Всеволод Кочетов - Собрание сочинений в шести томах. Том 6 Страница 13

Но нам все же очень хотелось сфотографировать минометчика с миной в руках, на огневой позиции: мы уже насмотрелись подобных снимков в газетах.

— Ну что же! — Лейтенант вздохнул не без тяжести, переговорил с кем-то по телефону вполголоса. И Клепец перед объективом нашего аппарата опустил в ствол миномета одну за другой три мины.

За рекой ударили три разрыва.

— А теперь тикать! — сказал Клепец.

Минометчики подхватили миномет с тяжелой плитой, ящики с минами, и мы все вместе припустились быстрым шагом подальше от этого места. И то было благо, потому что на прежних огневых буквально через три минуты после последнего нашего выстрела разорвалось не менее десятка вражеских мин.

Едва стемнело, мы, как было условлено, отправились в блиндаж к Дубовику. Долго и медленно ползли по закопченной земле вслед за двумя красноармейцами, которые на спине тащили три ранцевых термоса с горячей пищей, а в руках держали еще и брезентовые рюкзаки с хлебом и сахаром. Потом ползли канавкой. Не раз, когда немцы освещали реку ракетами, замирали, будто камни на оголенном берегу. В конце концов втиснулись в довольно-таки тесное укрытие, сооруженное из бревен и железнодорожных рельсов, как бы вросшее в берег среди общипанных кустиков ракиты и пучков сухой травы. Это был дзот. С амбразурой, с пулеметом. Но в ту минуту, когда мы пришли, амбразура была закрыта фанерой и плащ-палаткой и в дзоте горел свет керосиновой коптилки.

Нам, конечно, и здесь обрадовались, но просили говорить как можно тише, почти шепотом.

Красноармейцы ужинали; одновременно это был и их обед, возможно, что еще и за вчерашний день. А мы осматривались. Узкие — в два яруса — пары с набросанным сеном, два ручных пулемета: один прислонен к стене, другой установлен возле амбразуры. Ящики с патронами, ведро для воды. Телефонный аппарат. Шинели, каски. Винтовки, автоматы. Люди живут так третью неделю, выбираясь подышать воздухом лишь но ночам. Немец напротив — глаз в глаз. Вот будут опорожнены котелки, погасят свет и отзанавесят амбразуру — мы сами увидим, как близок тот берег.

Тем временем выслушиваем рассказы Дубовика и его друзей. Однажды Дубовик заметил усилившееся движение на том берегу. Немцы что-то строили на возвышенности: видимо, наблюдательный пункт для корректировки огня пушек и минометов. Место они выбрали удобное: с такого места отлично будут видны наши позиции. Дубовик открыл огонь из пулемета. Он бил и бил по строителям, пока те не отказались от своей затеи.

Затем как-то ночью немцы надумали установить миномет прямо против блиндажа наших наблюдателей. Дубовик и на этот раз взялся за пулемет. Точности стрельбы мешала темнота. Необходимо было вмешательство артиллерии, а телефонной связи дзот еще не имел: это были первые дни его жизни.

— Вот что, — сказал Дубовик своим товарищам, — заряжай диск трассирующими.

И тогда сквозь амбразуру хлынул поток светящихся пуль — через реку протянулась огненная пить. Прошло несколько минут, и в том месте, где эта нить угасала, блеснул разрыв снаряда. За ним — другой, третий…

Артиллеристы правильно поняли, что означала стрельба Дубовика трассирующими.

Но светящийся след помог и немцам обнаружить блиндаж семерых смельчаков. Изо дня в день фашисты стали долбить его снарядами и минами. Жизнь стала невыносимой. Ио не прекратилась. Дзот Дубовик строил сам, и строил по-хозяйски. Здесь было не столько дерева, сколько железа и бетона. Кроме рельсов с соседней узкоколейки, бойцы натаскали еще и железобетонных столбиков, какие ставятся на крутых поворотах шоссейных дорог. Из всего этого получились такие перекрытия и так надежно обведенная амбразура, что навесный огопь дзоту был не страшен — даже крупные снаряды рвались, не причиняя ему вреда.

Немцы не успокаивались. Во что бы то ни стало хотели они уничтожить «глаза батальона». В одну из очередных ночей они так установили миномет и станковый пулемет, что ход сообщения к дзоту Дубовика попадал под сплошной огонь. А днем чуть ли не к самому берегу вдруг подкатила машина с прицепленной противотанковой пушкой и зарядным ящиком.

Дубовик по обыкновению открыл пулеметный огонь. Машина немедленно умчалась. Пушку немцы тоже успели спрятать в кустах. А ящик с боеприпасами так и остался на берегу. Дубовик никого не подпускал к нему своим верным пулеметом. Оставшись без зарядов, орудие промолчало весь депь.

Ночью немцы все-таки оттащили и заряды. С рассветом, приблизившись метров на полтораста, они стали бить из пушки прямо по амбразуре дзота. Пулемет же и миномет ударили по ходам сообщения, не давая бойцам Дубовика отойти.

Те отходить и не думали. Ослепленные разрывами, оглушенные, семеро друзей в течение часа выдерживали ураганный прицельный огопь. Амбразура была разбита, дзот искалечен. Немцы торжествовали: проклятым «глазам» конец! Капут!

Наступившей ночью немецкие солдаты переплыли реку на резиновых лодках, намереваясь произвести глубокую разведку. Но едва они достигли берега, как были встречены точным огнем пулеметов и автоматов. Что за черт! Пришлось удирать.

Днем к немецким позициям подвезли боеприпасы на нескольких машинах. Через считанные минуты по машинам уже ударила наша артиллерия. Снаряды, будто их полет направляла невидимая рука, ложились так верно, что в конце концов боеприпасы были взорваны.

Полет наших снарядов и в самом деле направляла невидимая рука. Огонь артиллерии корректировал Дмитрий Дубовик. Семеро храбрецов со своим боевым командиром перебрались из разбитого дзота в запасной, предусмотрительно выстроенный по соседству, — в тот самый, где мы сидели этой ночью, — и замаскированный еще более тщательно. Теперь они сами не стреляют, чтобы не обнаружить себя. У них уже есть телефон. «Глаза батальона» стали еще более зоркими и настороженными.

С ужином было покончено. Загасили керосиновый фонарь, открыли амбразуру. Чужой черный берег лежал перед нами. Слышно было, как там тюкают топоры.

— Опять что-то строят, — сказал Дубовик шепотом. — Днем посмотрим — что. Если понадобится, дадим жару.

Совсем близко послышалась немецкая речь. Несколько отрывисто выкрикнутых слов. Один из бойцов, знающий немецкий, пояснил:

— Кричит, чтобы вели себя потише, если не хотят получить русскую пулю в зад.

Бойцы с термосами собрались в обратный путь. Надо было уходить и нам. Мы крепко пожали всем руки и вновь поползли по изрытому артиллерией, опаленному огнем берегу, по канавкам, по кустикам. А перед глазами все был этот блиндаж на берегу с его маленьким отважным гарнизоном.

Среди ночи мы попали в одну из палаток политотдела 191-й дивизии. Палатки стояли за окраиной Кингисеппа, в рощице, недалеко от берега Луги, укрытые густыми древесными кронами. Дежурный указал нам место, мы на ощупь расстелили шинели на брезентовом полу, тихо улеглись, слушали дыхание людей во мраке.

Раздался голос:

— Вы откуда, товарищи?

Мы сказали, откуда и кто мы.

— У вас там редактором Золотухин?

— Да, Золотухин, — ответили дружелюбно.

— Штучка первостатейная.

— Что вы, что вы! — заговорили мы с легким испугом: все-таки это наше начальство. — Он из университета. Ректором там был.

— Да знаю, знаю, — продолжал спокойный, какой-то увесистый голос. — Я тоже из университета. Сейчас инструктор политотдела дивизии. А тогда был аспирантом. Хорошо этого гражданина знаю. Еще хлебнете с ним горя. Сделать пакость кому-нибудь — для него высшее удовольствие.

Мы протестовали, отстаивая, так сказать, честь своего руководителя. Но в душе накапливались сомнения. Золотухин сменил недавно нашего прежнего милейшего редактора Василия Васильевича Агапова и с первых же дней не понравился многим в коллективе своей сухостью, непониманием газетного дела, требованием чинопочитания. А какое в газетном коллективе может быть чинопочитание? Там почитают, если уж употреблять ото словцо, не чины, не должности, а умение писать, умение добывать интересный материал и интересно о нем рассказывать на страницах газеты.

— Нет, что вы, — все же сказали мы. — Петр Сергеевич — порядочный человек. Он…

— Ну, ну… Вы не очень-то его еще знаете, даже отчество перепутали. Как-нибудь встретимся снова через полгодика, поговорим. — Бывший аспирант был неколебим в своих оценках нашего нового редактора.

В лицо мы его так и не увидели, потому что, когда проснулись утром, палатка уже была пуста.

День мы провели в частях дивизии. А к вечеру, чтобы никто не мешал нам писать, забрались вот в этот домик на окраинной улице Кингисеппа. Еще и потому для своего пристанища мы выбрали не городской центр, что уж очень яркое впечатление на нас произвел бешеный артиллерийский обстрел штаба 191-й С Д.

Хозяева домика, когда мы попросились к ним на ночлег, отвели нам горницу и спальню, а сами они, оказывается, в такие теплые летние ночи спят в сарайчике на огороде. Дом все равно пустует.