Валерий Осипов - Тайна сибирской платформы Страница 9

Последний акт трагедии

Осенним дождливым днем по дороге, ведущей к Кимберлийским алмазным копям, устало понурясь, шли два человека. Они были одеты в рваные суконные куртки, галифе и высокие кожаные сапоги. На голове одного из путников, более высокого и физически крепкого, была широкополая шляпа, другой шел с непокрытой головой. Длинные русые волосы его намокли и беспорядочно свисали на узкие, худые плечи.

Русоголовый часто останавливался и, держась рукой за впалую мокрую грудь; долго и надсадно кашлял. Его спутник печально наблюдал за ним.

После разгрома бригады Христиана Левета под Блумфонтейном Лугов и Зенкевич, в числе немногих спасшихся вместе с генералом от смерти, решили поодиночке и небольшими группами пробираться в города, еще не занятые англичанами.

Кимберлей встретил путников Неприветливо: на размокших от дождя улицах было пустынно, редкие прохожие походили на одетые в тряпье скелеты: в городе давно уже свирепствовал жестокий голод. Дойдя до центральной площади и остановившись перед чернеющим зевом алмазной шахты, Лугов с грустью сказал Зенкевичу:

— Вот из-за этой чертовой дырки все и началось.

На шахте непривычно тихо и безлюдно. Ни одного человека не видно на потемневших от времени деревянных подмостках. Вода затопила дно шахты, откачивать ее, видно, было некому, и добычу алмазов прекратили.

Хижины старого Мартина они не нашли. Только большой медный колокол с вырванным языком лежал в грязи на том месте, где когда-то любил сидеть по вечерам седобородый, похожий на библейского пророка старый бур.

Дом мистера Джекобса стоял с забитыми окнами. Дверь долго не открывали. Наконец где-то в глубине дома послышались шаркающие шаги. Дверь скрипнула — на пороге стоял Питер.

— А, мистер Лугов, — сказал Питер без всякого энтузиазма, хотя последняя их встреча была около двух лет назад. — Проходите, что же вы остановились.

Лугов и Зенкевич вошли в дом. Шаги их гулко отдавались в пустых комнатах. Зенкевич закашлялся и прилег на первую попавшуюся лежанку.

— А где Анна? Ее нет дома? — спросил Лугов.

— Анна умерла два месяца назад. От голода…

В углу захрипел Зенкевич. Питер принес из соседней комнаты одеяло из овечьей шерсти.

— Укройте его, у нас холодно, — сказал он.

Неделю спустя после прихода Лугова и Зенкевича в Кимберлей к городу подошли передовые отряды английской армии. Англичане не стали утруждать себя разведкой. Установив на окружавших город холмах несколько десятков орудий, они начали методически обстреливать картечью улицы и площади Кимберлея.

Канонада длилась целый день. Потом полк тяжелых драгун, смяв и изрубив в куски горстку последних защитников Кимберлея, предпочитавших смерть в бою позорному плену, ворвался в город. За ним хлынули пехота, артиллерия, обозы.

Вечером при свете факелов личного конвоя в поверженную алмазную столицу въехал Сесиль Джон Родс.

Родс не хотел терять ни минуты. На следующее же утро на шахте заработали водоотливные насосы. Под конвоем драгун на территорию бывшей резервации пригнали первую партию негров-рабочих.

Город оживал. Вернувшиеся хозяева сбивали доски с окон домов. Маркитантки раскинули палатки прямо под дождем. Вновь заработали винные погреба и кабачки. Солдаты английской морской пехоты месили грязь на центральных улицах и орали пьяными голосами: «Правь, Британия, морями!..»

Павел Иванович и Зенкевич переселились из дома мистера Джекобса в маленький флигелек, стоявший в глубине двора. Сделано это было потому, что в Кимберлее каждую минуту мог объявиться сам мистер Джэкобс.

При загадочных обстоятельствах исчез Питер. То ли он был в числе последних защитников города и пал от руки английского драгуна в неравном бою, то ли раньше ушел из города. Лугов ничего не знал о нем.

Зенкевич не поднимался. Целыми днями он кашлял, сотрясаясь всем своим худым, изможденным телом, а когда кашель утихал, лежал, подсунув руки под голову, и напряженно смотрел в потолок.

Павел Иванович ходил по городу, наводил справки. Иногда Лугов встречал на улицах старых знакомых. Свое присутствие в Кимберлее Павел Иванович объяснял интересами науки, свой потрепанный вид — задержкой перевода из России.

Вечерами, сидя у кровати Зенкевича, Лугов рассказывал городские новости. Вспоминали далекую Россию, друзей. Восторженно блестя голубыми глазами, Зенкевич поведал Павлу Ивановичу историю организации несостоявшегося покушения на одного из великих князей, за которое он и получил вечную каторгу.

Однажды Лугов принес приглашение на первое собрание городских акционеров алмазного синдиката. В приглашении было указано, что на собрании с речью выступит сам Сесиль Родс.

— Какой Родс? — встрепенулся Зенкевич, которому Павел Иванович не раз рассказывал историю южноафриканских алмазов. — Тот самый — главный подлец?

— Он, — коротко ответил Лугов.

— Слушай, Павел, — порывисто приподнялся на Локте Зенкевич, — достань еще одно приглашение. Мне хочется взглянуть на этого Родса.

— Но ты же болен, тебе нельзя!

— Павел! Прошу тебя!..

Зенкевич умоляюще сложил руки на груди. Отказать умирающему другу Лугов не мог.

В назначенный день, поддерживая Зенкевича под локоть, Павел Иванович подходил к зданию кимберлийского банка, где алмазный синдикат устраивал первое собрание своих акционеров. Оба они были одеты в костюмы, взятые Луговым из гардероба мистера Джекобса. Зенкевич был бледен как полотно, и английский офицер, проверявший у входа приглашения, подозрительно оглядел его. Но Павел Иванович в эту минуту поздоровался со знакомым маклером, и офицер, еще раз посмотрев на белое лицо Зенкевича, пропустил их.

В большом операционном зале стояли накрытые столы. Стульев не было — банкет был «мужской», деловой, без дам. Да их и трудно было сыскать в развороченном войной городе.

Павел Иванович и Зенкевич только успели подойти к столу, как в противоположном конце зала открылись двери и из них стремительной походкой вышел высокий сухощавый человек с большим, остро очерченным носом, гривой каштановых волос и аккуратно подстриженной бородкой. Это был знаменитый Сесиль Джон Родс — «южноафриканский Наполеон».

Разговоры в зале разом оборвались, кто-то первый робко захлопал в ладоши, потом второй, третий — и вот уже громоподобная овация бушевала под сводами банка. Кимберлийские маклеры, предприниматели, держатели акций аплодировали своему хозяину, своему кумиру, своему идеалу, своему богу.

Родс поднял руку, прося тишины. Аплодисменты умолкли.

— Господа, — резко и громко начал Родс, — я пригласил вас сюда, чтобы в присутствии своих будущих компаньонов и коллег выработать новые правила эксплуатации Кимберлийских алмазных рудников.

Родс стоял неподалеку от Лугова, и Павел Иванович видел его серые пронзительные глаза, крутой подбородок, впалые щеки — типичное лицо англосакса.

— Двадцать лет назад, — энергично говорил Сесиль Родс, — я начал здесь, в этом городе, борьбу за объединение всех богатств Южной Африки под знаменем английского капитала. Сегодня эта борьба закончена нашей победой. Я вышел в путь один — сегодня за мной стоят тысячи деловых людей империи. Сегодня здесь, в поверженном Кимберлее, я завершаю объединение всех алмазных приисков Южной Африки. Отныне алмазный синдикат — единственный хозяин каждого кристалла алмаза, вынутого из недр африканской земли. Отныне синдикат контролирует девяносто пять процентов всего мирового алмазного рынка. Без нашего ведома теперь нельзя ни продать, ни купить ни одного алмаза в мире. Отныне золото рекой хлынет в ваши карманы, господа!

Снова вспыхнули аплодисменты, но Родс повелительно поднял руку, и все утихло.

— Местное население не хотело понять, что наша победа предопределена историей. Это привело к излишним жертвам, о которых мы искренне скорбим. Мы, англосаксы, — нация, которая несет миру свет цивилизации. Скорее бы реки повернули вспять, чем мы отказались бы от своих законных претензий на территорию Трансвааля и Оранжевого государства, которые сегодня лежат у наших ног. И так будет со всеми, кто без силы штыков не захочет понять великую историческую миссию Британской империи.

— Палач!

Павел Иванович вздрогнул от неожиданности. Бледный, шатающийся Зенкевич нетвердой походкой подходил к Родсу. Окружавшие Родса офицеры с любопытством смотрели на него. Они приняли его за пьяного, а выкрикнутое им слово — за изъявление подобострастных чувств.

— Палач! — снова крикнул Зенкевич, срываясь на визг. — Душитель! Вешатель! Смерть тебе!..

Дальнейшее произошло в одну секунду. Выхватив из внутреннего кармана сюртука пистолет, Зенкевич в упор выстрелил в Сесиля Родса. Родс покачнулся и упал на руки офицеров.