Александр Ушаков - Гитлер. Неотвратимость судьбы Страница 12

Гитлер узнал об этом за столом Поппа. Несколько минут он молчал, а потом вдруг заявил:

— Ничего, наступит время, и лягушатники горько пожалеют об этом! Я заставлю их подавиться вонючими лягушками в этом самом Зеркальном зале!

Добрый портной воспринял это восклицание как крик израненной души и уж, конечно, не мог себе представить, что пройдет не так много лет, как французы на самом деле подпишут акт о полной капитуляции, бросив свою страну к ногам того самого ефрейтора, который теперь изливал душу в его столовой. И подписана эта капитуляция будет в том самом Зеркальном зале, где немцы были вынуждены пойти на самый позорный мир в своей истории.

Но все это будет потом, а пока Рем направил Гитлера на антикоммунистические курсы рейхсвера, которыми руководили «националистически настроенные» профессора Мюнхенского университета. Курсы финансировались рейхсвером и частными спонсорами из таинственного общества «Туле», о котором речь пойдет впереди. На курсах солдатам потерпевшей поражение армии старались привить «навыки государственного и гражданского мышления». На деле же из них готовили политических агитаторов, которые работали на правых. Надо ли удивляться тому, с какой охотой уже начавший было себя терять в водовороте трагических событий Гитлер ухватился за сделанное ему предложение! Он получил возможность высказывать свои политические взгляды и тот самый кусок хлеба, с добыванием которого в катившейся в экономическую бездну Германии становилось все труднее.

«Антисемитизм чисто эмоционального характера находит крайнее выражение в погромах, — писал Гитлер. — Однако антисемитизм, основанный на логике, должен вести к спланированному и открытому противостоянию всяческим привилегиям для евреев и к полной их отмене. Вместе с тем его конечной целью должно явиться полнейшее устранение евреев. Лишь правительство национальной мощи, а не национальной немощи способно на оба эти шага».

Так считал Гитлер в 1919 году. Пройдет двадцать с лишним лет, и он напишет в политическом завещании, составленном им в подземном бункере в Берлине в 1945 году: «Превыше всего я требую от руководителей нации и от тех, кто находится у них под началом, тщательнейшего соблюдения расовых законов и беспощадного противостояния международному еврейству, этому всемирному отравителю всех народов».

В то смутное время в армии была установлена «добровольная дисциплина», и теперь, по словам самого Гитлера, «приходилось осторожно и медленно кончать с этим подлым наследием и восстанавливать настоящую военную дисциплину». Привлекала его и предоставленная ему возможность убеждать новых солдат «думать и чувствовать в истинно патриотическом духе». «С величайшей горячностью и любовью, — вспоминал он, — принялся я за дело. Теперь я имел наконец возможность выступать перед значительной аудиторией. Раньше я только инстинктивно догадывался об этом, теперь же имел случай убедиться на деле: из меня вышел оратор. Голос мой тоже поправился настолько, что, по крайней мере, в сравнительно небольших залах было достаточно слышно. Могу сказать также, что я имел успех. Мне, безусловно, удалось вернуть моему народу и моей родине сотни и тысячи моих слушателей».

Как это ни удивительно для фюрера, в его словах нет ни малейшего преувеличения. Все так и было. И дело было не только в его блистательных, как он сам считал, речах, а в той обстановке безнадежности и отчаяния, в которые впали очень многие немцы и которым больше всех остальных были подвержены солдаты старой императорской армии.

Единой почвой для всех правых стали национализм и стремление как можно быстрее стереть «позор» 1918 года, оскорбление национального достоинства и германского оружия, поражение которого большинство немцев отказывалось признавать. Но если до войны национализм был направлен против врагов внешних (Германия «опоздала к столу» великих держав, и следовало наверстать опоздание решительным утверждением собственных прав), то теперь активность националистических партий была направлена внутрь страны, против республики и тех самых «ноябрьских преступников», которые сначала предали свою страну, а потом безропотно взирали на ее унижение.

Гитлер преуспевал в работе, и все больше ценившее его начальство направило своего самого способного пропагандиста в разведывательный отдел баварского рейхсвера. Он занимался агитацией и посещал собрания различных групп, фракций и партий и докладывал своим начальникам, насколько они могут быть полезны рейхсверу. Так в жизни Адольфа Гитлера начался ее новый решающий этап…

ЧАСТЬ III

9 НОЯБРЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Гитлер уже собирался уходить, когда новый оратор заговорил об отделении Баварии. Задетый за живое Гитлер не выдержал и с такой яростью набросился на проповедника ненавистного ему партикуляризма, что тот вздрогнул. А он, все больше увлекаясь, говорил о том, что стремление сохранить местные особенности и автономные права губительно для Германии, которая должна стать мощным единым государством.

— Делать там нечего! — заявил он Майеру и пришедшему послушать его капитану Эрнсту Рему. — Да и что они могут, эти три десятка рабочих!

Однако Рем был настроен не столь категорично.

Гитлер поморщился. Общаться с пролетариями ему не хотелось. Но… приказ есть приказ, и когда Дрекслер прислал ему приглашение «на заседание комитета германской рабочей партии», Гитлер отправился в гостиницу «Старый Ромбербад».

Прежде чем ответить на вопрос, чем же так заинтересовала разведывательный отдел рейхсвера эта и на самом деле карликовая партия, надо вспомнить, как и Кем она была создана. Как это ни покажется странным, но у ее истоков стояло одно из самых таинственных тайных обществ Германии «Туле», созданное бароном фон Зеботтендорфом.

Поражение Германии произвело на барона ужасающее впечатление. Но сдаваться он не собирался и в трагический для многих немцев день 9 ноября 1918 года произнес на собрании доживавшего свои последние дни «Германен ордена» страстную и, как ему казалось, пророческую речь.

— Мы, — говорил он, — пережили гибель всего, что нам дорого, близко и свято. Вместо наших принципов германской крови у власти — смертельные враги: евреи. Чем грозит нам этот хаос, мы еще не знаем. Но мы догадываемся. Время, которое придет, будет временем борьбы, горьких утрат, временем опасности… Мы должны создать новый германский орден! Мы будем изучать и пропагандировать древнегерманскую литературу и культуру, которые преданы забвению. И я уверен, что корни нашего будущего возрождения лежат в нашем прошлом. Наш орден мы назовем «Туле» в честь той самой легендарной земли, которая считается прародительницей древней германской расы…

В мюнхенском регистре «Туле» значился под невинным названием «Группа по изучению германской древности». В действительности за «изучением древности» скрывалась пропаганда крайнего национализма и пангерманизма, носившая откровенно расистский и антисемитский характер. На официальной эмблеме общества на фоне свивающихся ветвей с дубовыми листьями был изображен старинный кинжал, а в небольшом круге за рукоятью кинжала красовалась свастика. Девизом нового ордена стали слова: «Помни — ты немец! Держи свою кровь в чистоте!»

Пройдет немного лет, и точно такие же кинжалы будут вручать всем посвященным в «черный орден» СС. На клинках эсэсовских кинжалов готической вязью будет начертана многозначительная надпись: «Моя честь — верность». Верность фюреру, рейхсфюреру СС и идеалам нацизма…

В «Туле» вошли адвокаты, армейские офицеры, журналисты, писатели, преподаватели университетов, высшие чины полиции, промышленники, аристократы и врачи. Состояли в нем и известные в будущем нацисты Рудольф Гесс и Альфред Розенберг. Однако одних адвокатов и офицеров фон Зеботтендорфу было мало — он мечтал распространить свои идеи на рабочих, и все предпосылки для пропаганды идей «Туле» в их среде были. Германия была жестоко унижена поражением в Первой мировой войне, замучена нищетой, расслоением общества на нищих и богатых, спекуляциями, отчаянной грызней политических лидеров и еще целым букетом социальных болезней неблагополучного послевоенного времени.

Почему генералы доверили столь серьезное дело по овладению будущими политическими позициями простому ефрейтору? Думается, только потому, что ничего серьезного в партии Дрекслера пока не видели и работали скорее на перспективу.

Изгнанный в конце концов даже из «Туле» барон ударился в астрологию. Он издавал журналы, путешествовал и в 1933 году вернулся в Мюнхен, чтобы воскресить распавшееся без него общество. Однако в Германии он встретил совсем другого Гитлера и был интернирован. После долгих мытарств барон оказался в Стамбуле, где всю войну проработал в немецкой разведывательной службе. Не выдержав горечи поражения и крушения своих надежд на мировое господство арийцев, 9 мая 1945 года старый барон бросился в Босфор…