Александр Порецкий - Наши домашние дела Страница 6

Боже мой! да вѣдь мы это уже давно слышали, и вы сами вѣрно уже объ этомъ говорили, потомучто объ этомъ говорили всѣ и говорить перестали! Какую вы еще теперь нашли теорiю искусства для искусства? какiя нашли вы крайности и середину? Оставьте искусство съ его законной свободой творить, а главное — закройте хоть на минуту ваши книжки, разстаньтесь въ вашимъ душнымъ кабинетомъ, выходите на свѣжiй воздухъ, загляните въ мiръ дѣйствительной жизни. Сдѣлайте это, и тогда не можетъ быть, чтобы во всемъ вашемъ днѣ, во всемъ этомъ мiрѣ не нашлось ни минутки, ни уголка, гдѣ-бы не торчали передъ вами призраки откупщиковъ, взяточниковъ, ханжей и низкопоклонниковъ. Если бы въ самомъ дѣлѣ дѣйствительная жизнь всѣхъ и каждаго была въ такой ужасающей степени опутана этими травами, какъ опутало ее ими ваше кабинетное воображенiе, то ни одному честно-думающему и честно-чувствующему человѣку невозможно было бы ни жить, ни шагу ступить, — заглохло бы всякое доброе движенiе. Представьте-же себѣ человѣка, которому судьба вздумала послать такое неслыханное счастье, что живетъ онъ мѣсяцъ, живетъ и нѣсколько мѣсяцевъ, ни разу не столкнувшись ни съ откупщикомъ, ни съ ханжой, ни съ взяточникомъ; а вѣдь падаютъ-же въ теченiе этихъ мѣсяцевъ ему на душу какiя-нибудь впечатлѣнiя и — вообразите, что эти впечатлѣнiя свѣтлыя, даже вдохновляющiя… Куда прикажете ему дѣваться съ ними? Прятать что-ли отъ всего свѣта божьяго? Потомучто вы не позволяете водить васъ къ Шиллеру, а приглашаете всѣхъ къ г. — бову, гонителю искусства для искусства. Между тѣмъ эти свѣтлыя впечатлѣнiя пришли изъ той же дѣйствительной жизни, въ которой ростутъ и сказанныя «травы», но которая на столько сложна, что не исчерпаешь ея четырьмя словами: откупщикъ, взяточникъ, ханжа и низкопоклонникъ; изъ той дѣйствительной жизни, которую вы изволили забыть, занявшись одной вычитанной въ книжкѣ идейкой о существующихъ общественныхъ противорѣчiяхъ, да забывши дѣйствительную жизнь, вообразили какую-то теорiю, которою будто-бы искусство должно руководствоваться въ выборѣ предметовъ для своего творчества.

Согласитесь-же, читатель, что человѣку запертому въ четырехъ стѣнахъ, въ сообществѣ печатныхъ книжекъ и листковъ, но еще не совсѣмъ утратившему чутье къ жизненной правдѣ, очень естественно, подъ влiянiемъ двойной духоты — отъ горячей уличной пыли и книжной мудрости, пожелать, и пожелать страстно, выйти хоть на время изъ этой духоты и освѣжить забитую голову подъ непосредственнымъ дыханiемъ текущей жизни. Пишущiй эти строки очень радъ, что ему пришлось испытать въ себѣ это желанiе и… исполнить его, — радъ тѣмъ болѣе, что иначе можетъ-быть онъ принужденъ былъ-бы остаться во все время бесѣды съ вами въ невеселомъ настроенiи, выразившемся въ предыдущихъ строкахъ; онъ радъ, что теперь можетъ впечатлѣнiя отъ прочтеннаго перемѣшать съ впечатлѣнiями отъ видѣннаго и слышаннаго непосредственно. Чтò выдетъ изъ этой смѣси и займутъ-ли васъ наши впечатлѣнiя — не знаемъ, но знаемъ навѣрное, что въ словахъ нашихъ не будетъ «фальши», что не скажемъ мы ни одного слова изъ постороннихъ, чуждыхъ вамъ побужденiй, не скажемъ ни слова съ какой-нибудь задней, до васъ не касающейся и недостойной васъ мыслью. Мы не боимся, что вы намъ не повѣрите, потомучто ваше собственное чувство васъ не обманетъ…

Петербургъ за мною; я въ третьеклассномъ вагонѣ николаевской желѣзной дороги. Въ сосѣднемъ отдѣленiи небольшая артель молодыхъ рабочихъ поетъ пѣсню, изъ рода тѣхъ пѣсенъ, о которыхъ цыгане пишутъ въ афишкахъ: "веселая, хоромъ". Мудрено вслушаться въ смыслъ словъ этой пѣсни, но легко почувствовать смыслъ звуковъ. Это пѣньё — выраженiе безотчетно-веселой минуты въ прiятельскомъ кружкѣ; поется подъ влiянiемъ недавней легкой выпивки, со всѣмъ упоенiемъ пѣнья, какъ видно по сдвинутымъ совсѣмъ на-бекрень шляпамъ и по взаимнымъ похлопываньямъ лѣнивою, полуразслабленною рукою по плечу другъ друга. Кончилась пѣсня, и вмѣсто рукоплесканiй или иныхъ одобрительныхъ знаковъ, послышались два-три голоса: "Ай-да молодцы!" Вотъ и все… Вотъ и все, чтò я вынесъ изъ третьекласснаго вагона Николаевской желѣзной дороги. Немного, правда; но чтò-жъ дѣлать? Хотѣлось-бы разговориться, да нужно особенное умѣнье, чтобы разговориться съ русскимъ человѣкомъ: заговорите неумѣючи, онъ все будетъ отвѣчать полусловами, да послѣ каждаго полуслова обмѣривать васъ полнымъ, открытымъ взглядомъ съ головы до ногъ. Эти взгляды не смущаютъ, а только затрудняютъ неумѣющаго собесѣдника; за ними слышится мысль: "А кто тебя знаетъ, какой ты человѣкъ и чего отъ меня хочешь"! Тутъ казалось-бы стоитъ только никѣмъ и ничѣмъ не прикидываться, а явиться самимъ собой, чтобы прiобрѣсть довѣрiе и развязать языкъ русскаго человѣка. Но и это не всегда такъ: явится иной тѣмъ, чтó онъ есть, т. е. наблюдателемъ; наблюдаемый субъектъ почувствуетъ это инстинктивно — и сожмется… Словомъ, тутъ нужно умѣнье, которое не у всякаго изъ насъ найдется въ достаточномъ количествѣ.

Желѣзная дорога въ сторонѣ. Мы на Волгѣ, на пароходѣ общества «Самолетъ». Это не та Волга, о которой поется пѣсня и которая прозывается широкимъ раздольемъ; это верховая Волга, скромная, одинокая рѣка, еще не принявшая въ себя подручныхъ, питающихъ ее рѣкъ. Тихо идетъ по ней пароходъ съ стоящимъ на носу мужичкомъ, по временамъ опускающимъ въ воду длинный шестъ, раздѣленный на разноцвѣтные футы, и мѣрно восклицающимъ: "Че-ты-ре!.. Три съ половино-ой!.. Три!.. Два съ половино-ой!.. Два"!.. При послѣднемъ восклицанiи нашъ ходъ прекращается; все сущее на пароходѣ поднимается съ напряжоннымъ вниманiемъ; все чего-то ждетъ… «Три»! слышится съ носа… «Че-ты-ре»! Колесы снова шумятъ, все успокоивается; шестъ раздѣленный на футы убирается на бортъ. Прошолъ часъ, другой, — и опять та же исторiя. Плыли мы безъ особенныхъ приключенiй, видѣли между пассажирами г. Ноздрева, господина всѣмъ знакомаго, и увѣрились, что этотъ господинъ еще не скоро выведется на Руси и даже переродится не скоро. При самомъ концѣ плаванiя случилось однако съ нами маленькое приключенiе, начало котораго восходитъ къ пребыванiю нашему въ Петербургѣ. Разскажемъ это приключенiе.

Въ Петербургѣ прочли мы въ газетахъ, что обществу «Самолетъ» явилась конкуренцiя со стороны общества «Дружина», и потому «Самолетъ», кромѣ пароходовъ, отходящихъ изъ Твери ежедневно въ шесть часовъ утра, назначилъ въ нѣкоторые дни экстренные рейсы по понижоннымъ цѣнамъ, и что эти экстренные пароходы отходятъ въ два часа пополудни. Пассажирскiе поѣзды желѣзной дороги, какъ извѣстно, приходятъ изъ Петербурга въ Тверь въ двѣнадцать часовъ дня, и мы подумали, что гораздо удобнѣе сѣсть на пароходъ черезъ два часа по прiѣздѣ, нежели ждать въ Твери слѣдующаго утра; притомъ и понижонныя цѣны — вещь весьма удобная и прiятная. Прочли мы также въ газетахъ, что за всякими свѣденiями о движенiи пароходовъ общества «Самолетъ» можно обращаться въ петербургскую контору общества, находящуюся въ Стремянной улицѣ въ домѣ Богданова. Идемъ въ домъ Богданова, и контора намъ объявляетъ, что экстренные пароходы ходили когда была высока вода, а теперь (это было 17 iюня) уже не ходятъ. Дѣлать нечего, простились мы съ мечтою о понижонныхъ цѣнахъ и безъ нея уѣхали изъ Петербурга. На тверской станцiи желѣзной дороги сдали свои пожитки въ контору пароходства, взяли билетъ на слѣдующее утро, и дождавшись урочнаго часа, поплыли. Плыли, какъ сказано выше, благополучно, плыли долго-ли коротко-ли, наконецъ достигли пристани, гдѣ слѣдовало намъ сойти на сушу. Предъявляемъ билетъ на пожитки; начались поиски, поиски дружные, усердные; но — пожитковъ на пароходѣ не оказалось. Произошло великое смятенiе, къ счастiю продолжавшееся недолго. Обыскавъ всѣ люки и склады на палубѣ, капитанъ парохода самъ, своей особой, сбѣжалъ на пристань и увидѣвъ стоящаго тамъ, опершись на перила, мужичка, должно быть ему извѣстнаго, обратился къ нему съ торопливымъ вопросомъ:

— Не принимали ли вещей?

— Приняты вещи, отвѣчалъ мужичокъ, слегка поправивъ на головѣ шляпу.

— Чтó жъ ты молчишь? восклицаетъ капитанъ, съ нѣкоторымъ украшенiемъ въ слогѣ.

— А чтó жъ мнѣ говорить, коли не спрашиваютъ?

— Да вѣдь видишь… тутъ ищутъ, безпокоятся, а ты стоишь разинувъ ротъ… вотъ я тебя!

— Поди-тка, попробуй!.. За чтò? ты еще спасибо скажи, что взяли да прибрали вещи; а то: чтò молчишь! Почемъ мнѣ знать, о чемъ вы тамъ безпокоитесь?

— Да гдѣ же вещи? спросилъ я.

— У насъ въ гостинницѣ.

— Кàкъ же онѣ сюда попали прежде насъ? снова спросилъ я, обращаясь уже къ капитану.

— Онѣ привезены на экстренномъ пароходѣ, который отходилъ третьяго дня въ два часа.

— Развѣ ходятъ у васъ такiе экстренные пароходы?

— Ходятъ.

— Гм!

За чтó же, подумали мы, сойдя на землю и поднимаясь по ветхимъ деревяннымъ ступенькамъ на крутой и высокiй берегъ, на которомъ рисовалась спящая усадьба съ садомъ (это было въ четвертомъ часу утра), — за чтó же петербургская контора насъ обманула? Дѣло правда неважное; намъ есть за чтó благодарить судьбу: плаванiе мы совершили безбѣдно, крушенiю не подверглись, на мели не стояли, пожитки наши не уплыли у насъ изъ рукъ внизъ по матушкѣ по Волгѣ, и насъ ожидаетъ сейчасъ радостное свиданiе съ ними… чего же больше? При такихъ обстоятельствахъ древнiй пловецъ приносилъ усердную жертву богамъ, а новый ограничится тѣмъ, что перекрестится. Стало-быть все слава Богу, но… почему же вмѣстѣ съ тѣмъ не вспомнить стариннаго нравоученiя: обманете кого въ маленькомъ дѣлѣ, - послѣ не будутъ вѣрить и въ большомъ. Послушайте напримѣръ, кàкъ оборвались и запали возникшiе было зачатки пароходства въ западной Сибири. Вотъ чтó разсказывается въ "Московскихъ Вѣдомостяхъ", со словъ "Тобольскихъ губернскихъ вѣдомостей":