Евгений Рудашевский - Намаскар: здравствуй и прощай (заметки путевые о приключениях и мыслях, в Индии случившихся) Страница 17

– Жена работает?

– Жена домом занята… Я один работаю. Двадцать лет рикша.

– И сколько ты зарабатываешь?

– По-всякому бывает. Велосипед не мой. Арендую. Плачу хозяину в день 50 рупий (28 рублей). Получается, что два с половиной часа вожу людей для хозяина, прочие деньги – мои. Так что… вы мне дневную выручку дали. Я с вами на весь день теперь. [Слова его выписываю сжато; в действительности произнесены они были с оговорками, паузами, к тому же – под мои частые вопросы.]

– Нам не надо. Мы пешком предпочитаем…

– Да, – улыбается. – Но я всё равно буду рядом. Вдруг понадоблюсь…

Молчим.

– У хозяина лавка есть; он не берёт дневную плату, если я привожу ему хотя бы одного покупателя…

– И сколько ты в месяц зарабатываешь?

– Всяко бывает… Сейчас туристов мало, а местные далеко на рикше не едут. В такой месяц иногда и тысячи не заработаешь [570 рублей]. Но в лучшее время набирается до десяти тысяч [5700 рублей].

Вот – ещё одна причина, по которой Индия нравится приезжим: здесь остались рабы; унижаются они перед тобой, «сэром» называют, пресмыкаются, а ты раджой себя почесть можешь.

– У меня образования нет, но детей своих я в школу отправил… Это важно.

– Бесплатная?

– Что?

– Школа.

– Платная.

– Платная?!

– Да, но… там недорого. Совсем недорого. Но детям это важно…

– Ты сам хорошо говоришь по-английски.

– Да, – улыбается. – Выучил от туристов. Двадцать лет вожу. Пришлось выучить.

– Тяжёлая работа?

– Очень, сэр.

– Почему же ты терпишь? Зачем тебе это?

– Странные вы вопросы задаёте. У меня семья.

– А если бы не было семьи?

– Не знаю… Разве…

Напрасное, унылое существование. Зачем он живёт? Не забыть, как увидел я на коже его первые капли пота. Диким было мне осознавать, что я заставил его потеть… Другой работы для него нет.

– Поверьте, сэр, это тяжёлая, но не худшая работа.

Я обидел его вопросами.

Рикша долго ехал подле нас; затем ехал в стороне (едва останавливались мы, торопился к нам – предложить извоз). Утомился я от сопровождения такого и настойчиво сказал ему не мешать. Под конец, уезжая, предложил он поездку до Красного форта: «Всего за 10 рупий» (6 рублей). Неожиданным попрошайничеством он печаль мою усилил. Понятно всё без домыслов – он зарабатывает, а в бедности гордость всякая утрачена.

С того дня ни разу не обращались мы к велорикшам. Уверен, что не обратимся к ним в дни последующие (если не выйдет нам опаздывать куда-либо в отсутствие другого транспорта).

26.07. Бхубанешвар

(Лингам – фаллический символ Шивы. Поклонение устроено ему в отдельности от поклонения самому Шиве. Йони – женский «источник», представляющий супругу Шивы – Парвати.)

В ночном поезде уютно. Во сне ни запахов, ни разговоров не слышишь. Не видишь грязи на полу, тараканов, по стенкам перебегающих. Спать, однако, в этот раз нужно было в беспокойствах. Ходили по вагону разносчики чая – вполне русским слогом кричали они: «Chai!» По голове били ветки – им не было препятствий в зарешёченных окнах. Включался свет. Но высшее беспокойство происходило от того, что остановка наша назначена была на 3:10. Станций никто не объявляет, соседи спят. Помощью был навигатор – без него суеты от меня потребовалось бы много.

Прибыли с опозданием получасовым. Вокзал Бхубанешвара был пуст. Никто не спит на лавках, на полу, никто не ковыряет болячек, ни испражняется, не моется. Тихо, чисто.

Гостиницу мы выбрали по совету моторикши. 400 рублей за просторный номер. Дважды я просил новое бельё (расстеленное было в пятнах; выданное в первую замену было, очевидно, снято с чьей-то кровати, разглажено руками, собрано конвертом и представлено нам чистейшим – я поверил, но уже в номере принюхался; запахи не врут; повторно выданное бельё было старым, трёпаным, но чистым).

Бхубанешвар! Приятный город. Тишина в нём замечательная, и мусора здесь меньше – оттого запахов грубых почти нет.

Вчера день был дождливым, дышалось легко. Впервые за две недели почувствовали мы на лице свежий ветерок.

Мягко шагалось по улице. Оля отдыхала. Нас не окрикивали, нам не кривлялись. Лица прохожих – человечнее. Наконец, поднятый на индийца фотоаппарат не заставлял его гримасничать, радоваться или тянуть за рупиями ладонь, но вызывал чувства степенные: смущение, недовольство, удивление.

На Олю здесь смотрят иначе. Собственно… почти не смотрят; если и тешат свой взгляд, то нет в этом звериного; улыбаются аккуратно, кивают. Глаза у горожан не стеклянные, не залитые кровью, не мутные.

Новая, приятная нам Индия. Людей меньше, и показателем к тому назвать можно вывернутые нормально зеркала на мотоциклах (нет надобности загибать их вовнутрь, от ударов оберегая). Глупой здесь слышится шутка, по которой в Индии собаки хвостом виляют сверху-вниз – вилять слева-направо не позволяет им теснота.

Храмы в Бхубанешваре отданы Шиве; те из них, что выставлены вокруг озера священного Бинду Сагар, приятием у нас отозвались. В них древность слышится наивернейшая. Архитектурные братья Махабодхи, они кажутся такими же инопланетными; собраны в количестве большом, а столбовым поставлен могучий Лингараджа [26] . Храмы эти будто собраны из зачерствевших деталей старых агрегатов – электростанций или заводов. Серые глыбы, могучие шестерёнки. Украшены они подробной резьбой (напомнившей армянские хачкары, но богаче их показавшейся, потому что допускала кроме узоров изображения божеств, животных).

Перед храмом Маа Дурабисини впервые доверились мы индийцам – оставили без надзора наши сандалии (обутым в Индии не зайти ни в один из действующих храмов); в носках вступили на камень мокрый (носки для таких случаев мы нарочно держим в рюкзачке). В храме увидели туземцев красивых, в племенной характерности сохранившихся. Они улыбались нам, позволяли заглянуть кратко в свои хижины (где обильное, должно быть – ритуальное, приготовление риса с овощами устроено было), позволяли себя фотографировать и не просили от фотографий денег. В благодарность за спокойствие такое, несуетливость, уходя, мы оставили им 120 рублей – пожертвование малое, но искреннее.

Возле истуканов порой видели мы фрукты и рис выложенные. Назначение их едва ли изменилось за последние восемь веков – ещё Марко Поло писал, что индийцы «идола угощают вот так: наготовят мяса, всякой другой вкусной еды и понесут своему идолу в монастырь, расставят еду на столе перед ним и дадут ей постоять некоторое время, а сами меж тем поют, пляшут и, если можно, тешатся; а как пройдёт столько времени, сколько нужно большому господину, чтобы поесть, тогда девки говорят, что дух идола съел сущность еды, возьмут яства и начинают вместе весело пировать, а после того каждая идёт к себе домой» {24} .

В главный храм Ориссы – в Лингараджу – вход дозволен лишь индусам. Веру можно изобразить, а подлинность её проверить некому, однако не было у нас настроения для проказ. Довольны мы остались и тем, что для иноверцев построили за северной стеной малый бельведер, с которого обозреть можно храмовый комплекс и даже разглядеть (при внимании хорошем) священные огни.

Туристов иностранных мы в Бхубанешваре не видели.

Ресторан для обеда нашли не сразу. В первом мы озвучили заказ, однако, увидев, как официант на кухне руками выкладывает на тарелку рис и овощи (облитые соусом жидким), бежать должны были спешно на улицу. Во втором смутило нас меню, из трёх блюд составленное. Наконец, в полчаса нашли мы ресторан удобный. Посетители еду руками брали, но мы испросили вилок. Порция риса оказалась килограммовой… Сытости полнейшей достигли мы за 100 рублей (при этом больше половины от принесённого съесть не смогли).

По центральным улицам Бхубанешвара нищих нет; на автобусных остановках сидят порядочные индийцы, и нет им соперничества от бродяг. Даже в бедных кварталах порядок устроен ощутимо – люди живут в хижинах с низким входом, с глубокой соломенной стрехой, без гнили, без пакостей; мусор собирается только возле реки, но – в объёме невеликом.

В предыдущих городах мы видели собак затравленных, молчаливых, здесь собаки встречали нас бодрым лаем. Коровы и быки уверенно преграждали движение машинам, по крышам домов торопились кошки, мангусты, по небу планировали египетские цапли, суетились голуби. По тротуарам встречались лягушки, белки.

Бананы здесь диковинные – толстые, короткие, со вкусом щавеля.

Так, в прогулках неторопливых, в разговорах с племенными жрецами (с теми из них, кто знал английский) отдохнули мы достаточно перед дорогой на Андаманы.

Оля возвратила прежнее здоровье – только пищеварением мучается, но это в Индии привычным стало. Для утешения желудков наших стали мы заваривать себе детские каши (они продаются в аптеках; для готовки довольно кружки, воды и кипятильника) – смягчали ими завтрак и ужин. Стремление к еде национальной было сейчас не столь прочным, как в первые дни…