Максим Васюнов - Следы ангела (сборник) Страница 8

И батюшка-то тогда с нами по лесу ходил, мы его все домой отправляли – мест-то он не знает, не ровен час, и сам потеряется. Так оно в итоге и вышло. Да что ты будешь делать! Все уж смеются нервно, психуют, это ж надо – угораздило обоих затеряться. Ночи-то уж три часа, вся деревня на ногах, целая поисковая операция, а нет ни Машки, ни батюшки. А оно вон как получилось-то, это уж со слов матери твоей знаю.

Она значит, когда с подругой-то разошлись, ходила, ходила, не нашла ничего, голос уж сорвала – так кричала, на помощь звала. Набрела, наконец, на опушку какую-то, смотрит: лес кругом – от горизонта до горизонта небо подпирает; села на поваленное дерево, расплакалась, поняла, что далеко ушла. Там темноту и встретила, перемерзла вся, веток каких-то насобирала, укрылась ими, девчушка-то догадалась – это я им в школе на уроках рассказывал, вот помогло кое-что.

Но ты сам представь – девочка одна ночью в лесу, кругом живность всякая, птицы поют, холод собачий, и слез-то уж нет – все выревела, надежду уж всю потеряла. И тут слышит, ветки ломаются за спиной – испугалась, кричать давай, сердце в пятки ушло, кто это там крадется?

– Отец Никодим? – прервал дедушку Илюша, и в его глазах блеснули страх и надежда.

– А ты как знаешь? – Михаил Афанасьевич наклонился к мальчику, приобнял его, – Ух, смышленый пацан растет, наша порода.

– Значит, вглядывается в потемки-то, и глядь, батюшка к ней выходит. «Э, куда тебя черти завели? Это ж километров десять от дома». Машка-то и кинулась к нему, вся в слезах, она-то уж не чаяла спасения. «А я помолился ангелу твоему, думаю, пойду, куда он приведет, силы-то Божьи не подводят. Долго шел-то, устал уж весь, – и гладит Машку по голове, а ей все теплее делается, все спокойнее. – Ну, все-все, успокаивайся, нам еще с тобой обратно топать, дай Бог к рассвету вернемся. Вот же, как ты далеко-то забрела. И зачем вы только в лес-то ходите, чистые души?» – «Гуляли, батюшка, – моя-то ему отвечает. – Вроде, всегда гуляли здесь, не думали, что так». – «Ну, давай руку, идем обратно, я тут зарубки оставлял, дай Бог, увидим в темноте-то…» А моя-то опять рыдать: «Я думала, что умру здесь, вы меня спасли, я теперь всегда молиться буду. И храм вам убирать буду, хотите?» – От радости-то Машка и, правда, готова бы хоть тогда креститься сразу. Ну, все правильно, это ее дорожка к Богу была, через лес-то. «Храм-то убирать – это хорошо, не откажусь, приходи, – доволен был батюшка, что благодарной спасенная-то оказалась, а потом и заявляет ей: – А ты знаешь, что сделай для меня?» – «Что?» – заволновалась Машка. «А ты сына своего в честь моего сына назови. Слабо?» – И отец Никодим посмотрел на нее так вопросительно, будто для него это важнее всего в жизни было, – А то у меня уж второго-то не предвидится, а ты, я вижу, девочка светлая, вот и назови, как родишь. Ангел у него будет хороший, много вместе с ним добра сделают». – «А может, я не рожу, тогда что? Или не мальчик будет?» – Машка-то тогда больше и не нашла сразу что сказать. «Так как не мальчик? Только мальчик у тебя и будет», – и батюшка аж удивился, почему это она ему не верит? «А ваш мальчик где?» – это уж она спросила, когда они добрую половину пути прошли, когда уж настолько все паутиной обернулись, что и снимать ее с себя перестали – в лесу-то темном всю ее собрали, небось.

Отец Никодим и рассказал тогда историю, плаксивая история, Машка-то долго еще слезы на глаза наворачивала, как ее вспоминала.

– Все на столе! – Прогремела бабушка из сеней.

– Идем, идем, – Бояров неспешно встал со скамейки, повел внука к столу, но и по пути успевал рассказывать – сам уж вошел во вкус, давно его так внимательно не слушали.

– Так вот, оказывается, батюшка наш, после того как он уж на войну сходил, женой обзавелся. А вскоре они сыночка родили. «Сыну года четыре было, мы поехали семьей отдыхать в Сочи, по путевке на две недели. Все хорошо шло, да за два дня до отъезда так получилось, что к жене моей какие-то мужики пристали. Не славяне, славяне бы так настырно не приставали. Она им раз сказала – отстаньте, я замужем, два сказала, они все равно не отстают, а мы с сыном искупаться решили в вечернем море, не было меня с ней, но я вовремя увидел, что пятеро около нее скучковались, говорю своему – ты пока в море посиди, а сам вышел на берег. «Чего хотели, мужики?», – спрашиваю, а они мне так дерзко: «Бабу твою хотели», и пошел, мол, отсюда на три буквы. А что интересно – все, кто в это время на берегу были, куда-то исчезли сразу, как сквозь гальку провалились. Ну, а я что? Меня хоть и учили на гражданке не применять насилие, но здесь уж я не удержался. В миг они все легли, кровью харкали только, жене плохо сразу стало, мальчишка мой ревет, а что тут поделаешь? Забрал я своих и ушли мы в номер. А система-то коридорная, туалет один на этаж, и вот сын ночью в туалет захотел, ну, я с ним пошел, и тут-то нас прямо в коридоре и встретили, с ножами бросились. – Замолчал батюшка, помолился на звезды. – Сыночка ранили сильно, он через два дня отправился к Господу. Но я после этого нашел двоих из этих… И… Грех совершил, в общем. – И снова от неба черного окрестился. – Жена моя ушла от меня через два года, не смогла простить – вроде как я не защитил нашего ребенка. Ну, я уж и не держал ее, не было жизни у нас с того дня. Сейчас вот не знаю даже, где она, как она? А что еще гнусное-то для меня – те, кого я убил, они оказались наркоторговцами, и как раз из Афганистана героин возили, все об этом знали, все побережье черноморское, но ничего с ними поделать не могли, они местные были, авторитеты. Слово-то какое – авторитеты – как будто люди хорошие. Ох, как переменилось-то все в России, и слова значения поменяли».

«А вы уже тогда священником были?» – спросила Машка, она ведь думала – священниками чуть ли не рождаются. «Да, нет, что ты. Это уж я потом. В церковь-то я всегда ходил, у меня в роду священники были, да кого только не было. Откуда-то из здешних мест род мой идет. Мы с тобой земляки, милая. А в священники-то меня рукоположили года через три, как мы с женой расстались. Не было мне пути другого. Ну, как рукоположили, так я все по горячим точкам сначала, да по воинским частям, а потом уж вот здесь оказался. Тоже пути другого не оказалось. А иначе кто бы спас тебя? – И батюшка мягко засмеялся. – Хорошая душа у тебя, Маша, так что обещай сына-то, как я сказал, назвать». – «Обещаю, батюшка, клянусь». А сама-то, мать-то твоя, недотепа, и не спросила у него даже, как сына-то звали. Да и отец Никодим запамятовал, видимо, не сказал. И потом спросить не успели.

Ох, и долго же мы жалели, что слово-то не сдержала Машка свое.

А в то утро они уж к рассвету вышли, петухи пели вовсю, небо, как сейчас помню, алое, алое, и полоски почти что зеленые по нему, чудное небо, такое редко бывает, в то утро как раз так и светало.

Дед замолчал. Теперь они уж всей семьей чаевничали, бабкины блины макали в сгущенку, да чаем травяным запивали. Под абажуром над столом гудели мухи. Хозяйка время от времени замахивалась на них полотенцем, отчего те разлетались по сторонам, как черти от ладана.

– Деда, а еще расскажи про батюшку? – попросил Илюша.

– Ой, да ты Господи, вы все об одном, – забурчала бабушка. – А ты, дед, тоже молодец, завел пластинку. Покороче надо, покороче, не на собрании, небось.

– Цыц, говорю. О хорошем человеке не грех и пластинку завести, – и к Илюше сразу: – Конечно, расскажу, на том история не кончается, мы еще к главному не подобрались. А с тех времен-то, что еще рассказать надо, что еще важно? Чтоб ты знал, какой человек-то был отец Никодим.

Садик вот мы у главы нашего все просили, деток родителям не с кем оставить было, как на работу-то идти. А Капустин все отнекивался – нету, говорил, у меня для вас места. Старый-то садик он под конюшню отдал, в нем все равно, как дождь, так вода с потолка хлещет. А батюшка-то услыхал этот разговор сельчан с главой и говорит: «Так есть же у меня пристрой к трапезной. Склады когда в храме делали, пристроили, вот пусть там садик и будет». Батюшка, видишь, на своем уме – он потому, поди, предложил садик при храме оборудовать, что, мол, если храм так легко снести решили, то, может, садик администрацию-то районную сдержит. Но Капустин в отказ пошел, ясное дело, земля-то уже обещана под дом отдыха. Будь он неладен.

«Я стройматериалы даже достану, и деньги будут, и со всеми инстанциями договорюсь, стройте главное, начинаете, не теряйте время», – командовал батюшка. Ну, мужики чего? Им как два раза плюнуть, умеючи-то, на готовых материалах. Это же не церковь восстанавливать. Короче – закипела работа. Капустин в те дни на себя не походил, трясся весь, все пытался остановить: «Не тем занимаетесь, снесут вас, столько труда даром уйдет». – «А ты не лезь, – мужики ему отвечали. – К тебе мы уже обращались, ты нам шиш на постном масле дал, вот иди теперь и не вякай».

Одной-то стеной помещение, что батюшка под садик отдал, к храму примыкало, и вот Антон Лыков, из тех, кто взялся садик отделывать, чего-то там задел в стене, кирпичи осыпались, и глядь – табличка какая-то показалась. Ну, он ее, конечно, тут же отколупал, а там написано что-то по-старинному. Антоха бек-мек – прочитать не может, батюшку позвал. Отец Никодим-то сразу перевел. Да как притопнет ногой! Почти что танцевать стал, повеселел как мальчишка, ага. «Это ж, – говорит, – братцы, благость Божья!» И расшифровал надпись-то. «Храм во имя великомученика Георгия Победоносца построен в 1792 году на средства семьи дворянского рода Надеждиных, что землями этими владеют». А за Надеждиными, и правда, вся округа до революции числилась, даже деревня есть недалеко от нас к северу Надеждино…