Светлана Шипунова - Дураки и умники Страница 8

— Это ты звонил? Ты что, с ума сошел, объявлять на весь…

— Хрущева сняли, — отвечает ему Экземплярский и чуть ли не шепотом зачитывает в трубку телетайпную ленту.

— Е-е… — только и смог произнести редактор, пулей вылетел из кабинета и сначала побежал к выходу, чтобы найти свою машину и ехать в редакцию, но на ходу что-то вдруг сообразил и еще быстрее побежал назад, в директорскую ложу. Через минуту все областное начальство снялось с места и покинуло стадион — к большому удивлению болельщиков и особенно главного тренера, который решил, что начальству не понравилась игра и теперь его снимут. Только наутро тренер вместе со всем народом узнал из газет и сообщений радио, что сняли Хрущева, а он тут ни при чем.

Из тех времен запомнилось Олегу Михайловичу, что портреты новых руководителей страны поначалу печатались в «Правде» и других центральных газетах размером всего в одну колонку каждый где-нибудь в самом низу первой страницы. Вместо одного Хрущева фигурировала теперь троица: Брежнев, Косыгин и Подгорный — выглядело демократично и скромно. Еще запомнилось, как истребляли из материалов, накопившихся в редакционной «Папке запаса», всякое упоминание о Хрущеве. В «Южном комсомольце» была даже образована для этого специальная комиссия из членов редакционного партбюро. Тогда же в отделе сельской молодежи упразднили сектор кукурузоводства, и сидевший в нем Ваня Шестопалов, теперь уже покойный, ходил, как потерянный, по редакции и спрашивал: «Ребята, а как же я?»

С тех пор в газете сменилось человек пять редакторов и несчетное число журналистов, а Мастодонт так и сидел в секретариате и, казалось, врос в свое старое, потрескавшееся кожаное кресло, которое он не разрешал трогать, даже если в редакцию завозили новую мебель или случался переезд в другое здание. Таким же старым был и массивный, ободранный по краям стол, вечно заваленный горами бумаги, копившимися, кажется, годами. Мастодонт никогда не разбирал этих бумаг и не разрешал уборщице их трогать, и было непонятно, как он может находить на этой свалке какой-ни-будь вдруг понадобившийся материал. Он лишь разгребал возле себя маленькое местечко, и сотрудники складывали туда свои свежеотпечатанные тексты, которые он неутомимо вычитывал и правил перед тем, как послать в набор. И что самое удивительное — никогда ничего не терял. Молодые журналисты любили Мастодонта и побаивались его. Сдав материал, 3 С. Шипунова

33 они ходили под дверью секретариата и ждали, когда он прочтет и что скажет. Если говорил: «Пойдет», можно было спокойно идти на Старый рынок пить пиво. Но мог сказать: «Людей не видно, одни комбайны», и это значило, что надо садиться и переписывать материал от и до. Иногда Мастодонт приглашал автора к себе, кипятил чай в стакане и спрашивал: «Ты вообще понимаешь, чем статья отличается от репортажа?» «Чем?» — спрашивал начинающий автор, и Мастодонт терпеливо объяснял.

Но главной обязанностью ответсекретаря было даже не это, а выбивание строк из отделов. Четыре газетные страницы ежедневно пожирали тысячи строк текста, отсюда вытекала неизвестно кем и когда установленная, но считавшаяся в редакции незыблемой «норма сдачи строк» — 200 с носа ежедневно, которую никто никогда не выполнял. То есть в один какой-то день человек мог сдать и 200, и 300, и даже 1000 строк текста, но потом неделю не сдавал ничего, торчал, например, на задании или отписывался после командировки, или только еще думал над очередной темой, и когда спрашивали на планерке, чем он в данный момент занимается, каждый обычно отвечал: «Пишу». И случались дни, когда в газету нечего было ставить и приходилось забивать полосы тассовскими материалами. Любимым выражением Мастодонта было поэтому: «Работаете вы много. Но мало».

Между тем судьба самого Мастодонта давно уже находилась в подвешенном состоянии. Должность ответственного секретаря считалась номенклатурной, утверждалась на бюро обкома комсомола, и первые секретари, которые менялись еще чаще, чем редакторы газеты, узнав, что в номенклатуре обкома состоит такой пожилой по комсомольским меркам работник, первым делом требовали от редактора «решить вопрос». Но редакторы, которых обком присылал руководить газетой, обычно мало чего в этом деле соображали, зато быстро улавливали, как хорошо иметь при себе такого опытного ответсекретаря, как Олег Михайлович, так что дело как-то утрясалось, и Мастодонт оставался на своем месте.

Но сегодня он впервые сам почувствовал, что уходить пора, и сразу стало скучно на душе. К Брежневу Мастодонт относился не как к конкретному живому человеку, а как к официальному термину — такому же, как «ЦК КПСС», «Совмин» или «Президиум Верховного Совета СССР». Все эти слова, когда они попадались в газетной полосе, требовали к себе повышенного внимания — чтобы было с прописной буквы, чтобы употреблялось в том порядке, как положено (сначала ЦК, потом Совмин), чтобы были все буквы С (корректоры при читке нарочно произносили вслух: «Три ЭС, ЭР») и чтобы при упоминании Брежнева были названы по порядку все его должности. Он не испытывал к этому человеку никаких чувств — ни хороших, ни плохих, просто воспринимал как данность, но сейчас неожиданно для самого себя ощутил тоску, будто происшедшее каким-то боком затрагивало и его собственную жизнь. Так уж выходило, что все то время, пока Брежнев находился у руля государства, все эти 18 лет он, Олег Михайлович Экземплярский, тоже просидел на одном месте, в редакции молодежной газеты, и это были, черт побери, не самые плохие годы его жизни. «Пора, пора…» — думал он теперь, наблюдая, как суетится молодой еще Борзыкин.

Между тем на планерке происходило привычное — распределяли задания для завтрашнего номера, только задания на этот раз были все одинаковые — отклики на смерть генерального.

— Свяжись с Конармсйским районом, — говорил Борзыкин заведующему трудовым воспитанием Васе Шкуратову, невысокому пареньку с давно не стриженной головой, — там у них есть герой соцгруда… этот… как его…

— Троицкий?

— Вот, Троицкий. Значит, пусть он скажет… ну, подумай сам, что ему сказать.

— Да мы с ним утром уже переговорили, и я это… уже написал, — Вася смотрел на редактора честными, небесно-голубыми глазами. Его не так давно взяли в областную газету из районки, где он лет пять заведовал сельхозотделом, и Вася все никак не мог привыкнуть к новой для него атмосфере большой редакции. Он не мог привыкнуть, что на работу тут приходят к десяти, а то и к одиннадцати часам, и продолжал приходить рано, к восьми, и пока все соберутся, успевал обзвонить пару-тройку районов, узнать оперативную обстановку и даже написать в номер строк 100–150 о ходе заготовки кормов, зимовке скота или соревновании комсомольско-молодежных уборочных агрегатов — смотря по сезону. Он также не мог понять, почему все сидят целыми днями в редакции, когда можно поехать в командировку в любой район, сам он, едва вернувшись из одной командировки, тут же просился в другую, чем сильно удивлял и радовал Мастодонта, а Борзыкин даже начинал ставить его в пример другим. Вот и сейчас, услышав такой Васин ответ, он довольно откинулся на спинку стула и обвел взглядом сотрудников:

— Вот, пожалуйста, учитесь, как надо работать, человек идет на планерку с готовым материалом, ему есть, что предложить газете!

— Так он же еще вчера написал, — отозвался с дальнего конца стола Жора Иванов, — когда Леонид Ильич чай допивал.

Все засмеялись, Вася сильно покраснел, а Борзыкин строгим голосом сказал:

— Прошу отнестись серьезно, шутки тут не уместны.

Отдел трудового воспитания считался в редакции главным, его материалами забивали большую часть первой и почти всю вторую полосы газеты. В разные годы этот отдел то разделяли на два — отдельно рабочей и отдельно сельской молодежи, то снова соединяли в один и тогда называли его «рабсельмол», при этом сельская тематика всегда оставалась главной, и раз в году, в период уборки урожая, на нее мобилизовалась вся редакция, включая отделы учащейся молодежи, культуры и спорта, которые должны были освещать участие в «битве за хлеб» соответственно школьников, культработников и спортсменов. Рабсельмол обычно пополнялся за счет журналистов из районных газет — никто, как они, не знал колхозно-совхозных проблем, не умел отличить сеялку от культиватора и со знанием дела описать борьбу с вредителем полей клопом-черепашкой. Сотрудники рабсельмола не вылезали из командировок, писали без особых изысков, зато много и быстро, но в редакции чувствовали себя журналистами второго сорта, рабочими лошадками, тогда как были и белые люди — вроде Севы Фрязина или заведующего отделом комсомольской жизни и коммунистического воспитания Валеры Бугаева, выдававшего большие, заумные материалы, над которыми он просиживал целыми неделями, и это считалось в порядке вещей.