Константин Кайтанов - Наше небо Страница 29

— Да, конечно… техника скоростного самолетовождения в принципе не отличается…

Однажды я подошел к такой группе, слушавшей с интересом очередное высказывание Володи на тему о затяжном прыжке.

— Я далее предпочитаю затяжной, — убежденно говорил военврач. — Обычный прыжок — свидетельство трусости парашютиста. Движимый чувством страха, он немедленно вырывает вытяжное кольцо… Страх — чувство, я бы сказал, невысоких натур…

Дав высказаться новоявленному «теоретику», я тихо отозвал его в сторону.

— Прыгать хотите?

— Пожалуйста, с любой высоты.

Последние слова Володя сказал нарочито громко, чтобы его слышали все летчики. Нас мгновенно окружили.

— Можно сейчас! — предложил я. — Только готовы ли вы…

Побледневший военврач пожал плечами:

— Что за вопрос? Минуточку…

Он побежал к санитарной машине, дежурившей на аэродроме, и вскоре вернулся, дыхнув на меня валерьянкой.

— Готов!

Мы взлетели. Пройдя один круг, Володя прыгнул, зажмурив глаза, и, едва отвалившись от борта машины, рванул вытяжное кольцо. Несколько минут спустя, ошеломленный своим успехом, он уже хвастался, что теперь покажет только затяжной прыжок.

— С затяжкой не меньше десяти секунд, — добавил он.

Я поднял его на высоту тысячи метров и, рассчитав точку приземления, скомандовал:

— Прыгай!

Володя немедленно бросился вниз и… сразу же рванул кольцо, падая спиной к земле. Прижатый мощным потоком воздуха, шелковый купол не распускался и падал комком под спиной хвастливого парашютиста.

Обеспокоенный этой непредвиденной и опасной «затяжкой», я стремительно повел машину вниз, наблюдая безудержное падение Володи.

Расстояние сокращалось… Володя в ужасе приближался к земле.

Стоило ему, однако, шевельнуться и слегка изменить положение, как купол мгновенно захлестнулся от воздуха.

Бледный, растерявшийся от испуга, с неподвижным взглядом стоял Володя в кругу товарищей, не в состоянии вымолвить ни одного слова. Выражение лица его было такое, словно он все еще переживал ужас своего потрясающего падения. Кругом весело потешались над оригинальной «затяжкой».

— Ну, как, Володя? — хлопнул я его по плечу.

Он мгновенно очнулся от оцепенения, и страдальческая улыбка исказила его лицо:

— По… под… ходяще… Я бы мог тянуть еще секунд восемь.

Все дрогнули от хохота.

«Приветствия»

Летчик Курдюмов на одноместной истребительной машине всегда показывал высокое искусство пилотажа.

Однажды, после воздушного первомайского парада, он должен был показать гостям фигурные полеты. После изумительного каскада фигур Курдюмов пошел на посадку. Пройдя один круг над аэродромом, он зашел параллельно «Т», сбавил газ и начал планировать.

— Шасси, шасси! — вдруг раздались крики.

Взглянув на самолет, все заметили, что шасси у Курдюмова не выпущено, в то время как летчик шел с явным намерением садиться.

На старте моментально выложили крест, давая знать летчику, что посадка запрещена. Тогда Курдюмов ушел на второй круг и через несколько минут снова пошел на снижение.

Мы недоумевали, в чем дело.

Неисправность! Тогда почему такая рискованная посадка? Криком и шумом, сигналами мы давали знать Курдюмову, что с шасси у него неблагополучно. Некоторые пилоты ложились на землю, размахивая руками и ногами, другие орали во всю силу своих легких. Ничто не помогало.

Курдюмов спокойно шел на посадку и не обращал внимания на наши крики и жестикуляции.

В момент приземления под машиной поднялся столб пыли. Посадив самолет на брюхо, без выпущенного шасси, Курдюмов проехал несколько десятков метров по аэродрому… и остановился.

Со всех ног мы бросились к месту приземления.

Наш командир, несмотря на свою тучность, оказался впереди.

— Что же ты так садишься? — закричал он, подбегая к кабине летчика.

Курдюмов неторопливо вылез из машины и, взглянув на нее сбоку, безнадежно схватился за голову:

— Эх, шасси-то и забыл выпустить!

Сколько горечи было в его словах и выразительном жесте!

Командир сочувственно начал расспрашивать об обстоятельствах нелепой посадки, испортившей такой замечательный полет.

— Неужели вы не видели наших сигналов? — спросил он удрученного Курдюмова.

— Видел! Только я принял ваши жестикуляции за приветствия.

На рассвете

До начала праздника на Тушинском аэродроме оставались ровно сутки, когда я получил телеграмму:

«Ваши показательные прыжки включены в программу. Прибыть двенадцати часам».

Спешно собрав чемоданчик, я бросился к командиру доложить о своем внезапном отъезде и застал его в кабинете за чтением приказов.

— Да, Кайтанов, садитесь!

— Боюсь опоздать, товарищ командир.

— Пустяки. До отхода «стрелы» два с половиной часа. Дорога до Ленинграда — час, шофер уже ждет. У вас остается час времени. Скажите лучше, что вы покажете в Тушине?

Переминаясь с ноги на ногу, я разом выпалил ему свои планы.

— Садитесь! — приказал командир.

Сажусь на краешек стула, поминутно вскидывая ручные часы.

— Полагаю, что парный затяжной прыжок с Евдокимовым выйдет у вас эффектно. Кстати, какую обещают погоду?

— Нормальную.

Командир сиял телефонную трубку.

— Синоптик, прогноз на завтра? Так, так… Хорошо…

Он неторопливо положил телефонную трубку, удовлетворенный обещанной погодой.

— Особо предупреждаю насчет трюкачества… Чтобы никаких фокусов… никакого риску… Предупредите Евдокимова: посажу, если узнаю, что «тянул» ниже двухсот метров. Понятно?

— Есть, товарищ командир. Разрешите итти?

— Сидите!

Я снова опустился на края стула.

— Парашюты будут на месте?

— Так точно!

— Лично проверьте укладку.

— Есть. Можно итти?

— Куда спешите? У вас вагон времени. Впрочем…

Командир напутствует меня крепким рукопожатием. Я стремглав вылетаю из кабинета.

Маленький «Газик», фыркая, сорвался с места, пронесся пыльными улицами и через тополевую аллею выскочил на асфальтированное шоссе..

— Когда будем в Ленинграде? — спросил я шофера.

— Минут через пятьдесят.

— Не думаю, — сказал я, указывая на грузовую машину, которая с грохотом опережала нас. — Уж если грузовики обжимают…

Подзадоренный шофер «жмет на все конфорки», заставляя трепетать тщедушный кузов машины. Асфальтированное шоссе проносится, как в кино, и мы скоро настигаем «обжавший» нас грузовик.

Несколько мгновений мы мчимся вместе с ним ось в ось, потом вдруг в моторе что-то захлопало, заднюю часть кузова занесло так стремительно, что шофер едва успел дать тормоз. Грузовик пылит уже далеко, оставив нас посреди дороги.

— Ну, что? — спросил я, вылезая из машины.

Шофер не спеша обнажил воспаленный мотор, пристально посмотрел на него, потом, сплюнув с горечью, оперся на крыло:

— Так и знал, что не выдержит.

— Зачем же ехал?

— Надеялся.

Раздраженный нелепой историей, я посмотрел на шоссе, пустынное в своей далекой перспективе. Ни одной попутной, ни одной встречной машины, хотя бы грузовой.

Крушение планов уже очевидно. До отхода «стрелы» остается один час и десять минут. Последняя надежда на машину пропала.

— Вертать в часть придется на буксире, — сказал шофер и расположился у машины со всеми удобствами, готовый к длительному ожиданию.

Мы сидели молча, глядя в направлении к Ленинграду, откуда доносился грохот деревенской телеги.

— Идея!

Я вскочил с места и побежал навстречу подводе, чтобы уговорить возницу подвезти меня до части. Тот согласился, смотря на меня недоуменно, недоверчиво.

Настегивая чахлого коня, который скакал «козлом», мы с грохотом пронеслись мимо безжизненного «Газика». Шофер кричал нам что-то вслед, но я ничего не мог расслышать.

Через час я уже бежал в штаб, оставив позади подводу, озадаченного хозяина и взмыленную рыжую лошаденку, окруженную облаком вьющегося пара.

Командир был уже на квартире.

— Дело поправимое, — сказал он весело, выслушав мой рассказ. — Идите на аэродром. Впрочем, у вас гора времени. Садитесь! Выпейте чаю.

Сочтя это за шутку, я повернулся на каблуках и помчался на аэродром, где стояла машина, готовая к полету.

— Итак, Константин Федорович, летим до Малой Вишеры, — встретил меня летчик Сизов. — Тут, — он ткнул в точку на карте, — удобная площадка, полкилометра от станции. Дальше действуйте сами.

Надев парашюты, мы ушли в воздух, наполненный легкими сумерками ясной июньской ночи. Летчик повел самолет по прямой, срезая угол обычной трассы. Земля лежала в дымчатой ночной испарине. Свежий ветер холодил мое разгоряченное тело. Прикинул время: «стрела» отправилась из Ленинграда полчаса назад — поспеем!