естественными образованиями, с необходимостью должны представлять собой сухопутные территории, теллурократические образования, континентальные массы. В своей знаменитой книге «Номос Земли» он прослеживал историю континентальных политических макрообразований, пути их интеграции, логику их постепенного складывания в империи. Карл Шмитт заметил, что параллельно существованию духовных констант в судьбе народа – констант, воплощающих в себе духовную сущность народа, – существуют геополитические константы «больших пространств», которые тяготеют к новому воссозданию с перерывами в несколько столетий или даже тысячелетий. Геополитические макрообразования при этом являются стабильными в том случае, если интегрирующий принцип является не жестким и абстрактно воссозданным, но гибким, органичным и соответствующим решению народов, их воле, их страстной энергетике, способной вовлечь в единый теллурократический блок своих культурных, географических или государственных соседей.

Доктрина «больших пространств» («Grossraum») создавалась Карлом Шмиттом не только как анализ тенденций в истории континента, но и как проект будущего объединения, которое Шмитт считал не только возможным, но желательным и даже, в некотором смысле, необходимым. Жюльен Фройнд резюмировал идеи Шмитта относительно будущего Grossraum’a в следующих терминах: «Организация этого нового пространства не потребует ни научной компетенции, ни культурной или технической подготовки, поскольку она возникнет как результат политической воли, отголоски которой трансформируют облик международного права. Как только это „большое пространство“ будет объединено, важнее всего будет сила его „излучения“»[2].

Таким образом, у Карла Шмитта идея «большого пространства» также обладает спонтанным, экзистенциальным, волевым измерением, как и основной субъект истории в его понимании – народ как политическое единство. Следуя за геополитиками Макиндером и Челленом, Шмитт противопоставлял талассократические империи (Финикию, Англию, США и т. д.) и теллурократические империи (Римскую империю, Австро-Венгрию Габсбургов, Российскую империю и т. д.)[3]. С его точки зрения, органичная и гармоничная организация пространства возможна только в случае теллурократических империй и континентальное право может распространяться только на них. Талассократии, выходя за рамки своего Острова и начиная морскую экспансию, входят в противоречие с теллурократиями и по геополитической логике начинают дипломатически, экономически и милитаристически подтачивать основы континентальных «больших пространств». Таким образом, и в перспективе континентальных «больших пространств» Шмитт снова возвращается к концепции пары «враг» – «друг», «наши» – «не наши», но только на сей раз на планетарном макроуровне. В противостоянии континентальных макроинтересов макроинтересам заморским выявляется волеизъявление континентальных империй, «больших пространств». Море бросает вызов Суше, но именно через ответ на этот вызов Суша чаще всего возвращается к глубинам своего континентального самосознания.