Жорес Трофимов - Волкогоновский Ленин (критический анализ книги Д. Волкогонова “Ленин”) Страница 9

Мифы о “денежных тайнах

С завидным упорством Дмитрий Антонович внедряет в сознание читателей мысль, что в каждой подглавке их ждет что-то неизвестное, сенсационное. “У людей, воспитанных, как я сам,— вещает он,— не могло еще пятнадцать-два- дцать лет назад даже возникнуть мысли: на какие средст­ва Ленин жил до революции?” (с. 95).

Интригующая запевка для доверчивого человека, но вдум­чивый читатель задаст резонный вопрос: как это 15—20 лет назад Волкогонов, являвшийся одним из руководителей мар­ксистско-ленинской подготовки в Советских Вооруженных Силах, не знал об этих “средствах”, если о них говорится в сочинениях Владимира Ильича, воспоминаниях и переписке родных, исследованиях ученых и краеведов. Неужели за семь лет службы в Ульяновске и Куйбышеве будущий “из­вестный историк” ничего не запомнил из рассказов экс­курсоводов об условиях жизни и быта Ульяновых? Нако­нец, в 1992—1993 годах, когда генерал сочинял “портрет” Ленина, он ведь использовал сборник “Ленин и Симбирск” издания 1968 года (26-летней давности), и следовательно, не мог там не заметить документов о пенсии, которую в 1886—1916 годах получала за мужа Мария Александровна.

И смех, и грех видеть, как дважды доктор наук на свой лад преподносит давным-давно известные сведения о на­значении этой пенсии: “После смерти кормильца семьи Ильи Николаевича Ульянова его жена Мария Александровна, бу­дучи вдовой действительного статского советника, кавале­ра ордена Станислава I степени, стала получать на себя и детей пенсию в размере 100 рублей в месяц” (с. 97).

Всем, кто действительно интересуется правдой о семье Ульяновых, известно, что Марии Александровне и ее детям пенсия была назначена не за то, что Илья Николаевич имел высокий чин, а за его свыше 30-летнюю службу” по ведом­ству министерства народного просвещения, в том числе “бо­лее десяти директором народных училищ Симбирской гу­бернии”. Кормильца семья потеряла 12 января 1886 года, но почти полгода пенсия не поступала.., и 24 апреля Мария Александровна в прошении попечителю Казанского учеб­ного округа, обрисовывая свое бедственное положение, по­ясняла: “а между тем нужно жить, уплачивать деньги, за­нятые на погребение мужа, воспитывать детей, содержать в Петербурге дочь на педагогических курсах и старшего сына, который, окончив курс в Симбирской гимназии, по­лучил золотую медаль и теперь находится в Петербург­ском университете, на 3-м курсе естественных наук, зани­мается успешно и удостоен золотой медали за представ­ленное им сочинение”. Нужда заставила Ульянову в начале 1886 года сдать половину своего дома квартирантам.

Не согласуется с исторической правдой и утвержде­ние, что Мария Александровна была вдовой “кавалера ордена Станислава I степени”. Во-первых, официально ор­ден носил имя “святого Станислава”, а во-вторых, Илья Николаевич лишь прочел в газете известие о пожалова­нии ему ордена, но так и не увидел в глаза этой награды, ибо скоропостижно скончался. А вдова, как это видно из донесения директора народных училищ И. В. Ишерско- го, “не пожелала получить орденские знаки”. И опять-та- ки, потому, что за эти знаки полагалось уплатить казне 150 рублей...

Волкогонов не сумел или не пожелал уяснить себе, что значила для Ульяновых 100-рублевая пенсия. Между тем, “известному историку” надо бы знать об основных статьях расхода семьи Ульяновых после смерти кормильца. По 40 рублей мать должна была высылать в Петербург студен­там — сыну Александру и дочери Анне (на жилье и скром­ное питание), что с пересылкой составляло свыше 82 руб­лей в месяц. А на оставшиеся 18 рублей невозможно было содержать себя, четырех младших детей и няню (ставшую к этому времени, по сути дела, членом семьи), отапливать и освещать дом, уплачивать за обучение в мариинской гим­назии за дочь Ольгу и т. п.

Не вникая в эти и другие необходимые для интелли­гентной семьи расходы, портретист упорно навязывает чи­тателям свою идейку о том, что Ульяновы не испытывали “лишений, трудностей, нехваток”. Особый упор при этом он делает на полученное наследство.

“Мать владела частью имения (не только дома) в Ко- кушкине. Имением, по согласию сестер, распоряжалась Ан­на Александровна Веретенникова, и свою, пусть не очень большую, долю Мария Александровна исправно получа­ла”,— сообщается на с. 98 с таким видом, чтобы создать впечатление о каком-то солидном источнике доходов.

А правда заключается в том, что после смерти в 1870 го­ду доктора Бланка в Кокушкине осталась усадьба и 226 де­сятин земли, то есть по 45 каждой из пяти замужних и многодетных дочерей (см. Казанские губернские ведомо­сти, 1861, 14 февраля). Трое из них постоянно проживали вдалеке от Кокушкина: Мария Ульянова — в Симбирске, Софья Лаврова — в Ставрополе (на Волге), Екатерина За- лежская — в Перми. Свои доли, каждая стоимостью около трех тысяч рублей (это менее годового оклада директора симбирской классической гимназии Ф. М. Керенского), они передали в распоряжение старших сестер — Анны Вере­тенниковой и Любови Пономаревой, причем именно послед­няя и считалась в 1887 году владелицей имения (а не Ве­ретенникова, как это пишет Волкогонов). В урожайный год сестры, уже вдовы, получали небольшой доход, равный примерно месячному заработку народного учителя. В за­суху же, а это бывало часто, имение приносило только убыт­ки. И не удивительно, что отцовское наследство давным- давно было заложено и перезаложено в банке. Главную ценность в нем составляла усадьба, в которой можно было летом отдыхать семьями (см. Трофимов Ж. Казанская сход­ка. М., 1986, с. 35). Из литературы известно, что Ульяновы не без хлопот в конце-концов получили деньгами за свою долю имения.

Что касается хутора при деревне Алакаевка Самар­ской губернии, который Мария Александровна в феврале 1889 года приобрела за деньги, полученные от продажи симбирского дома, то он представлял собою старый дере­вянный дом, мельницу и 83,5 десятины земли. Но хозяйст­во было приобретено в тяжкое время (апогеем его станут голод и холера 1891—1892 годов). И уже через четыре с половиною месяца проживания в Алакаевке, 20 сентября 1889 года, Марк Елизаров помещает в “Самарском вестни­ке” объявление о продаже алакаевского хутора. Или поку­патель не нашелся, или арендатор предложил цену, кото­рая, может быть, покрывала наем Ульяновыми частной квартиры в Самаре, но до 1893 года хутор оставался их собственностью. На этом и кончилось навсегда владение Ульяновыми недвижимостью.

Вдумчивому читателю из этой краткой справки видно, что “имения” в Кокушкине и Алакаевке даже вместе с пенсией Марии Александровны не создавали “достаточно стабильной материальной обеспеченности”, как об этом пи­шет Волкогонов. Впрочем, для вящей убедительности, он “фамильный фонд Ульяновых” увеличивает еще и “той суммой, которую передал семье брат Ильи Николаевича”. Вот истинное лицо человека, рвущегося в академики: если на с. 48 Дмитрий Антонович писал, что В. Н. Ульянов “не­задолго до своей смерти выслал денежную часть своего состояния” (есть, правда, лишь косвенные свидетельства) Илье Николаевичу, то на с. 99 эта сумма уже точно пере­дана семье Ульяновых...

Неопровержимыми свидетельствами того, что Ульяно­вы и Елизаровы, проживая в Самаре, постоянно искали заработка, являются объявления в местных газетах с пред­ложениями стать репетиторами. Так, уже через полмеся­ца после переезда из Казани в Самару, 18 мая 1889 года в “Самарской газете” появляется объявление, которое пере­печатывалось еще 9 раз: “Бывший студент желает иметь урок. Согласен в отъезд. Адрес: Вознесенская ул., д. Сауш- киной, Елизарову, для передачи В. У.” Как видим, Влади­мир Ильич, находившийся как и сестра Анна и ее муж Марк Елизаров, на положении политического поднадзор­ного, готов был на отъезд в незнакомое село, только бы как-то пополнить семейный бюджет.

Выдумав миф о “безбедном” существовании Ульяно­вых, портретист запустил еще одну утку: “А работников в семье долго не было. Владимир ...быстро бросил юридиче­скую практику, Анна, Дмитрий, Мария учились долго, не спешили выбрать какой-то род занятий, который бы при­носил доход” (с. 99). В действительности же Владимир Иль­ич занимался юридической практикой не только в Самаре, но и в Петербурге, где он являлся помощником присяжно­го поверенного у известного адвоката М. Ф. Волькенштейна. Нелепо выглядит и попытка Волкогонова утверждать, что адвокатская практика — это, мол, и весь трудовой стаж Владимира Ильича. Если в Российской Федерации засчи­тывается в трудовой стаж пребывание в лагерях и ссылке, то уж профессиональный революционер В. Ульянов обла­дал на это не меньшим правом. К тому же он был и про­фессиональным журналистом, и литератором.

Не выдерживают критики рассуждения Волкогонова о “долгом” учении сестер и брата Владимира Ильича. Анна училась на Бестужевских курсах около четырех лет, то есть столько же, сколько и другие студентки. После аре­ста по делу 1 марта 1887 года она отбывала ссылку в Кокушкине, Казани и Самаре, не имея права поступления на педагогическую службу. Но как только Анна Ильинична немного оправилась от потрясений, вызванных смертью от­ца и гибелью брата Александра, она усиленно занялась переводческой деятельностью и в 1891—1893 годах публи­кует в “Самарской газете” переводы с итальянского. Кро­ме того, она дает уроки своим младшим брату и сестре и приемному сыну Г. Лозгачеву.