Вокруг Света - Журнал "Вокруг Света" №7  за 1998 год Страница 12

Отказавшись выйти в море, на невод, можно обратно больше и не попасть. Тогда езжай в уездный город и получай гроши. Хотя и улететь отсюда недешево — под три миллиона неденоминированных рублей.

Вечерами мы часто собирались втроем в моей квартире — Володя, Дима, я. Пили кофе, играли в подкидного дурака и спорили — почему все так нескладно получается: богатейший край, рыба на любой вкус и цвет — горбуша, кета, нерка, чавыча, кижуч, огромные паукообразные крабы (килограмм крабов дороже килограмма икры), камбала, наконец. Есть нефть, есть уголь, золото, платина, серебро, пушнина. Нет только дорог, мало леса и много разгильдяйства.

Первое свое лето после окончания учебного года (преподавал географию в школе) я отработал на рыбозаводе — от звонка до звонка, то есть с июня по сентябрь. Рыбозавод — это несколько строений, которые простаивают с ноября по июль и работают летом и осенью далеко не на полную мощность.

Прошли те времена, когда в путину не хватало людей, — до сих пор сохранилась настенная роспись студенческих отрядов советских лет. Сейчас люди тоже приезжают — из Караги, Петропавловска-Камчатского, с Украины, но размах уже не тот.

Рыбозаводы Ивашки на данный момент — чуть ли не единственные действующие на восточном побережье. Но... зарплату не платят и здесь; зимой — небольшие подачки, а реальные деньги люди получают только через год к началу следующей путины. Люди терпят, что-то выбивают, отдельные смельчаки подают в суд на руководство, выигрывают, но ни на один из двух рыбозаводов их уже не возьмут. Российское доверие и терпение часто переходят все границы.

Но все смывает море. Утром стоит только выйти на берег, как неприятности исчезают: слева, в море, словно огромная летающая тарелка, повисло стекловидное облако, обволакивающее Карагинский остров, где когда-то жили ительмены. Справа клубятся тучи над горой Начикинской, а между ними стоят у горизонта громады трех-пяти плавбаз, напоминающие фантастических монстров.

Начинается работа. Мы втроем стоим «на соли», то есть подаем соль в цех разделки. По ленте конвейера ползут деревянные   ящики,   каждый   нужно снять, наполнить двумя-тремя лопатами   солию   и   поставить обратно на ленту. Мозоли уж сошли, спина   полностью  не выпрямляется, десять часов в  день машешь совковой лопатой или кувалдой, разбивая пятисоткилограммовые глыбы соли.

По тяжести с этой работой сравнима только работа в чанах, куда прессуется засаливаемый лосось. Взять с собой на ужин одну-две рыбины разрешено, но людей привлекает икра. Раньше такого не было: заготовишь на зиму трехлитровую банку красной икры, пару литров возьмешь в отпуск — и все.

Несколько лет назад картина изменилась: красная икра превратилась из вкусного (хотя некоторые камчадалы ее не едят вообще) и доступного для местных деликатеса в товар.

Аборигенов Камчатки качнуло в сторону больших денег; масса фирм, фирмочек и частных предпринимателей покупает у населения икру. Во время хода лосося на нерест окрестности Ивашки прочесывает ОМОН и рыбоохрана. Тот же ОМОН проверяет всех выходящих за ворота завода. Наверное это помогает...

В поселке царит полнейшее смешение народов: русские, коряки, корейцы, украинцы, таджики, евреи составляют одно целое, каких-либо распрей на национальной почве не случалось вообще. Все дружно клянут центральную власть и местное начальство, веселятся на «Селяночке» в Доме культуры, сдают икру в местные «комки», коротают зимние вечера за просмотром привозных видеофильмов.

Почти в каждом доме есть видеомагнитофон, каждая вторая семья владеет видеокамерой и «Полароидом». Коммерсанты могут привезти под заказ хоть черта лысого — разумеется, за деньги или икру. Жизнь бурлит в основном весной, летом и осенью, а зимой поселок впадает в спячку, словно камчатский медведь.

И вот тут нужно сказать, что косолапые действительно, а не в охотничьих рассказах, гуляют по поселку. Не каждый день, естественно, но это обычная картинка: чуть стемнеет, и собаки поднимают лай. Правда, медведи их не боятся, и частенько утром можно видеть на улице разодранного пса.

В голодные, нерыбные годы мишки просто берут поселок в осаду. Доярки опасаются ходить на ферму, на окраины с наступлением темноты лучше не соваться, а на двух поселковых свалках начинается вакханалия: еще засветло собираются здесь отбросы, так сказать, медвежьего племени, словно нищие или бомжи крупного города. На свалки выбрасывают испорченную рыбу, отходы с двух рыбозаводов, и для голодных медведей это просто удача.

Каждый вечер стар и млад на мотоциклах и автомобилях устремляются на Увалы к свалке. Цирк под открытым небом продолжается до темноты: люди из поселка кольцом стоят вокруг роющихся в гнилье мишек, которым нет до них никакого дела.

Мы однажды решили проведать медведей ночью. По слухам, после полуночи на свалке собиралось до двадцати мохнатых увальней. Сели в джип: врач, фермер, учитель — и рванули на Увалы. Сзади, высунув язык, несся верный пес хозяина машины. Заехали на свалку и осветили фарами отбросы. С пяток медведей спокойно копошилось среди гнилой рыбы. На машину — никакого внимания, только глаза вспыхивают зеленым огнем в свете фар. Примчался пес и погнал ближайшего мишку в темноту.

Фермер решил подобраться ближе и заехал на середину свалки, и тут мотор заглох. Представьте себе картину: посреди отбросов стоит машина, вокруг которой мечутся худосочные медведи, отмахиваясь от наседающей собаки: тот, кто за рулем, орет: «Ату их!!! Ату!», рядом спокойно курит врач, стряхивая пепел в открытое окно, я давлюсь от смеха на заднем сиденье... Но то медвежий молодняк... По всей Камчатке каждый год медведи убивают несколько человек. Но человек-то убивает больше, медвежьи желчь и жир ценятся дороже красной икры.

Рев медведя забыть трудно. Однажды мы втроем карабкались по склону потухшего вулкана. Склон зарос низкорослым кедрачом, каменной березой и ольхой. Небольшой такой вулканчик.

Поднялись метров на пятьсот, и вдруг в спину ударил рев. То, что медведь далеко, значения не имело. Просто рев поставил нас на место, напомнив — мы здесь лишние...

По берегу реки шла вниз по течению медведица, за ней семенили два медвежонка. Медведица остановилась, оглянулась на наш склон и заревела опять. Казалось, она нас видела, а ведь ветер гнал туман из долины вверх по склону. Странно... Мы сидели на камнях и смотрели на эти дикие черные и желто-коричневые горы с осыпями у подножья и снежниками.

Перед нами лежала долина, по которой извивалась река, чуть дальше клубились паром горячие источники. За нашей спиной в небо вылез базальтовый шпиль двухкилометровой высоты, он виден с побережья и кажется гигантским каменным зубом. Говорят, у его подножья гуляют сумасшедшие ветра. Рядом торчал еще один пик, изъеденный эрозией. Да, тут, на севере Срединного хребта, человек действительно всего лишь случайный прохожий.

Добрались до края кратера. В глубине белел снежник. Развели костер, напрессовали в чайник снег, открыли консервы. Снизу, из долины, поднялся туман и накрыл нашу стоянку. Фотоаппарат превратился в ненужную железяку. Попытались обойти кратер по окружности; справа — отвесный склон, слева, в облаке —  непонятно что. Через полчаса сдались и повернули обратно. Уже внизу обнаружили золотой корень, у ручья.

Вернулись в поселок словно из далекого путешествия. А отошли от Ивашки всего ничего.                                                   

Константин Чаадаев / фото Валерия Орлова

Полуостров Камчатка

Земля людей: По ремеслу и промысел...

Окончание. Начало см. в №6

Ешь, пока рот свеж, а как помрется, то все минется, — растолковывал мне пасечник Николай Гаврилович Козачок. — Из пальца мед не высосешь, но и пальцев с мелом ще никто не схрумал. Я не пытался возражать старому пчеловоду. Да и лень было. Село Климентово, притиснутое борами к петляющей между зелеными островками Ворскле, дремало в знойном полуденном мареве. Неспешно перелетали с цветка на цветок пчелы, и так же неторопливо плыли в голубой вышине облака. Горбушкой черного хлеба я зачерпывал из банки пахучий липовый нектар, запивая холодной колодезной водой, и слушал бывшего пожарника, которого мне представили как самого именитого в округе пасечника.

— Не повезло тебе, земляк. Я все улья на травы вывез — пусть пчелки на воле попасутся. Один вот только остался... А ты жуй, пока можется, не стыдобись, надо — еще налью, а я пока тебе о нашем ремесле поведаю...

С медом, ульями, пасекой, добрыми пасечниками-сказочниками (их еще называли «пчеляками») издавна люди связывали свое представление о сытной и вольной жизни, неспешном порядке дел, приятной работе, которая прерывалась отдыхом на мягких душистых травах.