Тихая моя родина - Сергей Юрьевич Катканов Страница 23

В 1909 году игумен Неофит решил расширить монастырскую торговлю предметами религиозного характера, что отвечало одновременно и проповедническим задачам, и финансовым нуждам монастыря. Ему тут же пришлось столкнуться с глумливым издевательством, которое вызвано было не только извечным бюрократизмом, но и падением авторитета обители.

«Игумену Неофиту из Вологодской духовной консистории. Слушали отношение управления железных дорог с сообщением на ходатайство консистории согласно рапорту вашему о продаже на станции Вологда свечей, икон и книг религиозно-нравственного содержания. Управление, вполне сочувствуя вашему ходатайству, тем не менее лишено возможности удовлетворить таковое за неимением для сего свободного помещения. Производство означенной торговли признано неудобным».

Удивительно, что консистория в этом случае выступила как бы заодно с железнодорожниками, даже не посоветовав настоятелю предпринять какой-либо обходной маневр и почти злорадствуя по поводу его неудачи. Видимо, были причины, по которым активность нового прилуцкого настоятеля не нравилась так же и церковным чиновникам. Но отец Неофит не любил отступать, и вскоре та же консистория вынуждены была отправить ему совсем другой ответ:

«По распоряжению господина министра разрешена торговля свечами, иконами и книгами религиозно-нравственного содержания на станции Вологда, на месте, находящемся между киотом со святою иконою и решеткой, поставленной в ограждении киота».

***

Нетрудно представить, что отношения нового настоятеля с братией складывалось сложно. Он пришёл сюда для того, чтобы разрушить привычный для них уклад жизни, он ещё очень мало понимал в особенностях монастырского бытия той поры. Старые монастырские пьяницы не могли смотреть на него иначе, как с иронией, вряд ли они сомневались в том, что его удастся обломать под свой стандарт. Взять хотя бы иеромонаха Нестора, возиться с которым было в своё время столь утомительным для архимандрита Анатолия. Он всё ещё жил в Прилуцком монастыре, за много лёт, видимо, окрепнув в уверенности, что нет на свете такой силы, которая запретит ему пьянствовать.

Это случилось в начале 1909 года, ещё до появления в «Елархиальных ведомостях» судьбоносной статьи епископа. Из консистории пришёл в монастырь следующий документ: «Его преосвященство на рапорте с просьбой одного из настоятелей монастырей о рукоположении иеродиакона в иеромонаха положил следующую резолюцию: «Прискорбно читать, что представляемый кандидат не всегда трезвого поведения. Оказывается, что в общежительных монастырях сами настоятели угощают братию водкой у себя в келиях по праздникам. Пора монашеству подтянуться и подать пример трезвости мирянам и белому духовенству. Мы переживаем времена грозного гнева Божия, надо умилостивить Господа покаянием и воздержанием». Резолюцию архипастыря циркулярно объявить братству всех монастырей»,

В самом деле, невозможно понять, зачем некий настоятель ходатайствовал o рукоположении в иеромонахи иеродиакона, про которого сам же охотно сообщал, что он пьяница. И зачем пьяницу рукополагали в иеродиакона? От рукоположенной пьяни было потом почти невозможно избавиться, так рукополагали-то зачем? Видимо, для настоятелей, которые сами же и поили братию, пьянство священноиноков стало настолько привычным, что они уже не видели в нем ничего примечательного. Владыка Никон решил положить этому предел.

Отец Неофит воспринял обращение архипастыря очень серьезно. Он, видимо, искренне надеялся, что для братии слово владыки послужит если уж не первым камнем в фундаменте новой жизни, то по крайней мере грозным предостережением. Консисторский документ он решил дать каждому из братии под роспись, предварительно сопроводив его собственным обращением: «Да напишут братия сию резолюцию архипастыря на скрижалях сердца, памятуя иноческие обеты. Настоятель иеромонах Неофит». Все безо всяких затей расписались. Трудно что ли подпись поставить? Но иеромонаху Нестору этого показалось недостаточно, и он написал следующее: «Не дай Господи выдумывать и читать такие циркуляры. Иеромонах Нестор».

Вот ведь паразит. Ему мало было пьянствовать втихую, чему по тем временам было затруднительно воспрепятствовать. Ему захотелось публично и даже письменно заявить своё право на ту непристойную жизнь, которую он вёл. Вот так просто взять и посмеяться над архипастырской резолюцией мог только человек, уже окончательно обезумевший от чувства полной безнаказанности. Тут заметно даже нечто большее: твердая уверенность в собственной правоте. Вся его монастырская жизнь убедила его в наличии у иеромонаха неотъемлемого права пить, сколько ему вздумается и чудить, как заблагорассудиться.

Нам неизвестно, какой разговор состоялся между настоятелем и о. Нестором после наглой выходки последнего. А может быть и не было ни какого разговора. Бесспорно одно: настоятель устроил наглецу суровейшую жизнь в трудах и послушаниях. Об этом можно судить по тому, что о. Нестор начал писать рапорты с просьбой перевести его в Дионисиево-Глушицкий монастырь — подалыше от ужасного прилуцкого настоятеля. Получалось, что о. Неофит победил, доказав, что наглость братии не останется безнаказанной.

Вскоре из консистории пришёл ответ: «Слушали прошение иеромонаха Нестора с просьбой o перемещении его в Дионисиево-Глушицкий монастырь и резолюцию его преосвященства: «Пусть отправляется в Спасо-Каменный монастырь впредь до моего усмотрения».

На этом примере насельники монастыря могли убедиться в том, что жить они теперь будут по-другому, хотя надо заметить, что дело закончилось, как и в старые добрые времена, переводом в другой монастырь. Не так легко было избавиться от подобных священноиноков.

Епископ Никон, видимо, решил сделать так, чтобы иеромонахи, подобные о. Нестору, вовсе не могли появляться в монастырях епархии. И этого тоже было нелегко добиться, архиерей за всем не мог усмотреть. Старой настоятельской гвардии, привыкшей к тому, что пьянство для монаха — не самый страшный грех, владыка совершенно не доверял. И на отца Неофита владыка возлагал надежды, связанные не только с обновлением Спасо-Прилуцкого монастыря. Владыка видел в прилуцком настоятеле своего ближайшего помощника, которому он полностью доверял, о чем говорят такие, например, факты:

«Слушали рапорт настоятеля Заоникиевской пустыни игумена Нектария o рукоположении монахов вверенной ему пустыни в сан иеродиакона и резолюцию его преосвященства: «На испытание к игумену Неофиту».»

Можно представить, до какой степени оскорбляли опытных настоятелей такие проявления явного недоверия, да ещё при полном доверии к мальчишке, который в монастыре — «без году неделя». Можно представить, как они роптали, собираясь вместе. Архиерей фактически поставил ни во что всю их монашескую жизнь. Он, можно сказать, взвесил их на весах и нашёл весьма легкими. Решительно взявшись за наведение порядка в монастырях, владыка Никон не склонен был щадить ни чьих самолюбий, при этом своё доверие к отцу Неофиту он подчеркивал может быть даже излишне нарочито: «В виду доброго отношения игумена Неофита монах Сергий удостаивается сана иеродиакона».