Светлана Шипунова - Дураки и умники Страница 7

Это была одна из всем известных хитростей местных газетчиков. Делалось так. С негативов, переданных из Москвы по фототелеграфу, в типографии «Советский Юг» изготовлялись щтковые пластины, дублирующие страницы центральных газет в натуральную величину, с них, в свою очередь, отливалась свинцовая форма, а уже с нее печатался тираж. И всегда можно было договориться со сменным мастером цинкографии, чтобы вытравили лишний цинковый дубликат интересующей вас страницы, а дальше все было просто: если это была первая страница, то заголовок газеты — какой-нибудь «Труд» или «Социалистическая индустрия» — отрубался на специальном станочке, похожем на маленькую гильотину и предназначенном вообще-то для укорачивания клише с фотографий. После этой операции нужный вам текст становился как бы ничейным и вы с чистой совестью пристраивали его в полосу своей газеты. Этим безобидным пиратством регулярно занимались как партийная, так и молодежная газета, когда надо было напечатать какой-нибудь большой официальный материал. На газетном языке это называлось «брать шпег».

Арсентий Павлович Правдюк был человек сверхосторожный и не любил рисковать. «Пока наши наберут, да пока сверстают, да налепят ошибок столько, что не переедешь… засядем до утра со своим набором… Берем шпег!» — говорил он обычно после долгого обсуждения этого вопроса в кругу своих заместителей и дежурных по номеру. Осторожность Правдюка простиралась, впрочем, до того, что он заставлял своих корректоров и всю дежурную группу вычитывать оттиски с этих самых цинковых пластин, то есть получалось — с чужой готовой газеты. И был случай, когда в полосе газеты «Сельская жизнь», у которой брали в очередной раз цинк и чей тираж уже вовсю печатался внизу, в типографии, сам Правдюк нашел довольно неприятную ошибку. То ли кто-то из членов политбюро был назван всего лишь кандидатом, то ли, наоборот, кандидат преждевременно произведен в члены политбюро. Что было делать? Из цельной пластины строчку не вытащишь, верстальщики ходили вокруг талера, на котором лежала полоса со шпегом, чесали затылки, но трогать не решались. И тогда Арсентий Павлович сам пошел в цех, очертил шилом злополучное место с ошибкой, положил цинк на край стола так, что нехороший абзац оказался как бы на весу, и лично выпилил его из пластины специальной ножовкой. Пока он пилил, весь цех сбежался — линотипистки, верстальщики, стереотиперы, даже печатники поднялись из своего цоколя — посмотреть, как он будет это делать. Пилил Правдюк примерно полчаса, и, когда закончил и посмотрел продырявленную пластину на просвет, типографские даже захлопали. Потом тот же текст, но уже без ошибки набрали на своем линотипе и вставили в образовавшееся окошко. Шрифт, конечно, отличался, и тот, кто понимает, легко мог заметить: что-то тут не то… Но это уже было неважно, важно — что без ошибки. А отсутствие ошибок Правдюк считал в газете самым главным.

Наутро эту историю со смехом рассказывали на планерке в «Южном комсомольце» и сделали коллективное заключение, что Правдюку, видно, больше заниматься нечем, кроме как ошибки лобзиком выпиливать — ха-ха-ха!

Отношение журналистов мол одежки к коллегам из взрослой газеты, которую на официальных журналистских мероприятиях почему-то принято было называть «старшая сестра», особым почтением не отличалось, скорее — снисходительностью, хотя сотрудники «Советского Юга» были не кто иные, как постаревшие сотрудники «Южного комсомольца», в разное время перешедшие из одной редакции в другую по возрасту. Областная партийная газета «Советский Юг» занимала в Газетном доме самый удобный третий этаж. Здесь царила почти больничная тишина, а сотрудники тихо сидели по своим кабинетам-кельям, обрабатывая статьи партийных руководителей и письма рядовых коммунистов. Это было очень строгое, официозное издание, про которое сам Правдюк говорил: «Мы — газета, застегнутая на все пуговицы». Редкий посетитель, такой же тихий и солидный, как сами сотрудники «Советского Юга», заглядывал сюда и бесследно исчезал за какой-нибудь из многочисленных дверей, выкрашенных, как в больнице, в белый, с легкой голубизной цвет.

Совсем другая обстановка была этажом выше, где помещалась редакция газеты «Южный комсомолец». Здесь, в длинном, полутемном коридоре и узких кабинетах, всегда нараспашку открытых, целыми днями толклись внештатные авторы: юнкоры и комсомольские активисты, начинающие поэты и барды, студенты и спортсмены, графоманы со стажем и старшеклассницы, мечтающие поступить на факультет журналистики, а также не имеющие прямого отношения к газете личные друзья и подруги сотрудников редакции. В кабинетах громко смеялись, о чем-то постоянно спорили, много курили и часто по вечерам, закрывшись на ключ, выпивали, после чего даже пели вполголоса: «Не верьте пехоте…» или «Милая моя, солнышко лесное…». На третьем этаже прислушивались и вздыхали, в глубине души третий этаж завидовал четвертому тихой, безнадежной завистью.

…Наговорившись по телефонам, Борзыкин вернулся за большой стол и выглядел теперь несколько более уверенным в себе и в том, что именно ему как руководителю органа печати надлежит делать. Он потрогал гладкий черный чуб, чуть ослабил галстук и. сказал: «Ну так…» Немедленно с планерки были отправлены: сотрудник отдела комсомольской жизни и коммунистического воспитания молодежи Сережа Сыропятко — в распоряжение обкома ВЛКСМ; корреспондент отдела трудового воспитания рабочей и сельской молодежи Саша Ремизов и спецкор Ира Некрашевич — на суконный комбинат и в пригородный совхоз «Маяк» — караулить начало митингов, а сотрудник секретариата Валя Собашни-ков — на телетайп следить за тассовской лентой, и чтоб, как только начнут передавать, — сразу же! немедленно! сюда!

— Что там у нас в номере на завтра стоит? — отнесся Борзыкин к Олегу Михайловичу Экземплярскому.

Тот посмотрел в потолок, с трудом припоминая макеты вычерченных им же вчера полос.

— На четвертой юмор — две байки и карикатура…

— Снять! — страшным голосом сказал Борзыкин, так что все от неожиданности вздрогнули. — Вы что, с ума сошли, какой сейчас может быть юмор!

— Ну, мы ж не знали, — спокойно заметил Мастодонт, продолжая вглядываться в потолок. — Снимем. На третьей — фоторепортаж из цирка, праздничная программа…

— Еще лучше! Это что, те снимки, где люди смеются, аплодируют? Да вы что! Никаких снимков! Вообще никаких! Чтоб, не дай Бог, никто нигде не улыбался на страницах газеты. Все снять! — при этом он гневно посмотрел на скромно сидящего в конце стола фотокора Жору Иванова.

Редактор нервничал. Проколоться в таком номере — это могло стоить не просто головы, но, пожалуй, и партбилета. Мастодонт, напротив, был спокоен, только как-то задумчив. Ему было под 50, в редакции он считался человеком пожилым, пересидевшим предельный для молодежной Газеты возраст лет на 15, что само по себе было фактом удивительным, даже уникальным. Это был грузный, немного неряшливый человек, никогда не носивший галстуков, хотя и держал один — на резинке и сомнительного цвета — в нижнем ящике стола, на тот случай, если вдруг среди дня неожиданно вызовут в обком. Курил Мастодонт по-черному, что называется, прикуривал одну от другой, причем — исключительно «Беломор». И чем бы он ни был занят — правил ли чью-то заметку, прикидывал ли макет запасного номера или размечал заголовки — неизменная папироса торчала у него в уголке рта. Если же курить было почему-нибудь нельзя (например, шло партийное или профсоюзное собрание), то и тогда он просто вертел папиросу между желтых от табака пальцев, и как только произносилась сакраментальная фраза: «Собрание объявляется закрытым», немедленно, не успев даже выйти за дверь, совал ее в рот и закуривал.

В «Южном комсомольце» Мастодонт работал со времен Хрущева. Но даже на его памяти, а он помнил все, генеральные секретари еще не умирали. Как Хрущева снимали — это он помнил хорошо, эту замечательную историю знали все поколения журналистов молодежки, но часто просили Олега Михалыча рассказать ее еще разок для кого-нибудь из новеньких. И Мастодонт не кочевряжился, рассказывал.

…В тот день, 14 октября 1964 года, он как раз дежурил по номеру, а тогдашний редактор именно в этот день вздумал поехать на футбол. Не то чтобы он увлекался этой игрой, а просто туда съезжалось обычно все областное начальство и было принято, чтобы руководители областных организаций присутствовали на стадионе по крайней мере тогда, когда играла местная команда «Южанка». Редактор уехал, поручив подписывать газету в свет без него. А вечером пришла тассов-ка из Москвы о пленуме ЦК, освободившем Никиту. Газета к тому времени была уже в типографии, и даже отпечатали часть тиража, мало того, на первой странице красовалась статья первого секретаря обкома комсомола, посвященная завершению уборки зернобобовых и кукурузы, в которой несколько раз упоминался и обильно цитировался Хрущев. Мастодонт был тогда еще сравнительно молодым человеком и начинающим ответсекретарем и очень испугался. Он испугался двух вещей: выпускать газету без сообщения о пленуме и того, что это сообщение — какая-то провокация. Брать на себя ответственность и возвращать номер из типографии он не решился. И вот редактор сидит в директорской ложе, и вдруг на весь стадион из динамика раздается голос: «Юрия Николаевича Небабу просят срочно позвонить в редакцию». Очень удивленный редактор, на которого все сразу обращают внимание, спускается с трибуны, идет в кабинет директора стадиона и набирает номер дежурного по редакции: