Георгий Санников - Большая Охота. Разгром УПА Страница 6

Рассказывая все это своей жене, которая всегда внимательно слушала рассказ о людях, окружавших меня по работе на Украине, но и принимала самое активное участие в этих разговорах, я неожиданно услыхал:

— А ты позвони Куку. Встреться с ним. Это же твоя молодость. Вряд ли сейчас украинская госбезопасность «уделяет» ему внимание. И вообще, ты знаешь такие вещи, которые известны немногим. Это же интересно для громадного количества людей, для нашей истории. Ты обязательно должен все это изложить на бумаге. Пиши книгу.

— Мемуаров и рассказов писать я не буду, а вот позвонить Куку, наверное, надо. Просто так, из интереса. А может, он меня и не вспомнит…

Получить номер телефона Кука не представляло труда. И тут все же сказалась старая привычка быть осторожным и осмотрительным, а может быть, и чувство страха, зная свою систему и организацию. «А вдруг все-таки слушают, — думалось мне. — Нет, надо на всякий случай подстраховаться, встретиться с кем-нибудь из моих старых друзей, знавших о моей работе с Куком в прошлом».

Сева Юшко, добрый друг и сослуживец по Киеву в разговоре со мной так и сказал:

— Да что ты, Георгий! — и, усмехнувшись, продолжил: — Сейчас никто и никого не слушает. — Наша служба переживает, наверное, самое тяжелое время в своей истории, ей сейчас не до Кука и ему подобных. Нам бы выжить под давлением «демократов» и сохранить кадры.

А тогда я почти год ежедневно встречался с Куком, и не где-нибудь, а во внутренней тюрьме КГБ Украины. Его идеологический «воспитатель». И хотя из его идеологической «перековки» ничего не получилось, тем не менее у нас было много общего в суждениях и оценках и почти не было теоретических разногласий — именно теоретических — по земельному, крестьянскому вопросу. А уж сколько политических споров, и почти все под техникой! Благо девочки на ушах» были свои и неоднократно убирали с пленки материал из моих бесед с Куком, потому что если бы Председатель КГБ, а докладывалась запись именно ему, услышал кое-что из сказанного, то меня в лучшем случае отстранили бы от работы с Куком.

Часто мне звонила Зина, впоследствии жена моего друга Юрки Калиновского. Зина была старшей группы специального подразделения ОТУ[11] КГБ Украины. Эта группа незамужних девушек — сотрудниц КГБ была специально командирована для постоянной работы в Киеве, для укрепления Оперативно-технического управления.

— Зайди, есть разговор, — говорила обычно Зина по телефону, и я тут же, бросив все, выходил из кабинета и бежал через дорогу в здание ОТУ. У нее был малюсенький кабинетик в 3,5 квадратных метра, где, буквально касаясь ее коленками, я садился напротив у миниатюрного столика с аппаратурой, надевал наушники и слушал пленку в тех местах, на которые мне указывала Зина. Обычно это были либо чересчур откровенные политические суждения (а как без них обойтись в жестких беседах с идеологическим противником), либо какие-то непроизвольно допущенные «ляпы» в моих разговорах с Лемишом или Уляной. Например, Лемиш — мне: «Заберите своего Ленина (имелись в виду работы В.И. Ленина, которые по просьбе Лемиша или по моей рекомендации приносились ему)». А у меня никакой реакции на «своего Ленина». Или: «Принесите, если это возможно, за последние два дня газеты «Правда Украины» и «Вечерний Киев». Я в тот же день приношу газеты. Спрашиваю: «Ну, «Правда Украины» это понятно, в ней была статья об идеологическом и моральном бессилии ОУН, а вот зачем вам понадобился «Вечерний Киев» — непонятно. Знаете, как у нас называют эту газету?» И на недоуменный взгляд Лемиша отвечаю: «Киевская сплетница». Хитро-лукавый взгляд Лемиша в мою сторону: «Ай-яй-яй, Георгий Захарович, а еще коммунист. А что здесь написано? Орган горкома КПУ». Оба смеемся. Я с ужасом слушаю свой смех на пленке.

«Ну задаст перцу начальство. Сгореть на таком дерьме. Думать надо было дураку. Расслабился. Забыл, кто перед тобой? Перед тобой враг, а ты с ним хиханьки-хаханьки разводишь, чекист называется, — мелькало в моей голове. — Спасибо Зинатке (так ласково я называл Зину)». Зинатка как всегда выручала. «Не волнуйся! Сейчас при тебе сотру, только ты укажи точное место». Или такое: я Лемишу при встрече через несколько дней на просьбу забрать «своего Ленина»: «Ну конечно, не «вашего же Ленина», а «нашего», вам до «нашего» вряд ли удастся дойти когда-нибудь». Лемиш хитро так, с издевочкой: «А-а, это вы мне за «Вашу сплетницу»?

Я знал, что Лемиш и Уляна по старой конспиративной привычке всех окружавших их людей наделяли, как правило, кличками. Я проходил у них под кличкой «Юрист». Называли так, потому что на пиджаке я носил университетский ромбик, и они знали, что я окончил юрфак Киевского госуниверситета им. Т. Г. Шевченко. «Железно» и в точку. Кличка эта была только для них. Я об этом не должен был знать…

И вот спустя какое-то время решился и набрал номер телефона Кука. Поприветствовав его на украинском, да еще на галичанском наречии, и не представившись, как будто продолжил разговор, начавшийся в далеком прошлом. Чувствуя напряженность в голосе Кука, я «помог» ему, сказав только, что сейчас я уже седой, а тогда был рыжий. «Юрист», — одним выдохом произнес Кук. Договорились о встрече. Потом их было несколько в течение двух лет. Я и не думал переносить на бумагу все свои переживания и известные мне действительно примечательные истории, происходившие в прошлом, если бы не одно событие…

Это случилось в Киеве в конце 1997 года на площади Независимости, бывшей Площади Калинина. Рассматривая книжные прилавки, расположенные во многих местах площади, я спросил, остановившись у одного из них, имеется ли какая-либо литература, где бы упоминалось об известном в прошлом руководителе ОУН В. Куке. Продавцов было двое: мужчина и женщина. Разговор шел на украинском.

— Этот иуда-предатель Кук, агент КГБ и Кремля, еврейский ставленник, — вскричала женщина, — да я бы его своими руками удавила!

Ей вторил мужчина:

— Знаем мы этого предателя! Петля по нему плачет! Но сейчас у меня о нем ничего нет. Раньше у меня были книги, брошюры, где писалось и о нем. Заходите ко мне в следующее воскресенье, я вам кое-что принесу о Куке.

Они продолжали яростно поносить Кука, пока я не прервал их замечанием, что вряд ли Кук агент КГБ, тем более человек Кремля, так как это был активный враг Советов, ярый антикоммунист, враг России, борец за свободную, независимую, соборную Украину. И уж тем более не еврейский ставленник — это чистопородный украинец и противник так называемого «еврейского засилья» в Украине.

— Что-то я вас не понимаю, Вы вообще говорите по-русски, да еще с чисто русским северным произношением, — сказал я, обращаясь к мужчине.

— Я двадцать лет сидел в русских северных лагерях, прошел весь Север, Колыму, Воркуту, я по милости России потерял свой родной язык, а я был в УПА, — возразил мужчина.

— Тем более, если вы были в УПА, то должны были знать Кука. И откуда у вас такая информация о его работе с КГБ, связях с Кремлем, с евреями? — продолжал я.

— Да так говорят о нем у нас на наших собраниях и встречах некоторые члены ОУН, — ответил мужчина.

Я глядел на этих негодующих людей и думал, как легко возбудить человека неправильной или нечетко сформулированной мыслью, направленной по умыслу, или незнанию, или ложной информации, да и просто так небрежно брошенным словом. Мне захотелось рассказать о Лемише, кто он был в действительности. Уж кто-кто, а я знал о Куке, наверное, больше самого Кука — об этом «объекте» самого пристального внимания КГБ, проходившего многие годы под кличкой «Трехсотый» (номер камеры в тюрьме КГБ Украины, где сидел Лемиш.).

Уже после первых допросов стало понятно, что ни о какой вербовке Лемиша не может быть и речи, даже в будущем, а вот использовать его втемную, как тогда говорили (да и сегодня этот оперативный термин остается в ходу), это даже нужно. Это было тогда, наверное, главным в наших в то время активно ведущихся оперативных радиоиграх с ЗЧ ОУН[12] и ЗП УГВР[13].

Все это я вспомнил на пути от площади Независимости к дому своей сестры у Золотых ворот самого любимого для меня из всех виденных городов мира — Киева. И сидя за украинским борщом, который могут варить так вкусно только в Украине, и варениками вместе с пельменями по-уральски, приготовленными сестрой, я все больше приходил к мысли заявить во всеуслышание, что неправда это, все было совсем не так, и многое и сегодня остается ложью, а уж что касается истории Кука, то о нем, последнем из могикан, действительно достойным уважения противнике, необходимо сказать и правду о его захвате, и о работе с ним (но, упаси, боже, ни о каком сотрудничестве и речи быть не могло), о его идеологической стойкости, о неизменном следовании своим идеалам.

«Конечно, — думал я — придется изменить некоторые фамилии действующих лиц, имена и клички агентуры, потому что и сегодня некоторые детали могут повредить еще живущим людям, нанести ущерб интересам как Украины, так и России. Но правду надо сказать, ибо правда не имеет ни временного, ни какого-либо другого фактора, она должна быть только на одном понятном каждому человеку уровне и иметь одно значение — быть и оставаться правдой.