Ростислав Ищенко - Украина в глобальной политике Страница 8

Ну а дальше была Беловежская Пуща, в которой интересы Ельцина, Кравчука и Шушкевича (как бы они впоследствии ни валили вину друг на друга) совпали. Ликвидация союзного центра делала каждого из них полным, никому не подотчетным хозяином в своих владениях. Об этом свидетельствует и судьба СНГ, куда Казахстан и другие республики Средней Азии, внезапно узнавшие, что Союза больше нет, вынуждены были пробиваться с боем и где интеграционные инициативы Нурсултана Назарбаева, реализация которых позволила бы сохранить единое государство хотя бы в форме конфедерации, забалтывались Ельциным и активно гасились Кравчуком и Шушкевичем. Во всяком случае, во время собеседования при приеме на работу в МИД Украины я уже в сентябре 1992 года услышал от тогдашнего заместителя министра и одновременно начальника отдела политического анализа и планирования МИДа Бориса Тарасюка, что власти Киева считают СНГ не более чем механизмом цивилизованного развода. С момента подписания беловежских документов прошло всего девять месяцев, СНГ находился еще в стадии формирования, а концепция цивилизованного развода была уже принятым и устоявшимся взглядом украинской элиты.

Итак, в 1991 году правящая элита Украины воспользовалась вызванным ГКЧП и дискредитацией Горбачева политическим кризисом, в ходе которого центральные органы государственной власти СССР потеряли контроль над событиями, и, обманув украинских избирателей, получила народный мандат на независимость. Независимость делала украинскую власть полным и единоличным распорядителем всей государственной собственности УССР – а это была самая богатая советская республика с огромным потенциалом. Но было понятно, что обман скоро вскроется, а последствия роспуска СССР в экономическом плане будут плачевными: исчезновение в один день централизованного управления и планирования вело к разрыву хозяйственных связей, хаотизации финансового оборота и неизбежно имело своим следствием резкое скукоживание экономики, в свою очередь ведущее к обвальному падению уровня жизни населения.

Для сохранения не только независимости как таковой, но и собственных должностей, открывавших доступ к неограниченному обогащению, украинской элите необходимо было объяснить народу, зачем независимость нужна, то есть представить стройную, теоретически глубоко проработанную идеологию построения независимого украинского государства. Такой идеологией обладали только украинские националисты. Они, в свою очередь, были заинтересованы в союзе с посткомпартийной элитой, поскольку не обладали серьезной поддержкой в украинском обществе. Даже в перестроечную эпоху расцвета национальных движений в советских республиках украинские националисты вынуждены были назвать свое движение «Народный рух Украины за перестройку» (уже после суверенизации переименованный в просто «Народный рух Украины»), иначе – ограничившись только национальной идеей – они не могли рассчитывать даже на подобие массовости. Но и после этого совокупные усилия всех националистических организаций давали на первых выборах эпохи независимости 10–15 % голосов избирателей. Националисты оказывались в меньшинстве во всех органах власти и рисковали быстро скатиться в состояние абсолютно маргинальной оппозиции.

Но у них было два преимущества. Во-первых, только они действительно боролись за независимость Украины и выработали идеологию, объясняющую ее необходимость. Во-вторых, в электоральном плане они пользовались поддержкой хорошо организованных и компактно сконцентрированных территориально избирателей трех областей Западной Украины: Львовской, Тернопольской, Ивано-Франковской – исторической Галиции. Иными словами, у них была собственная территориальная база, для управления которой лояльность националистов союзнику много значила.

Союз с националистами нес для бюрократии еще одну проблему – исторически националистическое движение зарождалось и развивалось в австрийской (после Первой мировой войны польской) Галиции и, в силу ряда исторических событий, которые мы не можем подробно рассмотреть в этой книге (в частности, геноцида галицких русин-русофилов, организованного в 1914–1917 годах австро-венгерскими властями и поддержанного галицкими русинами-украинофилами), носило русофобский характер. Кроме того, его адепты перед Второй мировой войной приняли нацистскую концепцию построения государства-нации, подчеркивали свою идеологическую идентичность с гитлеровским национал-социализмом, а в ходе Великой Отечественной войны массово пошли на службу в диверсионные (батальоны «Нахтигаль» и «Роланд» абверовского полка «Бранденбург»), вспомогательные (шуцманшафтбатальоны), боевые (дивизия СС «Галиция») и карательные («бригада Каминского») части вермахта, полиции и СС. При этом, независимо от конкретной части и ведомственной принадлежности, они зарекомендовали себя на временно оккупированных территориях СССР не как солдаты (известен лишь один фронтовой эпизод, закончившийся быстрым и полным разгромом дивизии «Галиция»), а исключительно как каратели и садисты. Теми же «талантами» отметились и националисты, входившие в формально независимые парамилитарные формирования. Данных о потерях германских войск в столкновениях с такими националистическими «партизанами» нет, зато они воевали с советскими партизанами и вдохновенно резали мирное население (например, в ходе Волынской резни 1943–1944 годов). Практику террора против мирного населения националисты-бандеровцы применяли в Западной Украине и после войны, пока к 1956 году их боевые отряды не были полностью уничтожены. Понятно, что идеологические наследники Гитлера и бандеровских убийц не могли пользоваться в советской Украине популярностью и публичный союз с ними таил для посткоммунистической бюрократии опасность лишиться общественной поддержки.

Однако украинские националисты образца 1991–1992 годов оказались людьми властолюбивыми и компромиссными. Во-первых, они согласились не оформлять свой союз с властью публично, формально оставаясь в оппозиции, но по принципиальным вопросам поддерживая власть своими голосами, а также идеологически окормляя ее. Во-вторых, они признали необходимость временного очеловечивания своей идеологии и истории. В результате в начале-середине 1990-х годов самые матерые националисты даже не заикались о героизации Бандеры, Шухевича и других коллаборантов, слишком уж ярко отметившихся на службе Гитлеру. В тот же ряд нерукопожатных попали и дивизия СС «Галиция», и вспомогательные полицейские формирования. Кроме того, были искусственно разведены Организация украинских националистов (ОУН) и ее боевой отряд – Украинская повстанческая армия (УПА). Признавая за последней совершение военных преступлений, в том числе зверских расправ с мирным населением, националисты утверждали, что ОУН – чисто политическая организация; она не несет ответственности за эксцессы, связанные с УПА, так как занималась едва ли не исключительно народным просвещением. Далее утверждалось, что большинство украинских «партизанских» формирований вовсе не принадлежали к УПА (которая иногда сотрудничала с гитлеровцами, хоть и против своей воли) и воевали единственно за независимость Украины против двух преступных режимов: гитлеровского и сталинского. Здесь на руку украинским националистам сыграли перестроечные мифы десталинизации, которые приписывали СССР бессистемный всеохватывающий террор и насчитывали десятки миллионов жертв этого террора (которых в реальности оказалось меньше миллиона за двадцать восемь лет, с 1925 по 1953 год).

Иными словами, в глазах общественности националисты предстали эдакими гуманитариями, не стремящимися во власть, а озабоченными лишь восстановлением исторической справедливости да развитием украинской национальной культуры. С учетом ментальности постсоветского населения Украины даже историческая концепция националистов в первые годы независимости была старательно зачищена от русофобии. По их версии, украинский народ всю свою историю боролся за независимость против бессмысленно угнетавших его национальные чувства русских царей и советской компартийной иерархии. А все рассказы о ксенофобии националистов якобы не соответствуют действительности. Обычным гражданам, не способным критически оценить распространяемые националистами мифы, внушалось, что нет ничего плохого в том, чтобы любить свою родину (правда, при этом родина незаметно подменялась нацией и государством, основанным на примате нации), свой язык (правда, при этом русскоязычным жителям Украины, которые даже в 2008 году, по данным Института Гэллапа, составляли 83 % населения Украины, объясняли, что раз страна называется Украина, то и родной язык у них украинский), свою культуру (правда, из культурного наследия Украины вычеркивали не только Пушкина и Достоевского, но даже Гоголя с Булгаковым, заменяя их либо народными промыслами вроде вышиванок и пысанок, либо современными литераторами-графоманами и псевдохудожниками). Медленно, постепенно националисты отбеливали свое прошлое и вводили в моду альтернативную «украинскую культуру». С учетом постсоветской ориентации на Запад как на друга и учителя, который должен помочь быстро прийти к европейскому благосостоянию, националисты также подчеркивали украинское «западничество», выдавая свое колониальное второсортное положение в составе Речи Посполитой и Австро-Венгрии за глубокую интеграцию в европейскую культуру и приобщение к западным (общечеловеческим) ценностям.