Евгений Вышенков - Крыша. Устная история рэкета Страница 13

Первый раз Феоктистова арестовали через несколько дней после совершеннолетия. Его и приятеля, с которым они играли вместе за хоккейную команду фабрики «Скороход», обвинили в спекуляции: они скупили у гражданина Финляндии 3 плаща по цене 35 рублей за штуку и 34 нейлоновые рубашки по цене 10 рублей за ту же штуку. В коротком приговоре суд дотошно подсчитал наживу: «Суд устанавливает сумму в 533 рубля». Несмотря на ходатайство коллектива механического завода № 3, где Феоктистов работал слесарем, его приговорили к двум годам усиленного режима, сославшись на то, что 2 июня 1962 года подсудимый уже задерживался в центре города за мелкую спекуляцию иностранными вещами. Преступление с точки зрения сегодняшнего мировоззрения — обхохочешься, но в СССР безопасней было быть квартирным вором, нежели дельцом, скупающим у капиталистических иностранцев рубашки.

После освобождения родители попросили его взяться за ум.

Он поступил в Ленинградский ордена Трудового Красного Знамени инженерно-строительный институт, на заочное отделение факультета автомобильного транспорта. Тема его вступительного сочинения — «Дни, которые потрясли мир». Первые строки как будто копируют речь Леонида Брежнева: «Весь советский народ, все люди земного шара будут праздновать в этом году 50-й год советской власти». Дальше — больше:

«Прекрасней стала наша Родина: там, где были пески, растет хлопок, а на севере растут яблони». С первого курса он ушел в академический отпуск и так из него и не вернулся.

В 1972 году Феоктистов снова попал в колонию, по еще более смехотворному обвинению: «что он, будучи ранее, в течение года — 22.11.71,— привлеченным к ответственности за мелкое хулиганство, должных для себя выводов не сделал... в ночь с 17 на 18.01.72 в баре гостиницы „Россия", будучи в состоянии алкогольного опьянения, ругался публично нецензурной бранью». Итого: восемь месяцев «строгача».

Начиная с середины 70-х, его уже помнят как главного кутилу Невского проспекта. Он был скорее продуктом пиара, чем настоящим преступным авторитетом. Феоктистов, и правда, занимался рэкетом, но по сегодняшним представлениям довольно смешным. На Невском всегда было немало людей, чьи доходы в сотни раз превышали их советские зарплаты. Феоктистов и компания подпаивали их, втягивали в карточную игру, реже — в шмен и обманом выигрывали у них огромные по тем временам деньги. Как правило, они еще до того, как обуть лоха, выясняли, сколько он стоит, то есть сколько денег у него где-то припрятано. Если клиент не хотел отдавать проигранное, ему угрожали, в крайнем случае — награждали зуботычиной:

«5 декабря 1977 года возглавляемая Феоктистовым группа в составе Капланяна, Плиева и Меликова, заранее договорившись, вовлекла в азартную игру гражданина Садкова и путем подмены колоды карт, использования специального приспособления для мечения нужных для выигрыша карт на квартире Меликова по адресу: ул. Шевченко, д. 38, „обыграли" Садкова на сумму свыше 12 тысяч рублей; при этом Капланян в процессе игры специально прекратил играть, оставив в игре Меликова только с Садковым, а после игры принял участие в вымогательстве денег у Садкова путем лишения его свободы передвижения и угрозы насилием, в результате Садков был вынужден через Плиева передать участникам этого преступления 6050 рублей» [2].

Отсюда и произошла формула «долги надо платить». Атмосфера, в которой эта фраза родилась, ничуть не помешала тому, что все кому не лень стали произносить ее как прописную истину. В остальном Феоктистов жил на широкую ногу: балагурил в самых дорогих ресторанах Ленинграда, устраивал драки, мог нахамить официанту или демонстративно сунуть взятку милиционеру. Манера поведения и одежда Феоктистова вызывали ассоциацию с купцом-миллионщиком и уж никак не с блатным. Старожилы помнят его выходящим из гостиницы «Европейская» в длинном кожаном пальто с огромным соболиным воротником.

В 1980 году немецкий журнал расследований «Шпигель», отличающийся левыми взглядами, выпустил о Феоктистове статью, в которой назвал его главным мафиози Ленинграда. К тому же году, в седьмом номере антисоветского журнала «Посев», тоже выходящего в Германии, плеснули бензина в костер. В малюсенькой наивной статейке «Заметки о преступности» пропечатали: «Есть и гангстеры советского производства. Из них в Ленинграде наиболее известен Владимир Феоктистов. У него множество „подчиненных". Среди них есть даже вооруженная автоматами банда, специализирующаяся на взимании неуплаченных долгов... Феоктистов ведет себя открыто... За один вечер он легко проматывает 500 рублей (трехмесячный заработок среднего советского человека)... Милиция обходит Феоктистова стороной». Мимо этого не мог пройти Комитет государственной безопасности. На Лубянке приняли единственно возможное в ту пору решение.

За несколько дней до нового 1981 года Феоктистов и несколько его подельников были арестованы. Все, что ему инкриминировалось, он, вне сомнения, совершил. Кроме анаши, подкинутой ему в карман «для порядка». В соучастниках драк и подвигов не мелькали уголовные клички. Напротив, среди них встречались и интересные люди: студент консерватории Саша Плиев, студент педиатрического института Михаил Мири-лашвили. В процессе оперативной разработки всплыли имена начальника угрозыска Дзержинского РУВД подполковника Юрия Ломоватского, начальника ИЦ ГУВД полковника Бондарева, десятков оперуполномоченных.

По большому счету, в третий раз его посадили за образ жизни. Вернее за то, что он был абсолютным лидером среди тех, кто вел этот несоветский образ жизни. О чем и было сказано в приговоре, в самых первых строках: «Феоктистов, продолжительное время нигде не работая, ведя разгульный образ жизни, часто посещая рестораны и бары города Ленинграда, систематически занимался преступной деятельностью для добывания средств».

На суде выступали многие, но многие же отказывались от показаний. Наиболее виртуозно это делала его знакомая Нина по прозвищу Гаврош: «Феоктистов меня ногами не бил. Руками тоже не бил. А если бил, значит, сама заслужила».

Именем РСФСР Феоктистов на 10 лет был этапирован в Красноярский край. А перед этим успел сказать свое «последнее» слово, абсолютно в духе его школьного сочинения: «Я осознал глубину своего падения».

Родился отец в Воронеже, но потом дед с бабушкой переехали в Тбилиси. Дед ведь был офицером, служил в железнодорожных войсках. Он воевал, был ранен. Была даже такая книга при советской власти выпущена — «Отважные». В ней и про него написано. А бабушка — армянка, зубной врач. У нас и сейчас много родственников в Батуми.

Отец окончил школу на Лиговке и там же познакомился с мамой. Она всегда смеялась, что писала за него сочинения.

С детства его любимый фильм — «Свадьба с приданым». Они с мамой ходили на него раз десять в кинотеатр «Север». Как в свое время народ бегал на Чапаева. Может, тогда ему запала фраза из фильма: «Карты, они не милиция, фамилии не называют».

Когда отца посадили первый раз — мать его ждала, и потом они расписались. В этом же 1967 году родилась и я. Больше у отца детей нет.

Он любил кофе и сигарету поутру, а сам не умел подойти к плите. Как-то ждал маму полдня, чтобы плиту включить. До 30 лет вообще не пил. С одного бокала вина ему становилось плохо. Ел мало. Но любую еду сразу же посыпал густо солью, даже не пробуя.

Всегда жил какой-то своей придуманной жизнью: гулял. Круговерть. Любимый ресторан — «Невский», где был Ольстер. Потом уже «Пулковская». Отец всегда одевался с иголочки. Говорил: «Я должен выглядеть». Шмоточником был еще тем! Всегда в костюмах.

Деньги не задерживались, да он о них и не думал. Знал, что должны откуда-то появиться. Всегда говорил мне: «Я в душе пацан».

Любимая его кабацкая песня: «Не сыпь мне соль на раны». Наверно, из-за первых строк: «Ну почему меня не лечит время». Любил армянскую: «Ов, Сирун-Сирун». Спортом не занимался, но блестяще играл в настольный теннис, лотя в карты больше играл и лучше.

Мама работала буфетчицей в гостинице «Киевская», поэтому мы никогда не голодали. Даже когда он сидел. Всегда компоты коробками.

Когда я поступала в первый мед на стоматологию, то в анкете писала: «Из семьи рабочих». Иначе кто бы меня взял.

Помню, ездили с мамой дважды к нему на свидание в Красноярский край. Поселок Горевой. Меня тогда огорошил вокзал. Как в революцию — все в ватниках, какие-то мешочники... Жуть!

Отец, кстати, был чрезвычайно сентиментален. У него в лагере был щенок, а когда крысы отгрызли ему лапку, отец плакал.

Я имел отношение к организованной преступности.

Фека вел жизнь босяцкую. В кармане всегда хрустело деньжищами, и мгновенно эти звуки таяли. Все из ресторанов пришло и туда же вернулось. Никогда он не давал платить за стол другому. Не говоря уже — платить за себя. С него хорошо писать книгу «Ленинград кабацкий». За его столом кого только не было — и торгаши, и варьете. Володя же в Грузии жил. Так что много наезжало с Сочи, с Поти, с Батуми. А те все на понятиях, пиковые, фартовые. Но язык — враг его. Он не подколоть не мог. Порой зло, не к месту, несправедливо. Значит, рядом драки. А как советский ресторан без драки? Как сегодня без гламура. Рука у Феки была тяжелая. Он однажды даже Гену Петрова на попу посадил, а Гена боксер неплохой был. Он часто был несправедлив в мелком, а по нему пытались лупить по-крупному. Взять хотя бы историю с его скандальной посадкой в 1980 году. Он мне сам рассказывал, как докопался в ресторане гостинцы «Астория» к девахе. Та ломанулась якобы к жениху — немцу. Тот оказался журналистом и пронырой. С неделю наблюдал за ним, собрал слухи, которые полгорода знало, и в «Шпигеле» забабахал статью: «Русская мафия под прикрытием полиции». Андропову на стол. Команда — закрыть. Шум, слава, красноярский лесоповал. Его мама, кстати, Марианна Багратовна, говорила: «Хочешь, чтобы узнал весь Ленинград,— скажи Володьке».