Антон Буслов - Между жизнью и смертью. Рассказ человека, который сумел противостоять болезни Страница 31

IVAC, радиотерапия

Готовимся ко второй трансплантации

“Что написать?” – это я у жены спрашиваю. Она вздыхает: “Напиши, что Настя приехала, что ее сразу взяли в оборот. Напиши, что тебя тоже взяли в оборот”. У нас тут все давно только на нервах и воле. В такие моменты понимаешь, что столько всего можно написать, что и написать нечего.

Сестру Настю срочно готовят мне в доноры. Она, увы, давно в инвалидном кресле, но донором все равно хочет быть. Для нее эти сутки начались примерно 34 часа назад в Воронеже. Однако сразу по прилете Настя отправилась в клинику, и теперь в кабинете врача мы занимаемся планированием. Я не видел сестру, кажется, сотню лет, а сейчас слушаю, как она говорит с врачом, и радуюсь – ее английский стал гораздо лучше. Врач тоже доволен. Ему не хватало ясности с донором, а теперь видно, что ему не терпится перейти к решительным действиям.

Лимфоузлы на шее опять растут. Несмотря на срочную химию, которая была сделана, чтобы их унять. Врач информирует, что в понедельник меня снова госпитализирует. К химиотерапии добавят радиацию, прицельную, по лимфоузлам шеи. Удачно, что все опухоли собрались в одной зоне. Но нырять в это лечение с “боевыми” отравляющими веществами и радиацией все равно страшно. А выбирать не из чего. Но страшно. Сколько раз сам себя и других убеждал, что страхи – дело бесполезное, а сам туда же. Я вовсе не смелый. Каждый раз перед очередной операцией, химией, облучением приходится заставлять себя успокоиться и собраться. Логика логикой, но невозможно быть вечно готовым ко всему. Спрашиваю мнение врача о шансах на успех нашего очередного похода против рака. “50 процентов”. “Это в том смысле, что получится или нет?” – уточняю я. “Нет, это в том смысле, что я тебя вылечу”.

8 сентября 2013 года[19]

Я живой!

– Ты меня помнишь? – спрашивает он меня, будто не я лежал с ним в палате, когда врачи готовили нас к операциям: меня – к первой в моей жизни, но простой биопсии лимфоузла, а его – к сложной онкологической чистке глотки. – Я живой!

И смеется. Он думал, что умрет на операции, по крайней мере, это казалось ему вероятным исходом. И теперь ему больно смеяться. Он смеется аккуратно, чтобы не разошлись швы. У него посередине подбородка след шва. Челюсть ему хирурги распилили на две части, развели в стороны и удаляли все, что там нашлось из опухолей. Именно тогда этот мужик, коннозаводчик из-под Тамбова, и собирался умереть. Потом ему предстояла химиотерапия для закрепления эффекта, и теперь она явно проводится активно: он лыс как колено. Меня прооперировали раньше, я не знал, что с ним стало, просто иду по коридору онкоцентра в Москве, а он там живой.

– Только никаких анекдотов, – это он говорит, нарочито нахмурясь, а потом не выдерживает и опять ржет в голос. – А то я со смеху сдохну – швы разойдутся!

В Самарском онкоцентре я лежал с двумя пасечниками в одной палате. Конечно, там еще были больные, но мы с пасечниками дольше всех не менялись. В жизненном опыте сравниться с ними я вряд ли мог, и они не очень-то брали меня в расчет. Один был старенький и видно несамостоятельный по жизни человек. О нем приходила заботиться его напористая супруга. Как они любили друг друга! Как артистично спорили. Как он аккуратно отступал, и как она бережно его направляла. Как сияли их глаза. И каждый раз, уходя, она оборачивалась в дверях и смотрела на него. А он провожал ее неизменной, чуть извиняющейся улыбкой.

– А я думаю развестись, – второй пасечник, годами моложе, выходил на эту тему каждый раз по самому короткому пути. – Все-таки врачи долгой жизни не сулят. У меня вообще нет никаких кишок, как птица я уже, пора очищаться от всего прошлого.

– Развестись? – Старик как бы пробовал на вкус предложение приятеля, примерял и решительно заявлял: – Да я тоже думаю, надо. Конечно, надо. Когда иначе мы по-жить-то успеем? Жить-то осталось – тьфу!

А потом поднимал глаза на дверь. Смотрел туда задумчиво и начинал рассказывать про пчел, про ульи, про то, как сложно следить за всем этим. Что без жены он сейчас с пчелами не справится. Потом говорил, что и раньше не справлялся с ними без нее. Он повторял свои истории регулярно, видимо, не помня, что говорил об этом только вчера почти теми же словами. И в конце подытоживал, как бы извиняясь, что не разведется с женой, потому что любит ее. И не сможет без нее жить.

Его собеседник наслаждался, слушая это. И потом подводил итог:

– А знаешь – ты прав. Сейчас что-то менять – выходит, всю жизнь жил неправильно? Не буду разводиться! Она, конечно, дура, но зато своя.

За время, что мы лежали в палате, жена навестила его всего однажды минут на пятнадцать.

14 сентября 2013 года

Зачем мне теперь психолог?

Сегодня прибежала ко мне врач:

– Мистер Буслов, мы посмотрели результаты сканирования вашей шеи! Не шевелите ею! – Я стараюсь не делать резких движений, чтобы не напугать ее еще больше. – Вы знаете, что в позвонке С 2 в шейном отделе от лимфомы была деструкция?

Аккуратно киваю. Это было не очень большое повреждение, по крайней мере в декабре, когда его смотрели медики.

– У меня гораздо большие проблемы в других позвонках, – стараюсь успокоить ее.

– Нет. Теперь опухоль в шее раздавила позвонок. Вы можете умереть в любой момент от любого неаккуратного движения. От повреждения поясничных и грудных позвонков вас всего лишь парализует ниже, по ходу ствола позвоночника..

Она смотрит на меня глазами гонца, принесшего плохую весть Ивану Грозному.

– Доктор, – я выдерживаю паузу, улыбаюсь. – Я не хочу никого пугать, но вы тоже можете умереть в любой момент – даже в больнице или переходя дорогу. Еще месяц назад, не зная об этой проблеме, я ездил на велосипеде. Я не буду так больше делать. Поэтому предлагаю спокойно обсудить, что следует предпринять в связи с вашей новостью.

Мне прописывают носить фиксирующий шею бандаж. Как долго? Может статься, всю жизнь, если она окажется не очень долгой. Потом приходит медсестра и обнаруживает качественные изменения в моем внешнем виде. Она спрашивает, как я себя чувствую.

– Все в порядке, чувствую себя отлично. Как человек, которому врач только что сказала, что он может умереть в любой момент.

Глаза медсестры наполняются ужасом:

– Мне следует позвать к вам психолога? Вам следует поговорить об этом с кем-то?

– Нет, что вы! – я улыбчиво пересказываю ей Булгакова про “внезапно смертен”. Она успокаивается.

Мне впервые в жизни предложили обратиться к психологу. В московской “инфекционке”, когда поставили диагноз “рак”, меня сутки держали с этим фактом в одиночном боксе. Я уже прошел отбор. Зачем мне теперь психолог? Я теперь могу сам успокаивать своих врачей.

15 сентября 2013 года

Жестко о лечении в России

Меня выписали! Неужто вылечили? Нет. Но и выписали не на верную смерть, а на амбулаторное лечение. Все удивились, как это в США могут выписать из больницы, не вылечив. Поэтому кое-что поясню о различных подходах систем здравоохранения. Но минимум в двух частях.

Некоторые, когда прочтут первую часть, могут подумать, что в США, Израиле или Германии пытаться вас убить в процессе лечения не будут. Держите карман шире. Будут, причем за ваши же деньги. Но первая часть – личный выстраданный опыт, история о том, как, возможно, могут убивать у нас и как убивают вас и ваших близких. Вторая часть – то же самое за границей. К слову, обе части не будут претендовать на полноту отображения действительности. Трудно добиться ее и выжить одновременно. А я собираюсь выжить. И, конечно, во всех историях есть исключения, и обязательно найдутся счастливые исключения – случайные визиты к отличным диагностам. Но я – о некоей общей картине.

Выписали. Но вылечить не вылечили. Российский гражданин в такой ситуации удивится: как же так? Чего тогда держали? Нашли кучу сложных вещей, пугали, чтобы шеей не шевелил еще три дня назад. Все это в силе. Но выписать – выписали. Просто в США больницы и гостиницы не перепутаны местами. И все понимают, что лучшее место для выздоровления – дом.

У нас пациент попадает в больницу, где только через пару дней ему, может быть, назначат первую процедуру обследования (ну, если его не на “скорой” привезли с оторванной ногой), вторую – еще через неделю. И тут по нормативам приходит пора выписывать. Без обследований невозможно начинать лечение, но начинать его все же надо. Поэтому им занимаются по стандартным методикам. Например, мой рак нашли в инфекционной больнице № 2 города Москвы на Соколиной Горе.

Там, сразу после поступления, меня начали лечить. От какого-то распространенного вируса. Обследовали ли меня? Нет. Был ли вирус выявлен в крови? Нет. Чем меня начали лечить? Капельницами с антибиотиками. Это не помогло, что стало ясно через три дня. Обследовали ли меня после этого? Нет! Меня стали лечить от вируса, похожего по симптомам на тот, который встречается у работников, разделывающих туши животных. Я, к слову, горожанин, астрофизик, находился на тот момент в Москве. Меня вновь лечили антибиотиками. И они снова не помогли, только вызвали сильный дисбактериоз, ухудшив мое состояние. Лечение в больнице велось уже вторую неделю, когда врачи решились на нормальное обследование. Взяли кровь на расширенный анализ, сделали ЭКГ! Из больницы я готов был сбежать, но держала мелочь – проливные поты, температура 38,6°, сильный кашель, высокие лейкоциты в крови. Словом, классическая картина лимфомы средостения с захватом легочной ткани.