Валерий Осипов - Тайна сибирской платформы Страница 10

— Я убил его! — восторженно крикнул Зенкевич и, отбросив в сторону пистолет, рухнул на стол. Из горла его на белую крахмальную скатерть хлынула кровь.

Страшная суматоха поднялась вокруг. Все суетились, бегали, кричали. Павел Иванович, пораженный происшедшим, не мог сдвинуться с места. «Где он взял оружие? — лихорадочно думал Лугов. — Наверное, пистолет лежал в гардеробе Джекобса».

Родса унесли через те же двери, в которые он вошел. Вслед за ним два офицера протащили под руки Зенкевича. Ноги его безжизненно цеплялись за пол.

Зенкевич не убил Родса. Пуля пробила насквозь грудь, не задев жизненно важных центров. Но от выстрела, произведенного почти в упор, «алмазный диктатор» получил сильную контузию и не приходил в сознание.

…Расстрел неизвестного, покушавшегося на жизнь первого гражданина Южной Африки, был назначен на утро следующего дня. Всю ночь англичане допрашивали и били Зенкевича, пытаясь узнать, кто подослал его. Но это было бессмысленное занятие — отплевываясь кровью, Зенкевич молчал.

Лугов провел ночь в одной из развалин на окраине города. В дом Джекобса он решил не возвращаться: боялся, что за ним придут. Утром Павел Иванович отправился к центру и из разговора двух встречных кимберлийцев узнал, что Зенкевича для устрашения жителей и в назидание на будущее будут расстреливать на центральной площади города, на краю Кимберлийской алмазной шахты.

В то утро дождь, ливший подряд две недели, неожиданно прекратился. На небе показалось жаркое африканское солнце. Лужи, еще вчера наводившие тоску и уныние, теперь, отражая солнечные лучи, весело играли золотистыми чешуйками ряби.

Павел Иванович стоял в толпе горожан, тесно сжатый с обеих сторон, когда на площади показались две цепочки английских солдат с ружьями наперевес. В центре, между ними, спотыкаясь, брел Зенкевич. По толпе пробежал легкий шорох.

Площадка для расстрела была мала и наполовину запружена любопытными. Офицер, командовавший экзекуцией, остановил солдат и приказал отогнать людей подальше от шахты. Остановился и Зенкевич. Он стоял почти рядом с толпой и с ненавистью смотрел на почтенных кимберлийцев. Вдруг он встретился глазами с Луговым и вздрогнул, закашлялся, уронил на грудь трясущуюся голову.

Потом, успокоившись, выпрямился и прошептал что-то. Смысл сказанного Павел Иванович уловил по движению губ:

— Прощай, Павел… Прости, коли что не так… Не мог я иначе… Не поминай лихом…

Раздались отрывистые слова команды. Солдаты в красных мундирах медленно поднимали ружья.

Зенкевич стоял на краю шахты. Он вдруг весь преобразился: расправил плечи, поднял голову. Прилетевший неизвестно откуда теплый ветер в последний раз коснулся его длинных русых волос, солнце голубыми искрами отразилось в больших, широко раскрытых глазах. Зенкевич улыбнулся.

— Да здравствует жизнь! — крикнул он, собрав последние силы. — Да здравствует свобо…

Грянул залп. Живой голос уже мертвого Зенкевича, легко выбитый свинцом из его немощной, хилой груди, заметался по стволу шахты и, обгоняя тело, полетел вниз. Словно не желая расставаться со всем тем, что оставалось наверху, он угасающим эхом гулко повторился еще несколько раз и затих, растаяв в зияющей бездонной пропасти «алмазной преисподней»…

Возвращение на родину

Всю ночь на противоположном берегу реки горели костры, сыто ржали кони и слышалась отрывистая английская речь.

Завернувшись в широкие плащи и тесно прижавшись друг к другу, буры сидели молча, глядя, как, глухо ворча, катит мимо свои свинцовые воды великая Оранжевая река. В темноте белели бинты и повязки, тихо стонали раненые и умирающие.

Это был последний бурский отряд — двести человек, не пожелавших сложить оружия и сдаться на милость победителей. Они были окружены со всех сторон и прижаты к берегу реки.

…Ночь подходила к концу. У горизонта родилась узкая полоска рассвета. По черному небу побежали светлые блики. За краем земли всходило солнце последнего дня бурской свободы.

В английском лагере усилились шум и движения. Буры по-прежнему молча сидели на берегу, опираясь на свои длинноствольные ружья.

Неожиданно на фоне светлой полоски зари выросла закутанная в плащ высокая фигура в широкополой шляпе. Это был Христиан Левет.

— Братья! — громко произнес Левет и поднял руку.

Плащ упал с его плеч, и все увидели, что бинты на груди генерала почернели от крови.

— Братья! — повторил Христиан Левет взволнованным голосом. — Время, оставленное нам англичанами, истекает. Может быть, мы сложим оружие и сдадимся на милость королевы Виктории?

С земли поднялся старый кряжистый бур с большой седой бородой.

— Нам незачем жить, Христиан, — тихо сказал он.

— Ты прав, Мартин, — потупился генерал Левет.

На востоке, за полосатой грядой облаков, взошло солнце. Оно медленно поднималось в голубое небо, возвращая на землю яркие краски, тепло, свет, жизнь.

Оно тронуло своим первым лучом забинтованное плечо Христиана Левета, и генерал, словно удивившись этому ласковому прикосновению, повернулся лицом на восток. Увидев солнце, буры один за другим поднялись с земли и сняли свои широкополые шляпы. Они молча стояли и смотрели на рассвет своего последнего дня.

…Лугов плакал, по-детски всхлипывая, не вытирая слез. После смерти Зенкевича Павел Иванович понял, что как бы ни сложилась его судьба, что бы ни случилось, он не может, не имеет права умирать больше нигде, кроме как на этой каменистой, несчастливой земле.

Уйдя из Кимберлея, Лугов добрался до столицы Трансвааля — Претории и вступил в отряд генерала Левета, уходившего к Оранжевой реке, в степи западного Грикаланда. Здесь он встретил старого Мартина. Старик тоже искал смерти в бою.

Весь трудный поход с севера на юг Лугов и Мартин прошли бок о бок. Старый бур словно забыл о своем возрасте: ни разу не пожаловался он на тяготы долгой дороги, ни разу не попросил помощи. Глядя на него, мужался и Павел Иванович.

Несколько раз во время похода, в сражениях Лугов шел на верную гибель. Он делал это сознательно, без лихачества, стараясь умереть с пользой для отряда. Но смерть упорно обходила его стороной. Он был всего лишь два раза легко ранен.

После того как буры приняли решение сложить головы на берегу Оранжевой реки, Павел Иванович был спокоен. Мысли о близкой смерти не волновали его. Но безропотное прощание буров с жизнью взволновало его до глубины души. В памяти Лугова неожиданно ожило все то, чем он жил эти два года, все, что он любил и ненавидел на этой суровой, обожженной нерадостным солнцем земле. И слезы сами потекли по его щекам.

К Лугову подошел Христиан Левет.

— Вы плачете…

Генерал положил руку на плечо Лугову и помолчал.

— Вы единственный иностранец среди нас, — продолжал Левет. — Теперь, когда жертвы бессмысленны, вам надо уходить. Не обижайтесь. Мы хотим, чтобы у себя на родине вы честно рассказали о гибели нашего народа.

— Генерал, — вздохнул Павел Иванович и вытер слезы, — мне некуда уходить. Я хочу умереть вместе с вами.

На противоположном берегу послышались резкие слова команды. Жерла орудий медленно поворачивались в сторону бурского лагеря.

— Это возмездие, — неожиданно заговорил Христиан Левет. — Много лет назад наши предки, приплывшие из Голландии, вытеснили с территории теперешнего Трансвааля коренные негритянские племена. Может быть, когда-то наши прадеды так же, как сейчас англичане, готовились уничтожить последний отряд негров на берегу Оранжевой реки. И вот колесо истории совершило полный оборот. Возмездие пришло к нам. Мне больно думать об этом именно сейчас, но тем не менее это так.

Генерал стоял, устало опустив плечи, и задумчиво смотрел на противоположный берег. Ветер трепал его длинные каштановые волосы.

— Когда-нибудь возмездие придет и к англичанам: ведь колесо истории не стоит на месте, — голос Христиана Левета звучал глухо и взволнованно. — Я не знаю, кто повернет его тогда — потомки ли уничтоженных нашими предками коренных негритянских племен, или кто-нибудь другой. Но это произойдет так же неизбежно, как неизбежен каждый день восход солнца, как всякий раз после его восхода неизбежно голубым остается небо. Прощайте!

…Рано, в семь часов утра, англичане начали артиллерийский обстрел лагеря. Спустя три часа все было кончено. Буры отбили девять атак британской кавалерии. Но когда в десятый раз рассвирепевший лорд Эксли, командующий английскими войсками, сам повел на «этих проклятых мужиков» два эскадрона королевских уланов, с бурских позиций не сделали ни одного выстрела — все защитники лагеря были перебиты.

В прозрачном утреннем воздухе медленно расплывался пороховой дым. Было необычно тихо. Свежий речной ветер шевелил изорванные картечью одежды на телах убитых. Над трупами, радуясь богатой добыче, уже парили стаи хищников. В ослепительно голубом небе неподвижно застыло багровое солнце.