Пять вечеров с Муслимом Магомаевым - Валерий Кичин Страница 3

-- А она любила артистов. Ткачиха, она обнаружила к культуре природное чутье. Могла, конечно, и на ковер вызвать -- но в основном по указке ЦК. Это была "железная леди" и многим помогала. Была свойской: на гастроли ГАБТа послала вагон водки, чтобы они могли там встретить Новый год... Я не люблю о прежних властях говорить плохо: они нормальные люди были. И Брежнев нормален -- другое дело, что было "так положено". Я с ним встречался только однажды в Баку -- в честь его приезда пел "Малую землю", и они с Черненко плакали навзрыд. Он очень любил песню итальянских партизан "Белла чао", где я просил зал притопывать и прихлопывать. И как только я объявил эту песню, Брежнев повернулся к Гейдару Алиевичу и показал ему: мол, сейчас будем работать. Похлопали, потопали, и больше мы не встречались. Так что если я ставлю на чаши весов то время и сегодняшнее, мне трудно сказать, что перевесит. Коммунисты оч-чень сильно нас любили, буквально душили в своих объятиях. И следили за тем, что ты пишешь, лепишь и поешь. Внимания было через край. Сейчас никакого внимания -- и я не знаю, лучше ли это.

-- А если судить по результату?

-- У нас был великолепный Большой театр. Замечательные певцы. Хоть их и не пускали за границу надолго: уедешь – значит, предатель Родины. Но тогда пели Атлантов, Мазурок, Милашкина, Синявская, Образцова, Нестеренко, и они работали здесь, а не там. А сейчас все поют там.

-- А вы почему не уехали?

-- Я по складу патриот и среди иностранцев бы не мог: у них разговоры только о деньгах.

-- Зато у нас нет пророка в своем Отечестве.

-- Для меня потрясением стала Мария Гулегина. Я пошел в Метрополитен-опера, давали "Сельскую честь" с певицей, о которой я не слышал. Звоню в Москву: тут чудо какое-то, зовут Гулегина -- публика чуть зал не разнесла, почему я о ней ничего не знаю? А потому и не знаешь, отвечает мне Москва, что Гулегину в Большой театр не взяли чуть ли не за профнепригодность!

ВЕЧЕР ЧЕТВЕРТЫЙ. ИЗ ТЕНИ В СВЕТ ПЕРЕЛЕТАЯ

-- Вы гастролируете?

-- Мало -- я и в молодости не любил из дома уезжать. В Америку как-то звали в очередной раз, обещали обеспечить чуть ли не сиделку для Чарлика -- это наш пудель. А потом кинули с гонораром, да еще размазали в "Новом русском слове". Хорошо, что мы не поехали. Я Кобзона спрашивал: там можно кому-нибудь верить? Он ответил: никому, все расчеты на нашем берегу! А по стране -- ездим.

-- Публика соскучилась.

-- Но я же понимаю, что время идет. И не верю, когда говорят: звучишь как тридцать лет назад! Я же сам себя слышу!

-- В своих концертах вы сделали поправку на время?

-- Стало меньше песен о любви. Но люди, которые ко мне приходят, хотят поностальгировать. И я новыми приемами не балуюсь: Фрэнк Синатра не менял свой репертуар и пел так до глубокой старости!

-- Но почему вы так резко поставили точку? Был невероятный успех -- и вдруг ушли в тень.

-- Предпочитаю точку ставить сам. Но не хочу громко хлопать дверьми. Поэтому сольники потихоньку сворачиваю. Сейчас вот с Тамарой спели в Киеве и Питере -- городах, где меня принимали лучше всех, и были переаншлаги. Правда, и цену на билеты на стали задирать -- чтобы мои поклонники могли прийти.

-- Но на эти концерты ходят не только люди вашего поколения!

-- Молодые приходят с мамой-папой, случайно. Но сами по себе они не придут. Я нормально отношусь ко всему, что приходит с новым временем. Когда-то мне Утесов говорил: я тебя, Муслим, люблю, но согласись, что лучше, чем "Легко на сердце от песни веселой", не бывает. Мол, ну, Магомаев, ну, успех, ну, поклонники несут автомашину на руках, а все равно лучше Утесова никто не поет. И был прав -- для своего времени. Точно так же для меня мое время было лучшим. Но оно прошло. Даже время Аллы Борисовны, которую я обожаю, для малолеток потихонечку уходит. Хотя Алла Борисовна у нас вечная.

-- А что скажете о певце, который подобно вам делит оперу с эстрадой? О Баскове?

-- Мы с Басковым прекрасно знакомы, он хороший парень. Но я ему говорил: если петь в опере всерьез, то совмещать не получится. Надо выбирать. Хочет петь Альфреда -- придется забыть про шоу. Заняться голосом, может быть, съездить в Италию...

-- В Интернете я нашел отзыв парня по имени Walera: "Муслим крутой и остался крутым, а все остальные сявки паровозные". Я не знаю, что такое сявки паровозные, но вас он оценил. Вашу машину и правда носили на руках?

-- Все было. Сейчас кумиры входят в толпу, девочкам руки тянут -- я бы так не мог. Руку бы оторвали, одежду разнесли бы в клочки. Машину вводили прямо в помещение Дворца спорта, я садился - и мы вылетали.

ВЕЧЕР ПЯТЫЙ. TEA FOR THREE

-- Ваш аккомпаниатор Чингиз Садыхов утверждает, что прятал от вас ваши же деньги у себя под подушкой -- вы такой транжира?

-- Как-то на Дальнем Востоке мы заработали 20 тысяч рублей -- тогда это были невиданные деньги. И я мечтал о машине. Но вернулся в Москву, снял в "Метрополе" роскошный номер, и каждый день у меня завтракали, обедали и ужинали разные люди, человек по двадцать.

-- Кто эти счастливцы?

-- Великие наши композиторы, поэты -- друзья. И так я просадил все деньги. Ребятам помогал: кому машину починить, кому еще на что-то.

-- А своя машина ку-ку?

-- Своя машина... (Кричит в комнаты): Тяпа, ты не помнишь, когда у нас первая машина появилась?

(Входит Тамара Ильинична Синявская, молодая и прекрасная в элегантной летней шляпке. Как истая звезда, она до кульминации находилась за кулисами и только однажды появилась в окне, чтобы передать нам кофе).