Георгий Санников - Большая Охота. Разгром УПА Страница 7

«Конечно, — думал я — придется изменить некоторые фамилии действующих лиц, имена и клички агентуры, потому что и сегодня некоторые детали могут повредить еще живущим людям, нанести ущерб интересам как Украины, так и России. Но правду надо сказать, ибо правда не имеет ни временного, ни какого-либо другого фактора, она должна быть только на одном понятном каждому человеку уровне и иметь одно значение — быть и оставаться правдой.

А кем же были мы, тогда совсем молодые чекисты? Чем мы руководствовались? Что вело нас отдавать все силы работе и заставляло, если надо, жертвовать собой во имя интересов общего дела? Во имя чего умирали чекисты под пытками СБ[14], не открывая секретов: знали, что назови агентуру, и ее сразу же уничтожит та же СБ. Что заставляло практически никогда не сдаваться оуновцев? Что заставляло их гибнуть с песнями «Ще не вмерла Украiна», «Ой ти, Галю»? Какие пружины приходили в действие, когда последней мыслью смертельно раненного, уже умирающего оуновца было решение подорвать себя гранатой, да при этом прижать ее рукой к лицу и выдернуть чеку в оставшиеся секунды еще живущей мысли — так изуродовать лицо, чтобы никто не смог опознать и использовать его в своей работе против подполья? И только захватив живыми применив хорошо подготовленную и проверенную многолетним опытом машину идеологического воздействия, заставить человека, зачастую даже и незаметно для него, перейти на нашу сторону, работать на нас. Что же это за сила такая?

Мысль о книге все чаще приходила мне на ум. «Наверное, надо начать с того, как я пришел к в органы госбезопасности, и почему именно сюда. Как готовил себя к роли борца «за освобождение человечества от ига капитала», за свободу человека и за готовность убить человека, если он не воспринимает твою идеологию, не верит в нее, а верит в свою и тоже борется за нее», — думалось мне за «вкусным» столом у сестры в Киеве.

— Мы не можем взять тебя в органы госбезопасности — набор в наши школы уже закончен, а оформление на работу к нам займет пару месяцев, да и какая работа? Заниматься канцелярской работой вряд ли тебе захочется — так говорил мне подполковник Изместьев, заместитель начальника отдела кадров Министерства государственной безопасности УССР.

К этому времени закончил в Киеве специальную подготовительную школу Военно-Воздушных Сил, с 15 лет уже носил военную форму, не попал в военное училище по состоянию здоровья.

— Ну, а все же, куда пойдешь? — спросил Изместьев, — на завод, или куда учиться?

— Планирую юридический факультет Киевского университета, если получу отказ у вас, — ответил я.

— Ну и хорошо, иди учиться на юрфак, а придет время, мы о себе напомним, мы тебя, я думаю, не забудем, — закончил Изместьев.

Экзамены в конце августа я сдал успешно, и стал студентом.

Годы учебы в университете пролетели быстро. Время было послевоенное, бурное. И уже с первого курса — в комсомольской работе. Все мелькало как в калейдоскопе: председатель спортбюро, член комсомольского бюро, сектор военно-спортивной работы, один из основателей спортивного движения среди студентов Украины по парашютному и планерному спорту. Первым среди студентов Киева окончил Киевский аэроклуб и на аэродроме «Чайка» совершил свои первые пять прыжков. Сотни студентов университета обучались в этом аэроклубе, были среди них и чемпионы республики, несколько мастеров спорта. Осушение Ирпенской поймы, посадка тысяч деревьев на песчаных отмелях и плесах Дарницы, зеленеющих сегодня густым ивовым лесом… В общем жизнь била ключом…

Замечательные ребята, настоящие молодежные вожаки окружали меня: Жора Тихолаз, Володя Черевченко, Игорь Бем, Володя Легкодух, Жора Карась, Юра Котов, Володя Кальченко и многие другие, так искренне веровавшие в нашу конечную цель — победу коммунизма не только в отдельно взятой стране, но и во всем мире.

Плохо было с одеждой, питанием. Мне так и не удалось получить диплом пилота-спортсмена, для этого надо было после теоретического курса провести два летних месяца на аэроклубовском аэродроме Чайка, не удалось до того поехать и на Кавказ на спортивную студенческую базу под Эльбрусом, чтобы стать альпинистом. После первого курса я увлекся альпинизмом, прошел недельный курс подготовки в альпинистском лагере в знаменитых карьерах на реке Тетерев у Житомира под руководством самого Михаила Тимофеевича Погребецкого[15] — «Михтея», как его звали альпинисты, — учителя всемирно известного Евгения Абалакова[16].

— Я из тебя, Георгий, второго Абалакова сделаю, — как-то сказал Михтей, приметив, как дюльфером[17] я спускался по тридцатиметровой отвесной стене карьера. — Ты и внешне напоминаешь мне его, он был такой же рыжий, крепкий и цепкий, — говорил «Михтей».

Не удалось мне ни первое, ни второе — не было денег на поездку на Кавказ, даже на самый дешевый билет (все остальное шло за счет государства), а два летних месяца каникул надо было использовать для заработка на свое содержание — родители могли только прокормить худо-бедно, но не одевать — в семье трое детей и один работающий отец, первые послевоенные годы… Мать так и сказала: «Сытым в семье будешь, а на одежду у нас денег нет».

Стипендии не хватало, вот и пришлось мне пожертвовать и любимым авиаспортом, и альпинизмом — работал в летний период в пионерских лагерях то физруком, то вожатым, а однажды даже и завхозом, зарабатывал себе на приличную одежонку.

На четвертом курсе я проходил практику в городской прокуратуре в отделе по борьбе с несовершеннолетними преступниками. Прокурором этого отдела была известная в Киеве Клавдия Васильевна Кодубенко. Приятная такая тетка, рано поседевшая светлая шатенка, лет на 15–20 старше меня, фронтовичка, имевшая за войну два ордена, по внешнему облику отвечающая всем требованиям прокурорского набора — подтянутая, строгая, худощавая, всегда в коричневой прокурорской форме (в те годы форма прокурорских работников была коричневого цвета), с потрепанным темно-коричневого же цвета портфелем. Всегда часа на два раньше начала рабочего дня, где-то в шесть, полседьмого утра уже в кабинете и что-то стучит на машинке.

Но это она с виду такая строгая, а вообще-то в глазах, если внимательно посмотреть сквозь толстые стекла очков в черной простенькой оправе в эти близорукие глаза, — где-то там, в глубине детская беспомощность и какая-то щемящая сердце доброта.

Я вместе с ней вел несколько уголовных дел, в которых были замешаны малолетние или несовершеннолетние преступники, в том числе одно из нашумевших в Киеве дел по изнасилованию. Это была банда так называемых малолеток во главе, конечно, взрослого опытного негодяя — шофера грузовика. Дело было запутанное и сложное. Мы старались уложиться в сроки, тем более что оно контролировалось самим генеральным прокурором Р. И. Руденко, в то время работавшим в Украине. Вся эта группа была арестована и содержалась в Лукьяновской тюрьме, куда мы довольно часто ездили их допрашивать. После долгой езды на трамвае шли пешком к тюрьме и проходили мимо действующей церкви. И каждый раз Клавдия Васильевна говорила: «Георгий! Возьми у меня мелочь и подай убогим и нищим старухам, я сама не могу, я в форме». Я хорошо понимал ее, сам сострадал нищим и убогим, коих в те годы в Киеве было предостаточно, молча брал деньги и раздавал «серебро» и «медь» всем понемножку. Я не видел, чтобы она крестилась, но искоса замечал, как она строго и внимательно смотрит на храм и на мою раздачу мелочи, как бы соучаствуя со мной. Но ничего подозрительного, и ничего плохого не подумаешь о таком человеке.

Практику мы проходили вдвоем с сокурсником Валерием Захаровым. И вот однажды, придя на работу, мы увидели за столом в кабинете К. В. Кодубенко двух незнакомых суровой внешности мужчин, не ответивших на приветствие, при этом один из них был в кепке. Оба внимательно смотрели на вошедших.

— Вы кто? — после приветствия спросил я.

— А вот сейчас узнаете, — вместо ответа сказал один из них и ткнул под нос мне красную сафьяновую книжицу с надписью золотом «МГБ УССР», мгновенно захлопнув ее. Я так и не успел прочитать содержимое книжицы-удостоверения, но на фотографии точно был его предъявитель. Я сразу же «окрестил» их — «типы».

— Вы давно работаете в этом отделе? Покажите-ка ваши временные удостоверения, горе-практиканты.

Какой смысл вложил главный «тип» в эти слова «горе-практиканты», я так и не понял. Смысл этих слов стал мне ясен спустя полтора года.

Мы протянули сотрудникам МГБ выданные в горпрокуратуре отпечатанные на листке бумаги, но с официальной печатью временные удостоверения.

— Точно, они, — сказал один из этих двух, пожилой на вид, с изъеденным крупными оспинами широкоскулым лицом с маленькими сверлящими холодными глазами и большой лысиной, прикрытой как будто наклеенными на нее жидкими волосиками, зачесанными со всех сторон. Это и был главный тип. Второй, помоложе, в кепке, молча кивнул. Если первого я как-то сразу же запомнил по его характерным оспинам, то второго никак не смог бы описать, если бы даже и постарался запомнить его лицо, — ну ничего примечательного, кроме серой и тоже совсем неприметной на вид кепки ничего не бросалось в глаза во внешности этого человека. Если пожилой смотрел прямо в глаза и имел какое-то все-таки определенное выражение лица, как мне казалось, несколько насмешливо-ироническое, то тот, помоложе, смотрелся как серое пятно на такой же серой, стене рабочего кабинета Кодубенко. Средненький росточек, маленькое личико с близко посаженными глазками, смотрящими куда-то в сторону, мимо тебя, ну весь какой-то серый, и все тут.