А. Корин - Феномен «Что? Где? Когда?» Страница 8

А еще мы оба были увлечены астрологией. Когда-то начали работать с известным астрологом Валерием Ледовских и так и работаем постоянно по сей день. Мы однажды сделали астрологические карты, как составлять команды на конкретный день и конкретную игру. Потом попросили составить наши личные карты, мои и Ворошилова. Ледовских был потрясен совпадением наших карт. Я в математике не сильна, но он назвал какое-то бешеное количество нулей по многим совпадениям. Он сказал, что это в мире невозможно. Он сказал: "Это за гранью". И еще, что феномен Ворошилова объясняется тем, что мы с ним встретились. Потому что хотя "Ворошилов - личность незаурядная, гениальная и так далее и так далее, но как было по жизни в начале? До встречи с вами? Его успех всегда заканчивался крахом. Если проследить по всем другим фактам его жизни, то чем выше был у него успех, тем серьезнее потом крах". Так мне сказал астролог Ледовских, взглянув на наши карты. Мы потом с Ворошиловым вспомнили все, что было в его жизни и у нас все совпало с мнением астролога.

Ведь, действительно, Ворошилова постоянно отовсюду выгоняли. Либо из-за характера, либо из-за того, например, что он в театре Ленкома пробил потолок для спектакля. Он работал там когда-то как театральный художник, и ему нужен был столб света ночного неба. Так он взял и сломал потолок. Пришел директор театра, а там дыра. Директору плохо стало, а Ворошилов был уволен. Потом его с треском выгнали из "Современника". И то же самое было на телевидении. У него вечно были проблемы с начальством.

- И все-таки вернемся к другой "проблеме", уже Вашей. Как Вы почувствовали, что для Ворошилова Вы не просто один из сотрудников?

- Вы опять за свое. Про любовь вам подавай. Я уже говорила, что началось у меня все с ненависти, какой-то удивленной ненависти. А потом... Мне легче объяснить то, что произошло потом, только какой-то энергетикой Ворошилова, каким-то его магнитом, что ли, который меня просто притягивал. Вот, я помню, что он меня как-то попросил привести ему какую-то книжку, и я приезжаю к нему домой поздно вечером и врываюсь в его жизнь в двухкомнатной квартире, где были его мама и его тогдашняя жена. Я просто почувствовала тогда, как меня потянуло к нему.

Потом помню, что мы были в Узбекистане в командировке. Вот у него странности были какие-то. Я просто помню, он вошел в номер, а я была из душа, вышла в тапочках. И он мне потом сказал: "Меня поразил твой палец. Я в него влюбился. Мизинец на ноге". Я не знаю, что у меня на мизинце. Там, кроме мозоли, по-моему, никогда ничего не было. А ему - нравилось.

Ну а потом, в общем, все это завертелось, закружилось и началось. Все-таки у меня уже был маленький ребенок и муж. Сказали моему мужу, что я встречаюсь с Ворошиловым. Он собрал чемодан и ушел. И мы расстались. Ну, а Ворошилов развелся с женой еще до нашей с ним встречи. И потом мы уже давно были вместе, но официально не женились. Для меня это было не важно. Он видел, что мне на самом деле это все равно. А уговорила нас Кира Прошутинская, которая все время приставала то ко мне, то к нему и говорила: "Ну, ребята, в конце-то концов, сделайте это для меня". Ну для нее мы были готовы на все. Я помню, что мы забежали в тот загс, который на Кутузовском. Забежали и расписались.

- Хорошо, а вот однажды, после съемок вы месяц были в Армении, где не было производственного процесса. Не было этого сумасшедшего дома. Какой он в тишине был?

- Конечно, в спокойном состоянии, в обыденной, так сказать, жизни это был другой человек. Например, он был жуткий аккуратист. Может показаться смешным, но на самом деле Ворошилов мог сам себе штопать носки. Правда, это было единственное, что он мог делать в быту. Штопать носки или пришить пуговицу. Это он мог. Но я думаю, что это у него от деда. Дед был портной. И отец шел по этой же линии, он был конструктором одежды, таким достаточно серьезным, у него даже была отсрочка от армии во время войны, потому что он шил военную одежду. Тут, видимо, у Ворошилова это было просто наследственное. И мама тоже шила всю жизнь. А все остальное... Он не мог даже сварить себе яйцо. И если его мама, Вера Борисовна, уезжала, а я была на работе, то он звонил моему девятилетнему сыну Борису и спрашивал: "Борь, а как сварить яйцо?!" Чем, конечно, он наповал сражал моего сына, который привык жить самостоятельно, по-моему, лет с пяти и сам себе все варил и делал, если не приходила бабушка, и сидел сам, один. Поэтому он просто поражался, как это "Вовка", как он говорил, может ему звонить и спрашивать, как варить яйцо. Зато у Ворошилова было абсолютно легкое и понятное для хозяйки меню. На утро - геркулесовая каша и творог. И кофе. Позднее чай. Это обязательно. В обед - это какой-то вегетарианский суп и картошка с селедкой. Как закуска. И какое-нибудь мясо. Ну, это в разное время и от состояния здоровья и от возраста менялось. Но единственное, стабильное - картошка с селедкой, любимое его блюдо. А вечером - гречневая каша. Чуть-чуть может быть шаг влево, шаг вправо. А вообще, любая еда, если ему кто-то готовил или он куда-то приходил, и кто-то его угощал - ему все казалось ужасно вкусным. Главное, чтобы без проблем, чтобы ему ни о чем таком не думать.

Что касается состояния души - он мог быть задумчивым, мог быть мрачным, точнее не мрачным - молчаливым... Хотя, с другой стороны, именно в Армении ему в голову пришла идея "Брэйн-ринга". Я помню, что все время мы читали.

- Это в коттедже?

- Да, в Доме композиторов в Дилижане, в Армении у нас был такой вот коттеджик. Там не было никого. Это была зима. Январь месяц. Новый год. И все это было в снегу. И были мы. И вот был еще армянский композитор Авет Тертерян. Они были очень похожи с Ворошиловым. Где-то после завтрака мы приходили в жутко холодную столовую, ели там такую пищу, которая, по-моему, совершенно была не съедобной. И потом мы шли гулять и ходили по горам. Ходили по горам, спускались вниз, а там начиналась другая природа. Весна, зеленая трава. Потом мы стали уезжать на автобусе до границы с Азербайджаном. И там ходили много. Потом в какой-то день уехали в Тбилиси тоже на автобусе по проселочным этим дорогам, горным. Увидели Тбилиси какой-то новогодний, посленовогодний, теплый, удивительный...

Мы потом вспоминали эту зиму в Армении, когда в Светлогорске, под Калининградом, купили полдома. И там Ворошилов вдруг стал сажать деревья. Он вообще любил сажать деревья. Деревья, кусты. Однажды приволок такой куст жасмина на тачке. Совершенно гигантский. Двухметровый. Я говорю, он ни за что не прирастет, это невозможно, надо маленькое растение сажать. Нет, он его впихнул в землю. И жасмин у него действительно вырос. Сейчас это какой-то гигантский куст, который все вокруг заполонил. Он знал, что я люблю сирень и жасмин. Он все время это сажал. А там жасмина просто очень много. Потом строили эти полдома. И вот они с моим сыном Борисом ездили и собирали кафель. Калининград - это было место разрушения немецкой культуры. Мы когда туда первый раз приехали, там на всех магазинах висели такие литые бутылки с вкраплениями янтаря и какого-то цветного стекла. И все это очень скоро уничтожили. Мы там подолгу каждый год отдыхали. И Ворошилов с Борисом начали собирать вот эти остатки изразцовых каминов. У нас построено там три камина. Один такой старый камин. На нем - женская головка есть. Ворошилов говорил: "Это твой портрет". Женская головка с отбитым носом на этом старом камине.

- Что же теперь будет с моей любимой "Что? Где? Когда?"

- Во-первых, она вообще будет. Мы выходим в эфир. И я надеюсь, что и будем выходить.

Дело в том, что, по сути, мы, конечно, выполняем завещание Ворошилова. Когда было 25 лет программы "Что? Где? Когда?", я думаю, что, может быть, единственный человек, это был Саша Фукс, который этих слов мне не говорил, а вся остальная бригада говорила мне, что работает в последний раз на "Что? Где? Когда?". Мой сын Борис сказал: все, я больше не хочу. Я хочу делать свое. И Ворошилова выдерживать больше он уже не мог. И редакторы мне все как один сказали: "Наташа, все, последний раз. Больше даже говорить об этом не будем". И вопросов видеть больше не можем, и знатоков видеть больше не хотим. То есть все основные люди, тянувшие на себе программу, мне сказали: все, последний раз.

И я для себя уже понимала, что это конец.

И где-то в феврале месяце Ворошилов в очередной раз после игры болел, он вызвал Бориса. И сказал: "Я больше не буду работать. Я хочу все передать тебе". Борис уже 10 лет с ним на этой программе работал.

Хотя мы знали, что после каждой игры он говорил, что бросит, но в этот раз поняли, что это серьезно. Он действительно плохо себя чувствовал. И Борис ему сказал: "Да нет, Владимир Яковлевич. Это не серьезно. Во-первых, голос. Ваш голос, он - неповторимый. Это невозможно. Во-вторых, я не хочу влезать в чьи-то чужие сапоги. Я хочу делать свои программы. Я считаю, что уже достаточно вам помогал и делал". Ворошилов последнее время без него вообще не мог работать. Борис его, конечно, спасал. Последние лет пять, наверное. Очень много делал для него.