Александр Куницын - Служат уральцы Отчизне Страница 26

«Да… «Москва бьет с носка», — вспомнил Валерий услышанное им однажды в вагоне электрички присловье. Возвращался он, можно сказать, ни с чем, но не позволял себе поддаться чувству уныния.

Вернувшись в госпиталь, Бурков получил нагоняй, могло быть и хуже, но выручил случай. Как раз в тот день в госпитале работала комиссия ЦК ВЛКСМ. Когда Валерий вошел в свою палату, члены комиссии были уже там. Он поздоровался, представился. Оказывается, гости были уже о нем наслышаны, они стали наперебой усаживать раненого офицера:

— Вам, наверное, трудно… на ногах…

— Небось, целый день…

Однако от предложенного стула, который ему предупредительно уступили молодые женщины, он галантно отказался:

— Я все-таки какой-никакой мужчина… Не по-джентльменски это — сидеть в присутствии дам.

Только усадив гостей, Валерий взял стул.

Женщины не скрывали своего удивления, ахали, восхищались: трудно было поверить в то, что молодой человек, с которым они беседовали, лишен ног. Наталья Васильевна Янина, та, что была у них в комиссии за главную, начальник отдела кадров ЦК ВЛКСМ, много расспрашивала Буркова.

— Вам не трудно так помногу ходить? Наверное, ноги в кровь разбиваете… Очень больно? — спросила она с участием.

Валерий рассмеялся в ответ:

— Охота вам верить всяким выдумкам… Чего только не напишут про нашего брата…

— Скажите, чем мы можем зам помочь? — спросила Янина. — У вас, наверное, есть свои проблемы…

— Проблемы есть, — сказал Бурков, перейдя на серьезный тон. — Дело в том, что я бьюсь, чтобы меня оставили в армии… Поймите, это очень важно. Но руководство госпиталя направляет меня на комиссию, не дожидаясь решения этого вопроса. А значит, сразу после освидетельствования я буду уволен в запас.

— Вот как… — протянула Наталья Васильевна, задумавшись. — Простите я не совсем точно представляю, что можно предпринять — конкретное.

— Конкретно, чтобы не представляли меня на комиссию до тех пор, пока я не получу ответа на свой рапорт.

— Хорошо, теперь понятно. Думаю, что эта проблема разрешима, — пообещала Янина. — Что ж, желаю успеха! — сказала она, пожимая руку на прощание. — Рассчитывайте на нашу поддержку.

Госпитальное начальство оставило Валерия в покое. На его поездки в Москву смотрели косо, но не трогали. Итак, он мог вплотную заняться самым насущным.

В первых числах марта Валерий получил в Москве новые протезы. Старые к тому времени совсем развалились. Но и с новыми пришлось повозиться. Они ломались дважды, не выдерживали нагрузки, не были рассчитаны на такого активного ходока. Но потом на заводе их все-таки довели до ума, усилили конструкцию. И вот в один прекрасный день Валерий надел их, встал, сделал несколько шагов, потом взял трость под мышку и, пройдя еще немного, убедился, что вполне может обходиться без палочки. Трость забросил подальше и больше с собой не носил.

Валерий торжествовал: это — победа! Теперь можно было готовить военную форму.

Мыслителей всех времен занимал вопрос о бренности человека: увы, не бесконечен его земной путь, он отмеряй — от рождения и до небытия.

Но утверждалась в праве на истину и другая мысль: о том, что все-таки каждый человек по-своему бессмертен, «но вечно то, что человечно», ведь каждая отдельная личность — звено, соединяющее бесконечную цепь поколений. По-своему бессмертен каждый человек: ведь через него обретает бессмертие род человеческий. Но это право — на непреходящее значение своего бытия — дается лишь тем, кто утверждается в нем всем смыслом своего существования. Есть такой род людей, которых можно назвать  н у ж н ы м и  для жизни. Без таких не ставится ни одно дело, не складывается жизнь.

В роду Бурковых звенья человеческие — прочные. Они крепко держат связь времен: от прадеда к деду, от отца к сыну. Бурковы первыми идут туда, где опасность, где риск, на что не каждый вызовется.

В одном из своих писем отец Валерия полковник Бурков Анатолий Иванович писал в стихах: «Я горел, я горю и сгораю, но не будет стыда за меня…» Полковник Бурков в решающий момент оказался там, где он, как профессиональный военный, был нужнее всего, где понадобились его знания, воля, храбрость. И эти качества полнее всего проявились в боевой обстановке. Вот как рассказывал сам полковник Бурков корреспонденту «Правды»[8] о той операции по взрыву моста, о которой упомянуто в первой главе:

«Мы проводили операцию против душманов, дело было на северо-востоке, в горах. Там над рекой стоял длинный узкий мост. Душманы по этому мосту туда-сюда ходят: ни окружить их, ни от базы отрезать. Вызывает меня руководитель операции: «Надо, говорит, мост взорвать, другого выхода нет». — «Есть, — отвечаю, — взорвем».

Посылаю пару вертолетов, они под обстрелом заходят, бросают две бомбы — прицельно бомбят, рассеивание минимальное, но в полотно моста не попали. Посылаю еще четверку — та же история. Больше вертолетов нет, да и сумерки уже. Прихожу на командный пункт, руководитель-начальник спрашивает: что с мостом? «Завтра займусь, — говорю, — лично». Он головой качает, хмурится. Ну не станешь же пехоте объяснять, что летчики отработали, как могли, просто мост особенно вредный: единственный каменный бык посреди реки, от него к берегам железные рельсы проложены, на рельсах — доски, если даже попадет бомба, то доски прошьет насквозь, и все.

Назавтра так и случилось: опять посылаю пару за парой, вечером доложили, что попадание есть, а толку нет. К начальнику даже не пошел: без меня расскажут, что и как, стыдно лишний раз на глаза показываться.

Утром третьего дня иду опять в пехоту. «Взрывчатка есть?» — «Есть, — отвечают, — два мешка, да зачем зам?» — «А бикфордов шнур?» — «И шнур есть, но вам-то зачем?» — «Трех саперов дадите?» — «Дадим, а для чего?» — «Пожалуйста, — говорю, — лишнего не спрашивайте, я к вам еще зайду».

Начальник на меня уже и не смотрит. «Когда мост взорвешь?» — чуть не рычит. «Сегодня, — отвечаю, — взорву. Занимаюсь им лично». Ну, он немножко порассуждал о моей личности, но я и без этого был на нервном взводе. Бомбить никого не посылаю, приказываю вертолетам ждать, бегу в пехоту. Там связываем два мешка взрывчатки веревкой, прилаживаем бикфордов шнур, грузим все это в машину, садимся с саперами, мчим к вертолетам, перегружаем, летим. Попутно еще прикрепляем к мешкам веревку подлиннее, вяжем на ней узлы, чтобы в руках не скользила.

Четверку вертолетов пускаю вперед, и, пока они по берегам работают, подкрадываюсь вдоль русла и над мостом зависаю. Двое бойцов меня за ноги держат, а я из вертолетной двери мешки выталкиваю. Вытолкнул, а веревка как заскользит! Еле удержал. Вот, пожалуйста, на пальце шрам, можете посмотреть. Но это еще полбеды: хуже, что в конце веревка оборвалась и мешки наши грохнулись. Упали удачно, на мост, прямо около быка, но ведь бикфордов-то шнур мы поджечь не успели!

Крутнулись к берегу, сели на гальку у самой воды. Беру лейтенанта и одного бойца — второй по ближним кустам из автомата бьет, бежим что есть духу к середине моста, перекладываем мешки поудобнее, кричу лейтенанту:

— Поджигай!

А он по карманам себя хлопает, глаза круглые: спички у того солдата, который стреляет.

— Беги к вертолету и гони сюда нормального человека, со спичками, я прикрывать буду!

Строчу из автомата по противоположному берегу, там ведь тоже кусты, аллах разберет — может, и оттуда по мне стреляют, грохоту вокруг много. Одновременно пячусь к своему вертолету. Пронесся мимо солдатик со спичками, чиркнул, обратно бежит.

Поднялись, отлетели, кружимся в стороне. Спрашиваю бойца:

— Сынок, ты точно поджег? Пальцами чувствовал, когда загорелось?

Божится: все сделал, как надо, и пальцами чувствовал.

— Если, — говорю, — через две минуты не рванет, летим к мосту, но садиться не будем; обвяжем тебя, сынок, длинной веревкой и опустим — снова подожжешь.

— Есть! — отвечает. — Сделаю, товарищ полковник.

Готов выполнить приказ, не задумывается даже. А в вертолете, ясное дело, никакой веревки больше нет — ни короткой, ни длинной. Только поговорили с бойцом — бабах! Обрадовались, обнимаемся, летим к мосту: стоит, проклятый, как и стоял. Да что же он, заколдованный?! Снизились, сбоку зашли — отлегло от сердца: конструкции обломились, рухнули от быка в воду, просто сверху-то кажется, что линия ровной осталась.

Прилетели, пошел я на КП. Начальник хмурый:

— Так ты самолично бомбу влепил?