Леонид Млечин - Китай – великая держава номер один? Страница 31

Экономист Станислав Меньшиков внимательно наблюдал за Хрущевым во время поездки Первого секретаря ЦК КПСС весной 1960 года в Индонезию: «Следя за его поведением в эти напряженные часы и минуты, я, надо сказать, проникся к нему искренним уважением, настолько умело, кратко и немногословно он реагировал на возникавшие ситуации. Это был совсем не тот Никита, которого мы привыкли видеть по телевидению, с его не всегда грамотной, полной аффектации речью, грубоватой игрой на публику. Передо мной был сдержанный, опытный, даже мудрый политик. Почему он старался казаться другим, играть роль, от которой временами сильно проигрывал?»

Так что не эмоции Хрущева погубили казавшееся монолитным единство с Пекином — хотя более осторожный, дипломатичный и гибкий человек на его месте сумел бы удержаться от крайностей. Но причины разрыва носили более глубинный характер.

25 февраля 1956 года, в последний день, когда XX съезд КПСС фактически закончил работу и уже был избран новый состав ЦК, на закрытом заседании Хрущев произнес свою знаменитую речь о сталинских преступлениях.

Почему секретный доклад был прочитан после формального завершения работы съезда? Считалось, что Хрущев решился выступить только в последний момент, никого не поставив в известность. Это не так. Доклад долго готовился, обсуждался на президиуме ЦК. Маршал Ворошилов удрученно заметил, что после такого доклада никого из них не выберут в ЦК, делегаты проголосуют против. Поэтому о сталинских репрессиях и рассказали уже после выборов в руководящие органы партии.

Первоначальный проект доклада представили секретари ЦК Петр Николаевич Поспелов и Аверкий Борисович Аристов. В этом сравнительно коротком тексте уже содержался весь перечень сталинских преступлений, от которых мороз шел по коже. Так что доклад на XX съезде не был ни импровизацией, ни случайностью. Хрущев вышел на трибуну с текстом, который дорабатывал до последней минуты. Сохранилась обильная правка, сделанная Михаилом Андреевичем Сусловым, который считался главным идеологом партии.

Во время выступления Никита Сергеевич отвлекался от написанного текста, импровизировал. Его речь не стенографировалась. Поэтому после съезда еще неделю шла работа над уже произнесенным докладом, он приглаживался, причесывался, «обогащался» цитатами из Маркса и Ленина.

Съезд поддержал Хрущева. Его речь, вызвавшая шок, завершилась под аплодисменты зала. Но делегаты были ошеломлены. Даже те, кто уже знакомился с саморазоблачительными документами госбезопасности, были потрясены. Председательствовавший на закрытом заседании Николай Булганин предложил прений не открывать. Он зачитал короткий, всего в одну фразу проект постановления XX съезда, и добавил: «Имеется в виду, что доклад товарища Хрущева и принятое съездом постановление "О культе личности и его последствиях" не публикуется в настоящее время, но эти материалы будут разосланы партийным организациям».

Через день, 27 февраля 1956 года, в ЦК КПСС составили список находившихся в Москве руководителей братских компартий, которых ознакомили с докладом Хрущева.

Китайскую делегацию на XX съезде возглавлял член политбюро и секретарь ЦК маршал Чжу Дэ.

«Будущий полководец в юности пристрастился к опиуму, но сумел избавиться от наркотической зависимости, — пишет доктор исторических наук Юрий Галенович (см. «Проблемы Дальнего Востока», 2006, № 6). — Учился в Германии. Считал, что как полководец ничем не уступает Чан Кайши. В компартию его привел Чжоу Эньлай. Солдаты гоминьдана, захватив жену Чжу Дэ, казнили ее, а голову выставили на площади на столбе. В конце двадцатых годов, когда Мао Цзэдун был не очень популярен в партии, его сместили с должности и всю власть передали Чжу Дэ. Мао этого не забыл и постепенно оттирал маршала от руководства».

Прочитав доклад о культе личности Сталина, Чжу Дэ хотел сразу же поддержать Хрущева. Но осторожный Дэн Сяопин, входивший в делегацию, настаивал на том, что сначала следует посоветоваться с Мао.

После съезда китайскую делегацию повезли на отдых в Грузию, но там, впервые после 1920-х, вспыхнули настоящие антиправительственные выступления. 7 марта 1956 года, в третью годовщину смерти вождя, грузинская молодежь в Тбилиси, Гори, Кутаиси, Сухуми и Батуми вышла на улицы, чтобы защитить имя национального героя. В столице Грузии возлагали венки к монументу Сталина, читали стихи в его честь.

«Сталинские времена, — писал в дневнике поэт Александр Твардовский, — были огромной компенсацией для национального самолюбия грузинских патриотов (или националистов?) за целые века исторической печали о минувшем давным-давно величии. Сразу после Сталина — настроения внезапной потери некоего первенства среди народов, а дальше и чувство вины, и опасений, и затаенной боли. И молчанка…»

В тот день школьники и студенты не пошли на занятия, а несколькими колоннами — с венками, портретами усопшего вождя, флагами — прошли по улицам города. В Тбилиси в манифестациях приняли участие более шестидесяти тысяч человек, в основном студенты и школьники. Они требовали вывесить в городе флаги и портреты Сталина, опубликовать в республиканских газетах материалы о жизни и деятельности Сталина.

Член политбюро компартии Китая Чжу Дэ находился в гостинице «Интурист». Молодежь требовала встречи с ним. Китайского гостя срочно эвакуировали на государственную дачу в Крцаниси. Но вышедшая из повиновения молодежь, захватив в городе машины, добралась до дачи, которую охраняли два взвода солдат из полка МВД. Они не смогли остановить толпу, которая требовала встречи с Чжу Дэ. Ему пришлось выступить перед взбудораженной молодежью и отрядить китайских чиновников, которые вместе со вторым секретарем ЦК компартии Грузии Михаилом Порфирьевичем Георгадзе возложили венки к монументу Сталину.

Это не помогло. Манифестанты пытались захватить Дом связи — искали радиостудию, чтобы рассказать о происходящем в Тбилиси. Писали в Москву телеграмму с требованием не трогать Сталина. В город ввели войска, которым разрешили применять оружие. При разгоне демонстраций погиб двадцать один человек и больше шестидесяти получили ранения. Органы КГБ задержали почти четыреста манифестантов. Из них судили тридцать девять человек — тех, кто выступал на митингах и составлял обращения к правительству. Первоначально намеревались квалифицировать эти демонстрации как контрреволюционный заговор со всеми вытекающими отсюда последствиями. Но потом сообразили, что это произведет самое неблагоприятное впечатление: какая же может быть контрреволюция в стране, где давно победил социализм? Да и в Грузии большой процесс вызвал бы возмущение и еще большее отчуждение от центральной власти.

А в Пекине Мао Цзэдун решительно возразил против разговора о преступлениях Сталина. Он говорил Хрущеву: «Критика ошибок Сталина правильна. Мы не согласны только с отсутствием четкой границы критики. Мы считаем, что у Сталина из десяти пальцев было три гнилых. В его жизни главное — заслуги…»

Чем определялась позиция Мао? Во-первых, признание преступных деяний Сталина подрывало концепцию непогрешимости вождя. И это пугало Мао больше всего. Если Сталин был неправ и совершал преступления, значит, и другие вожди могут быть небезгрешны. А вот этого они никак не могли допустить. Народ должен пребывать в уверенности, что власть, люди у власти, хозяин страны всегда правы. Во-вторых, это вообще рождало сомнения в идеальности марксистских догм, во имя которых все делалось. Никаких сомнений и никакой критики допустить нельзя!

Мао Цзэдун чувствовал, что реабилитация жертв массового террора, честный разговор о трагическом прошлом неминуемо ведут к полному развалу системы. То, что произошло после знаменитого секретного доклада Хрущева на XX съезде, продемонстрировало слабость системы, которая держится только на вертикали власти, на страхе. Стоит вытащить из этой вертикали хотя бы один элемент — безоговорочное подчинение власти, дать людям свободу слова — и система начинает рушиться.

Никита Сергеевич выдернул слепое поклонение вождю из фундамента, на котором стояло советское государство, и система зашаталась. Вот почему власти всегда так важно, чтобы ее боялись, чтобы не звучали критические голоса, чтобы не было сомнений и дискуссий, а от подданных власть желает слышать только долгие и бурные аплодисменты, переходящие в овацию.

Мао выступал и против разрядки напряженности, улучшения отношений с Западом, считал, что противостояние с империалистическим миром сплачивает китайский народ. Он пребывал в уверенности, что рано или поздно социализм победит в соревновании с капитализмом. Члены советского политбюро воспринимали разрядку просто как хитрый шаг в противостоянии с Западом. А Мао не желал никакой маскировки и требовал проводить жесткую линию «революционной борьбы с империализмом».