Людмила Шапошникова - Австралоиды живут в Индии Страница 7

— Как зачем? — удивился дядя. — А что будет с тобой после смерти? Тебе придется идти в Верхнюю страну христиан. А страны, где все твои предки и куда идут после смерти янади, тебе уже не видать.

Голакондаполайе вдруг стал ясен весь ужас свершившегося. Радость мгновенно улетучилась. Он обхватил голову руками и стал раскачиваться из стороны в сторону, издавая всхлипывающие звуки. Дядя печально взирал на племянника. Но Голакондаполайя не зря славился тем, что находил выход из любого трудного положения. Голова у него работала хорошо. И сейчас она неустанно трудилась над поиском выхода. И по мере того как напряженная мысль Голакондаполайи формировала этот выход, всхлипывания и завывания становйлись тише, а раскачивания не такими головокружительными. Наконец он совсем успокоился и обрел способность снова говорить.

— Теперь все в порядке, — заявил он дяде. — Я знаю, что мне надо делать. За день до смерти я снова обращусь к Ченчуамме, выброшу крестик и пойду в Верхнюю страну янади. Только бы мне об этом не забыть.

У дяди от изумления отвисла нижняя челюсть. Племянник превзошел его в мудрости…

Ну а многочисленные братья и сестры, как же с ними? Долгое время Голакондаполайя питал к ним самые братские чувства. Правда, эти чувства не находили должного отклика в душах и сердцах вновь обретенных родственников. А потом случилось вот что. Голакондаполайю не пустили в каменный дом, когда там шла торжественная служба в честь юбилея невесть откуда взявшегося третьего бога со странным именем апостол Фома Неверующий. И все из-за того, что на Голакондаполайе была одна набедренная повязка. Рубашку «братья» и «сестры» ему так и не купили, а у самого него не было для этого денег. В тот день он ушел от дверей каменного дома с чувством облегчающей потери.

Вот и вся история о христианине. К этому можно добавить, пожалуй, еще одно. Единственный христианин янади до сих пор мучается теологической проблемой: не забыть за день до смерти вновь обратиться к надежной и испытанной богине Ченчуамме.

7

Улыбка янади

Это случилось в первый день моего появления у янади. Мы остановились у очередной безымянной деревни. У крайней хижины на выжженной земле сидело несколько человек: старик, молодой мужчина, женщина и мальчик.

― Здравствуйте, ― вежливо сказала я.

Мне никто не ответил. Все четверо какую-то минуту молча рассматривали меня.

«Что за странное племя», — подумала я. И стала ждать. И вдруг как будто луч солнца озарил лица сидевших. Они улыбались. Улыбались удивительно искренне и приветливо. И я поняла, что теперь все в порядке. Просто у них не было слова для приветствия. И вместо этого они одаривали человека этой удивительной улыбкой.

Улыбка янади не была чем-то однозначным. Освещая лицо человека, она свидетельствовала о многом. В ней были робость и смущение, открытая радость, иногда немного печали, удивление и нежность, затаенная горечь и прямота смелости. Короче говоря, в этой особенной улыбке как в фокусе сосредоточивалось все, что было свойственно характеру самих янади. Характер этот формировался в течение многих веков в специфических племенных условиях, в теснейшем общении с природой, в среде традиционных представлений об окружающем мире. Окружающий мир менялся быстро, а представление о нем — медленно. Со временем увеличивалась своеобразная несовместимость характера и представлений янади с городом и бытовавшими в нем отношениями. Несовместимость эта почти вычеркнула янади из современного общества и создала в этом обществе представления о племени. Представления эти оказались более примитивными, чем сами янади и их характер. Они сводились к определенному набору эпитетов, прочно прилипших к племени. Чтобы найти эти эпитеты, не надо было обладать ни оригинальностью мышления, ни душевной чуткостью. Янади ленивы, говорят горожане и крестьяне окрестных деревень, янади глупы и тупы, они непрактичны и медлительны, они… Да стоит ли все это повторять? На это янади отвечает только улыбкой, в которой так много простого человеческого достоинства.

Город шумен и непонятен. Все куда-то бегут и торопятся. Здесь, а не в джунглях обречен теперь янади добывать средства к существованию — деньги. Деньги можно только заработать. Остальные пути их добывания янади не известны.

Деньги… Сколько человеческих конфликтов, трагедий и кровавых историй связано с ними! Но об этом янади пока не знают. К деньгам и работе они подходят с позиций древних собирателей и охотников. Если в хижине нет еды, надо идти в джунгли и добыть ее. Когда еда есть, то не надо беспокоиться. Можно не идти в джунгли, можно сидеть на берегу реки и завороженно смотреть на игру ее струй, можно следить за облаками, плывущими по небу, можно бить в барабан и танцевать. Можно многое. А завтрашний день? В данную минуту это понятие почти абстрактное. Завтрашний день неясно рисуется в призрачной дымке отдаленного будущего.

Что такое работа и деньги? Это еда сегодняшнего дня. Это беззаботный вечер и ужин для всей семьи. Нужно ли беспокоиться о завтрашнем дне? Тысячелетиями предки янади не умели этого делать. Могут ли потомки научиться этому за сотню лет?

Когда живешь сегодняшним днем, деньги теряют свою ценность. Деньги и янади существуют пока отдельно. Поэтому в городе говорят: янади не знают цены деньгам. Они не копят деньги, не ссужают их под проценты, не покупают на них лавки и магазины, не пересчитывают жадно денежную прибыль, не ссорятся из-за них, не грабят, не убивают. Янади будет честно трудиться целую неделю, но, получив деньги, он на следующий день не придет на работу. Перед ним стоит важная проблема: скорее истратить эти деньги. Пока эта задача не разрешена, янади вновь на работе не появится. Получая деньги, он не станет их пересчитывать. Просто потому, что не умеет считать. Он овладел счетом в пределах десяти, таблица умножения ему не знакома, и он не в силах пока ее постичь. Он берет столько денег, сколько дает ему хозяин, и претензий не предъявляет. Если хозяин совсем не дает денег, янади тоже спокойно уходит. Поэтому в городе и смеются над янади, считая, что каждый может их обмануть. Но не каждому из смеющихся под силу поступить так, как янади. Он не будет валяться в ногах у притеснителя и вымогателя, не будет униженно выклянчивать рупии и не будет плакать. Для этого он слишком горд, самостоятелен и независим. Он привык во всем полагаться только на самого себя. Чужому миру не сделать из него раба. И он не хочет и не желает зависеть от людей этого мира. Он пока еще янади. И у него есть какое-никакое, но свое племя. Он одаривает обидчиков обезоруживающей улыбкой. Улыбкой янади.

Голод не причина для плохого настроения янади. Недоедание — почти обычное его состояние. Ну а те, у кого оказались деньги? Как они их тратят? Они идут на рынок. Здесь их снова обманывают и обсчитывают. Янади покупает риса ровно столько, сколько нужно на сегодняшний день. Завтрашний день вновь растворяется для него в неясной дымке. Какие-то деньги еще остаются, и вторая важная покупка — кусок ткани для жены. А если и после этого останутся деньги, янади может осуществить свою заветную мечту — покататься на автобусе и даже на поезде. В автобусе или вагоне он садится на пол и с замиранием ждет, когда тронется эта чудесная машина. От быстрого движения у него ёкает внутри, сжимается сердце и чуть кружится голова. Он не представляет себе, куда он едет и зачем. Главное — едет.

В раскрытые окна врывается теплый ветер и мелькают дома и придорожные деревья. Немного жутковато, в этот момент он считает себя самым везучим человеком на свете. Он, городской янади, знает, что тысячи его соплеменников до сих пор не держали монеты в руках, не ездили в автобусе, ни в поезде, ни на телеге. И жизнь ему кажется в этот момент счастливой и удивительной. Из этого счастливого забытья янади нередко выводит пинок контролера, обнаружившего, что билет странного пассажира давно уже кончился. Не возражая и не споря янади покидает вагон и бодро шагает по шпалам — опять в город. Обратный путь может занять и два и три дня. Семья терпеливо ждет отсутствующего кормильца, не высказывая при этом ни беспокойства, ни волнения. Съестные припасы, которые он наконец приносит, уничтожаются немедленно при общем ликовании всех домочадцев. А когда наступает завтра и в хижине не обнаруживается ни горстки риса, янади вновь отправляется на работу. В работе он проявляет творческое начало, которое средний горожанин считает недопустимой роскошью. Янади не возьмется за любую работу. Он выберет ту, что ему по душе. Если ему нравится быть садовником и ухаживать за цветами, он не станет подметальщиком. Если ему интересно крутить педали велорикши, он не наймется батраком к соседнему помещику. Но город и окрестные деревни не в состоянии удовлетворить индивидуальные запросы янади в работе. Тогда янади будет голодать, но не возьмется за труд, который ему не интересен. Где-то в глубине своей души он всегда остается бескорыстным свободным художником. И это тоже не нравится городу.