Абросимов - Блог-Note. Спонтанные записи в отсутствие голых женщин Страница 6

Дело было летом. В середине дня.

Мы когда во ВГИКе на критиков учились, стипендия была двенадцать, кажется, рублей. Хватало на шесть бутылок пива. Если без понтов, то – на восемь. Плюс один сникерс. Но после второго семестра решили праздновать по-взрослому. Пошли в бар рядом. Гостиница «Восток». Там уже было не до пива.

– А чё Феллини? – разглагольствовал Андрюха в очереди. – Никудышный режиссёр!

Продавщица, отпуская нам беленькую, косо глянула.

– Актёры, что ль?

– Артисты, – поправил Андрюха.

Она тут же долила «с мениском».

Не помню, чем всё закончилось.

Столько прожито зря, столько лишних телодвижений. В частности утратил смысл водить женщин по ресторанам. Пустое это. Разочаровался. Кэмерон хорошо сказал: «Приматам нужна группа. Им просто нужно сидеть и перебирать друг другу шерсть – вот вам весь фейсбук и твиттер». Другое дело, что дёшево – не значит, сердито.

Простой пример. Каждый раз, узнавая, что на ужин будет рыба, рефлекторно морщусь. Откуда это, такая реакция? «Родовая травма» в виде советских рыбных дней, когда по четвергам в столовках объективно жрать было нечего? Возможно… Но, кажется, есть ещё кое-что. Рыбу совершенно не получается употреблять линейно, в порядке спонтанной очереди. Её сперва нужно осознанно захотеть, а потом заказать. И никак иначе. С водкой, между прочим, та же фигня. Может, оттого-то водка с рыбой и не «женятся»? Разнообразие мира. Сиюминутная доставка. Частный сектор.

Накануне оказался по делу в том уголке вавилонов, где жил раньше несколько лет. Мне нужно было купить цветы и заглянуть в книжный. А есть хотелось. Ради экономии денег и времени, ткнулся в дверь маленького частного магазина, закинуться йогуртом. Дверь не поддалась, висела табличка с надписью «учёт».

«Странно, – подумалось, – первый раз у них такое…»

Но делать нечего, – двинулся дальше.

В кино-выставочном центре традиционно толпилась разношерстная публика. Я привычно потянул на себя дверь книжной лавки. Дверь осталась неподвижной, по ту сторону стекла виднелась бумажка с надписью «входа нет». Кое-как, через щель драпировки за стеклом, удалось разглядеть, что стеллажи с книгами внутри помещения отсутствуют. Там теперь вообще ничего не было.

– А где всё? – спросил у охранника.

Он воззрился на меня в молчаливом недоумении.

Уже при выходе из фойе заметил, что глухо заколочено окошко билетной кассы. В неглубокой нише её пылилась табличка с облупившимися буквами: «не обслуживается».

Цветами торговали в двух шагах отсюда. Я помнил, что работают они круглые сутки. Цветов оказалось традиционно много, но все они – в виде рисунков – украшали брезентовую ткань, которой обтянули вход. Тусклый фонарь освещал картонку, пришпиленную к брезенту и несколько букв на ней: «закрыто».

Я изучал это слово минут, наверное, пять. Складывая и сопоставляя. Пытаясь понять или хотя бы поверить. Потом медленно повернулся и стал вглядываться в лица прохожих, идущих мимо. Среди них не было мёртвых, но и признаков живых я не обнаружил.

В голове всплыл отрывок из детской повести: «Страшно гражданину Никифорову. Бесконечно долго бежал он в пустом городе, а грабли, вытянувшись, летели за ним».

Страшно стало и мне. Как всегда бывает, если нет спасения. Недаром с возрастом солнце становится серее, а трава превращается в солому. Про музыку же не стоит и говорить. Звучит монотонно, басов нет, аранжировка безкрасочна. Саундтрек гниения и распада. Один только ритм подозрительно выдержан. Оно и понятно: бесовская драм-машина.

А ведь было же, было всё! Совсем недавно. И чувства, и ранимость. Каждая нотка загружала мозг и аукалась в сердце. Приподнимала и лелеяла. Как любовь практически…

Смахивая мифическую слезу, нечаянно выяснил, что наушники закрывают не уши, а, скорее, щёки… Поправил, конечно. И знаете ли – тут же всё восстановилось. Моментально! И жизнь, и слёзы, и любовь.

Закрученный шнур от наушников навёл меня на мысль. Сложенный вдвое, он стремится обхватить сам себя и скручивается ещё больше. Но в правильном состоянии, будучи расправленным, остаётся в покое. Так же и мы.

Поиск идеалов, цели, стремления… не от того ли, что перезаморочились?

А если разгладить? И успокоить?.. Всё равно ведь нет никого, кроме тебя самого и Бога, создающего тебя (на самом деле) денно и нощно.

Вот оптимальная дистанция!

Хорошо хоть есть теперь, где уединиться. Целый отдельный этаж – великое дело. Наш дом выстроен по принципу «так завещал Чубайс». Он весь – на электричестве. Это мы потом поняли, когда исправить было нельзя. А в старом доме наличествовала печка. Русская, натуральная. С полагающимися антуражем и коленкором.

И вот однажды! На нас обиделся кот. Да.

Визуально я его помню, по имени – не очень. Количество котов и кошек в семье из года в год варьируется от трёх до десяти. Пора бы уж, конечно, не париться с именами, а выжигать тавро, ставить идентификационный штрих-код. Ну, или делать татуировки с порядковым номером.

Короче. Та самая особь, о какой я сейчас толкую, отличалась не просто характером (так-то они все – экспонаты первого разряда), а неким подчёркнуто внятным отношением к нам, людям. Умышленно презрительной и снобистской манерой. Причём, действовало выражаемое чувство по принципу двигателя внутреннего сгорания. Как у любой пятой колонны.

И вот, повторяю, однажды. То ли животному что-то не додали, то ли вообще отнеслись к нему как к человеку, но обиделся кот насмерть. Насквозь. Всецело. И отошёл прочь. Не с мыслями о реваншизме отошёл, не картографический план жилища разумея, где указаны наилучшие места для педагогически-карательных испражнений, нет. А он, так сказать, удалился от мира!.. Буквально передвинулся в сторону печки, приблизился к ней и сел напротив – так, чтобы между его носом и белёной печной стеной оставалось менее сантиметра.

То есть понимаете, да? Себя он лишил периферийного зрения, окружающих – возможности немедленно открыть дискуссию. Наступил момент истины. Кульминация идиологемы. Как выразилась бы Цветаева, «на ваш безумный мир ответ один – отказ».

От явленного гротеска мы, разумеется, оторопели. И даже сравнительно умалились. И тут тепло, идущее от печки, неожиданно возымело своё разлагающее действие. Какое-то время кот ещё пыжился в ауре культа собственной личности, а потом, разморенный, гулко тукнулся лбом в печную стену и… задремал.

Храпа не было, врать не буду. Всё ж таки Господь, если наказывает, не унижает. Но вот этот образ величия, вменённого ни во что, запомнился. И стал для меня хорошим уроком.

Видеть мальчиков и девочек, собирающихся на выпускной бал, уже совершенно невозможно. Хочется спрятаться и плакать. Чувствуешь себя догорающим костром. На смену жару и огню в котором неотвратимо приходят дым и пепел.

В очередном интервью Сорокин вновь говорит о том, что его всю жизнь интересовал феномен насилия. Такова сквозная тема большинства его произведений. Но, посвятив насилию многие годы творчества, к разгадке этого феномена приблизиться он не смог.

А что, если применить к заявленной проблеме метод антитезы?

Вот смотрите. Возьмём за основополагающий постулат утверждение «мир лежит во зле», имеющее не одну лишь теологическую подоплёку. Это, скажем так, данность, представленная восприятию во всей полноте.

И второй момент. Субъект Homo sapiens, имеющий разум в качестве черты, отличающей его от других живых существ, в основе характеризуется, между тем, совсем иным. А именно – свободой воли!

Теперь внимание. Сводим два «компонента». В условиях зла и несовершенства любое проявление разума, истины и добра провоцируется на извращение своей сути. Соответственно, если мы имеем генеральным свойством человека свободную волю, то единственным путём вырождения последней станет насилие. В рамках сложившегося земного бытия это процесс безусловный и не отменяемый. Он актуален как для индивидуума, так и в отношении коллективных реорганизаторских усилий, высшим достижением которых стало государство.

По-моему, всё сходится.

Говорил с другом. Он «понаехавший» с Украины. Жена, двое детей. У него мелкий бизнес. Закончил какую-то высшую школу при РПЦ, верующий человек. Говорит: «Хочу на войну пойти».

Я сначала проехал мимо. Потом решил, что ослышался. А потом вспомнил все эти рассказы про нормальных с виду людей, со здоровым инстинктом самосохранения, вполне занятых по жизни, ответственных перед семьёй. Как они вот так же говорят поутру «надо идтить», добровольно собирают манатки, коротко прощаются с родными и уходят в безвестность, по направлению к смерти, которой предшествуют ужас и боль, страдания, увечья, грязь, голод и холод, уничтожение себе подобных, потеря ориентиров и смысла, расчеловечивание как плата за ускользающий призрак победы… А потом они возвращаются – те, кто не остался лежать там – потеряв руки и ноги, частью рассудок, а кое-кто и душу, пытаются жить дальше, молчат о пережитом, производят вид познавших истину, но боязно спрашивать их о ней – ведь может оказаться, что сказать им попросту нечего.