Утро магов - Жак Бержье Страница 8

такой упорядоченной, понятной и наглухо запертой, человек должен, наконец, занять свое место рядового явления. Никаких утопий, никакой надежды. Ископаемое горючее исчерпается в течение нескольких веков, и наступит конец из-за голода и холода. Человек никогда не будет летать, никогда не отправится в космос, никогда не спустится он и на морское дно. Как странно это запрещение посещать морские пропасти! Состояние техники XIX века ничуть не помешало построить батискаф проф. Пикара. Этому не было никаких препятствий, кроме бесконечной скромности, ничего, кроме заботы о том, чтобы человек «занимал свое место».

Тюрпена, изобретшего мелинит, очень быстро упрятали в тюрьму. Изобретатели двигателя внутреннего сгорания были приведены в отчаяние: им пришлось доказывать, что электрические машины — не частный случай вечного двигателя. То была эпоха великих изобретателей — одиноких, бунтующих, преследуемых. Герц сам писал в Дрезденскую торговую палату, что нужно запретить исследования по передаче герцевских волн, ибо никакое их практическое применение невозможно. Эксперты Наполеона III доказали, что динамомашина Грамма никогда не будет вращаться.

По поводу первых автомобилей, подводной лодки, дирижабля, по поводу электрического света (мошенничество этого проклятого Эдисона!) учёные Академии не беспокоились. Есть одна бессмертная страница — это отчет об экспертизе фонографа во Французской Академии наук:

«Как только машина произнесла несколько слов, г-н постоянный секретарь устремился к обманщику и стиснул ему горло железной рукой. — Вот видите! — удовлетворенно сказал он коллегам. Однако к общему удивлению машина продолжала издавать звуки…»

Тем временем великие умы, встречая сильное сопротивление, тайно вооружаются, чтобы подготовить самую потрясающую революцию знаний, какую знал когда-либо «исторический» человек. Но все пути пока еще перекрыты.

Перекрыты и наглухо закупорены. Сообщения об ископаемых останках доисторических людей, которых накапливается все больше, — с порога отметаются. Разве не доказал великий Генрих Гельмгольц, что Солнце извлекает свою энергию из собственного сокращения, то есть из единственной силы, которая, наряду с горением, существует во Вселенной? И разве не показывают его расчеты, что не более сотни тысяч лет отделяет нас от рождения Солнца? Откуда тогда длительная эволюция? К тому же, будет ли когда-нибудь придуман надежный способ датировки прошлого? Так что давайте, люди-явления, попробуем остаться хотя бы серьёзными в этом коротком промежутке между двумя ничто. Факты! Факты! Ничего, кроме фактов! Поскольку понятия энергии и материи не популярны, лучшие из исследователей обращаются к эфиру — всепроникающей среде, обеспечивающей движение световых и электромагнитных волн. Лорд Гайли, представлявший в конце XIX века официальную английскую науку во всем её величии, создает теорию гироскопического эфира: эфир состоит из многочисленных волчков, вращающихся во всех направлениях. Иными словами, «если творение человеческого ума может дать представление о полном безобразии, то теории лорда Гайли это вполне удалось».

Именно в спекуляциях с эфиром увязли лучшие умы конца XIX века. Но в 1898 г. разразилась катастрофа: опыт Майкельсона и Морли разрушил гипотезу эфира. Свидетельства этого краха можно найти во всех произведениях Анри Пуанкаре. Пуанкаре, гениальный математик, чувствовал, что его безмерно тяготит бремя XIX века — тюремщика и палача фантастического. Он бы открыл относительность, если бы посмел это сделать. Но он не осмелился. «Ценность науки», «Наука и гипноз» — это книги отчаяния и самоустранения. Для него научная гипотеза никогда не бывает верной, она может быть только полезной. Как в испанской гостинице — там можно найти только то, что ты принес с собой. По мнению Пуанкаре, если бы Вселенная уменьшилась в миллион раз, а мы — вместе с ней, то никто бы ничего не заметил. Спекуляции бесполезны, так как они оторваны от всякой чувственной реальности. Этот аргумент цитировался до самого начала нашего века как образец глубокомыслия. До того самого дня, когда один инженер-практик заметил то, о чем всегда знал колбасник, — ведь окорока-то падают. Вес окорока пропорционален его объему, но крепость веревки пропорциональна только длине её отрезка. Если вся Вселенная сократится только на одну миллионную, то под потолком не останется ни одного окорока! Бедный великий Пуанкаре! Этот мастер мысли писал: «Одного здравого смысла достаточно, чтобы понять, что разрушение города посредством лишь полукилограмма металла — это вполне очевидная возможность».

Неожиданно двери к бесконечным возможностям человека, материи, энергии, пространства и времени, тщательно запертые XIX веком, разлетелись вдребезги. Наука и техника сделали потрясающий скачок, и сама природа познания была поставлена под вопрос.

Грядет, однако, не только прогресс, но и трансформация. В этом другом состоянии мира должен измениться и характер самого сознания. Огромная пропасть отделяет человека от человечества, наше общество — от нашей же цивилизации. Мы живем идеями, моралью, социологией, философией, психологией XIX века. Мы смотрим, как поднимаются в небо ракеты, как нашу Землю сотрясают тысячью новых вибраций, а сами посасываем трубку Тома Ячменное Зерно. Наша литература, наши философские дискуссии, наши идеологические конфликты, наша позиция по отношению к действительности — на все это ответ за дверьми, которые должны быть разломаны.

ГЛАВА 2. ПО ТУ СТОРОНУ ЛОГИКИ

«Маркиза пила чай в пять часов». Валери говорил, что нельзя писать подобные вещи, войдя в мир идей, в тысячу раз более сильный, в тысячу раз более реальный, чем мир сердца и чувств. Антуан любил Мари, которая любила Поля; они были очень несчастны и очень ничтожны. И это литература! А тем временем мысль влечет за собой подлинные трагедии и драмы, перерождает существа, потрясает цивилизации, мобилизует огромные человеческие массы.

Конец XIX века отмечен расцветом театра и буржуазного романа, и литературное поколение 1885 г. тотчас узнает себя в зарисовках Анатоля Франса и Поля Бурже. Одновременно в области чистого сознания разыгрываются куда более значительные и захватывающие драмы, чем среди героев «Развода» или «Красной лилии». С новой силой возобновляется полемика между материализмом и спиритуализмом, между наукой и религией. Для наследников позитивизма Тэна и Ренана ирреальное неожиданно становится возможным — под напором новых открытий рушатся стены недоверия и мир предстает как романтическая интрига с перипетиями персонажей, предательствами, противоречивыми страстями, спором иллюзий.

Например, если принцип сохранения энергии оказывается ложным, что мешает медиуму