Сборник - Тайна смерти Горького: документы, факты, версии Страница 10

Прошел час, звонок по телефону. У телефона Иван Павлович Ладыжников, который говорит мне: «Павел Дмитриевич, все кончено, собирайте все нужное для зарисовки, за Вами придет машина, приезжайте скорее!»

Через час я был в Горках. Вошел в спальню. Алексей Максимович лежал на постели, на которой скончался, лежал в светло-голубой рубашке, очень похудевший и помолодевший. Взявши себя в руки, начал рисовать, время терять было нельзя, за мной ждали другие, чтобы снимать маску. Рисунок мой находится в Горьковском музее в Москве» [61]. Горький изображен в постели, в светлой рубашке. Голова покоится на подушке, руки сложены у пояса, фигура до рук под белым покрывалом. Под изображением подпись: «18-го июня 1936 г. Горки. Павел Корин. Рисунок сделан тотчас после смерти. Алексей Максимович лежит на постели, на которой скончался. Дорогой Надежде Алексеевне Пешковой. Павел Корин. 30 сентября 1936 г. Москва. Этот рисунок – оригинал, с него мною сделано несколько повторений. Павел Корин» [62]. Рисунок был воспроизведен в журнале «Советское искусство» (1936. № 29/315. 23 июня. С. 3). Следом за П. Д. Кориным известный скульптор С. Д. Меркуров и Я. П. Василик сняли маску с лица Горького и сделали слепок «правой руки А. М. Горького на подушке» [63]. Маска и слепок были воспроизведены в «Комсомольской правде» (1936. № 158. 10 июля).

На этих изображениях лицо Горького спокойно. Что касается откликов на смерть писателя, то они были единодушны и по-настоящему горестны. Многочисленные отклики напечатала «Правда» 19 июня (№ 167). В этом номере газеты были помещены статьи А. Фадеева, Н. К. Крупской, Г. Димитрова, М. Кольцова, А. Толстого, статья Л. Арагона «Мировая литература потеряла своего вождя». Здесь же – соболезнование Р. Роллана: «Невыразима скорбь по поводу смерти нашего друга. Разделяем горе всех советских народов» [64] и телеграмма от Г. Уэллса.

19 июня 1936 года Союз советских писателей получил телеграмму от Р. Роллана с просьбой возложить от его имени и от имени его жены венок на гроб Горького [65].

Газета «Вечерняя Москва» сообщила: «Огромный венок от А. Жида, от Л. Арагона, от группы немецких писателей, живущих в СССР, у праха Алексея Максимовича в Колонном зале» [66].

Накануне похорон Горького А. Жид – под заголовком «Того, кого я называл своим другом, нет» – писал: «Радость моего приезда в Москву почти сразу омрачена тяжелой вестью. О, я знаю, он очень был болен уже несколько времени. Каждый день французские газеты давали бюллетень о состоянии здоровья Горького; но мы чувствовали в Горьком такую необычайную слитность с живой жизнью, что надеялись, несмотря на все. Казалось, смерть должна отступить перед таким мужеством. Все же, встревоженный, я стремительно покинул Париж в надежде его увидеть» [67].

Из всех этих фактов видно, что А. Жид и Л. Арагон открыто связывали свой приезд в Советский Союз с желанием увидеть Горького. Они пользовались поддержкой М. Кольцова, известного журналиста, корреспондента «Правды» и одного из активных организаторов Международных конгрессов в защиту культуры, друга А. Мальро. Его встречу с Горьким М. Кольцов организовал в Тессели [68]. «Был у меня Мальро. Человек, видимо, умный, талантливый. Мы с ним договорились до некоторых практических затей, которые должны будут послужить делу объединения европейской интеллигенции для борьбы против фашизма. Вы знакомы с Мальро лично? Мне кажется, что в интересах нашего общего дела, может быть, было бы полезно, если б Вы побеседовали с ним», – так писал Горький Р. Роллану в последнем письме к нему 22 марта 1936 года [69]. Позже в своей книге «Буревестник» М. Кольцов расскажет о том, что Мальро приехал к Горькому с проектом «Новой энциклопедии», который возник в международных писательских кругах. Горький пообещал написать обширный комментарий ко всему проекту для обсуждения его среди писателей и ученых всех стран. По воспоминаниям Кольцова, Горький тогда хвалил книги Л. Фейхтвангера, Л. Арагона, М. Шолохова. У него возникали идеи организации книжных серий, этнографических экспедиций для создания «барьеров против войны, против фашизма» [70].

Следовало бы обратить внимание еще на одно обстоятельство: как была организована сама процедура траурного митинга на Красной площади. К участию в ней был приглашен А. Жид, за два дня до этого прибывший в Советский Союз, человек малоизвестный Сталину. В связи с этим родной брат М. Кольцова, художник в области политической сатиры, академик Б. Е. Ефимов в книге «Мой век» вспоминает, как во время траурного митинга на похоронах Горького «Сталин на трибуне мавзолея подозвал М. Кольцова и поинтересовался, каков на Западе авторитет Андре Жида. Кольцов ответил, что авторитет и влияние Андре Жида на Западе весьма значительны. “Вы считаете? – недоверчиво прищурился Сталин. – Ну, дай Бог, дай Бог…”» [71]. «Впоследствии, – по словам Б. Е. Ефимова, – когда А. Жид был объявлен злостным антисоветским клеветником <…> феноменальное запоминающее устройство в голове вождя и учителя прочно сохранило отзыв Кольцова, что, конечно, не способствовало его долголетию» [72].

В день похорон Горького на траурной панихиде после В. М. Молотова, выступавшего от Совета народных комиссаров Союза ССР и Центрального Комитета ВКП (б), Н. А. Булганина, представлявшего московские партийные и советские организации, а также А. Н. Толстого – от Союза советских писателей, выступил А. Жид от Международной ассоциации писателей. Его речь была объявлена как речь «Товарища Андре Жида» и опубликована в «Правде». Сказал он, в частности, следующее: «До сих пор во всех странах света крупный писатель почти всегда был в той или иной степени мятежником и бунтарем. Более или менее сознательно, с большей или меньшей ясностью он думал, он писал всегда против чего-нибудь. Он не соглашался ничего одобрять. Он вселял в умы и сердца брожение непокорности, мятежа. Сановники власти, если бы они умели предвидеть, без сомнения, угадали бы в нем врага.

Сейчас в Советском Союзе вопрос впервые стоит иначе: будучи революционером, писатель не является больше оппозиционером. Наоборот, он выражает волю масс, всего народа и, что прекраснее всего, – волю его вождей. Эта проблема как бы исчезает, и эта перестройка настолько необычна, что разум не может ее сразу осознать. И это лишь одно из многого, чем может гордиться СССР в эти замечательные дни, которые продолжают потрясать наш старый мир» [73]. Речь произносилась по-французски и звучала в переводе М. Кольцова. Кроме того, А. Жид говорил об угрозе культуре со стороны фашизма и войны и заявил о том, что культура должна быть «национальной по форме, социалистической по содержанию, как нам сказал товарищ Сталин» [74]. Эти слова звучали, наверное, удивительно в устах очень известного писателя-интеллектуала, будущего лауреата Нобелевской премии по литературе, писателя, чье литературное имя связывалось с именами Поля Валери, Марселя Пруста, Оскара Уайльда. Собственно Горькому и его памяти в речи А. Жида посвящено немного строк. Они поместились в газетной публикации всего в два абзаца: «Великий голос русского народа, который доходил до нас через Горького, нашел себе отклик в самых далеких странах». И другой момент речи: «Я должен был председательствовать на Международной конференции писателей для защиты культуры, которая сейчас происходит в Лондоне. Тревожные вести о состоянии здоровья Максима Горького заставили меня поспешить в Москву. Задачу о защите культуры должны взять на себя великие международные революционные силы» [75].

В целом, речь не производит впечатления подготовленной и продуманной заранее. В основном, в ней говорилось о необходимости защиты культуры, т. е. о том, о чем, видимо, размышлял автор выступления еще до своего приезда в СССР, а эмоциональная, скорбная интонация речи кажется какой-то просоветски аффектированной. Видимо, такое мощное влияние в этот момент оказало на писателя присутствие Сталина и вид заполненной множеством людей Красной площади. (О своей причастности к подготовке этой речи А. Жида накануне похорон Горького вспоминал позже Л. Арагон.)

Интересно еще одно совпадение. Накануне, т. е. 20 июня 1936 г., в «Правде» были опубликованы соболезнования Б. Шоу, Т. Драйзера, П. Ланжевена, Ж.-Р. Блока, а также письмо Р. Роллана о Горьком. В этом письме, в частности, содержались такие строки: «Он отдал свой широкий ум и свою безграничную доброту советскому правительству, которое его глубоко уважало и вожди которого были его личными друзьями. Он умер как раз в тот час, когда закончено дело, венчающее победу Советов, – дело создания величественной Конституции, самой человечной и самой свободной из всех, которую когда-либо имел какой-либо народ» [76].