Константинополь и Проливы. Борьба Российской империи за столицу Турции, владение Босфором и Дарданеллами в Первой мировой войне. Том I - Евгений Александрович Адамов Страница 11

заявлявший тогда, что Австрия упустила в 1909 г. удобный случай подорвать великодержавную политику Сербии и укрепить свое государственное единство, — так как тогда Россия была не в состоянии воевать и политически и технически, — в это время, в 1912 г., считал Россию достаточно вооруженной, чтобы не было сомнения в ее готовности выступить совместно с Сербией, в случае прямого нападения на последнюю, а потому и не признавал возможным обречь на гибель германскую молодежь из-за какой-то албанской гавани. Это было высказано им эрцгерцогу Францу Фердинанду 22 ноября (то есть в тот самый день, когда произошел пресловутый обмен писем между Грэем и Камбоном, фиксировавший англо-французское — устное до тех пор — политическое и военное соглашение), в ответ на старания эрцгерцога убедить его в необходимости решительного образа действий против Сербии. Молва приписала ему слова: «Я вижу, ты хочешь сражаться моею саблей». Не противоречит этой позиции даже заявление Бетман-Гольвега 2 декабря в рейхстаге: союзники Германии, сказал он, должны сами добиваться удовлетворения своих требований (по поводу «албанской гавани»), если же они подвергнутся нападению, то мы вынуждены будем сражаться для сохранения нашего собственного положения в Европе, для защиты нашего собственного будущего и нашей собственной безопасности. Это открытое подтверждение перед всем миром того, что всем и без того было известно, во всяком случае, гораздо больше способствовало выяснению положения, чем тайные обещания и переговоры между Извольским, Грэем и Пуанкаре.

По сообщению от 5 декабря Ж. Луи, Петербург так именно и отнесся к этой речи: в этой речи, сказал ему Нератов, «нет ничего, чего нам раньше не говорили, Германия выступит на стороне Австрии, только если последняя подвергнется нападению»[37].

Отметим здесь фактор исключительной важности — основной элемент всеобщего недоверия и взаимной боязни — фатальный страх растерять союзников накануне решительных боев. Чем острее становилось положение руководящих в той и другой коалиции правительств, тем острее становилась их зависимость от своих союзников и спутников. Страх этот и должен был привести к войне из-за конфликта между более слабыми членами коалиций, которые и по большей уязвимости своей, и по расчету на помощь более сильного союзника, находились хронически в состоянии конфликтов, взаимных обид и ущемлений. Наконец, вопрос о боеспособности этих более слабых решался всецело в зависимости от непосредственного повода к войне, то есть свое ли дело они защищают или же дело своего покровителя. Вот почему Пуанкаре и Бетман-Гольвег убеждают, один тайно, другой явно — своих союзников в своей верности союзу, тогда как эти последние, сознавая свое подчиненное положение и значение, нервничают, требуя для себя всегда почти больше, чем сильный союзник может и хочет сделать для слабого. Но если слабый слишком нерешителен и осторожен, то положение меняется: сильный увлекает его в «активную» политику для сохранения коалиционной конъюнктуры.

4 ноября Пуанкаре обратился к Извольскому с письмом следующего содержания:

«Мой дорогой посол. Как я Вам давеча говорил, загадочное поведение Австрии беспокоит французское правительство не меньше, чем российское. В согласии с Советом министров я полагаю, что было бы благоразумно теперь же установить общую линию поведения на случай, если Австрия попыталась бы осуществить территориальные увеличения. Вы соблаговолили сказать мне, что возможность эта предусмотрена Вашим соглашением в Раккониджи и что Италия, так же как Россия, объявила о своем несогласии на территориальное увеличение какой бы то ни было великой державы на Балканах. Французское правительство считает также, что попытка в этом направлении открыла бы путь ко всяким осложнениям[38].

Я желал бы поэтому знать, — так же ли определенно (nettement), как мы, императорское правительство враждебно какому бы то ни было аннексированию османской территории великой державой и расположено ли оно обсудить с Францией, так же как с Англией, средства предотвратить эту опасность. Примите и проч… Раймонд Пуанкаре».

Для объяснения этого шага Пуанкаре французская «Желтая книга» дает в связи с ним лаконическое сообщение Девилля (французского посланника в Афинах). Этот злополучный дипломат, променявший посредственную социалистическую карьеру на неудавшуюся дипломатическую, получил назначение в Афины лишь потому, что назначению этому не придавалось никакого значения[39]. Телеграмма его, датированная также 4 ноября, гласила: «Министр иностранных дел (греческий) поделился со мною своим впечатлением, что Германия изменила свою политику и не защищает более status quo на Балканах. По его мнению, эта позиция не имеет ничего общего с незаинтересованностью. Он подозревает, что Германия помышляет о какой-то операции в Малой Азии, под предлогом защиты христиан».

Дело, конечно, не в этой комической телеграмме. В своей книге о происхождении мировой войны Пуанкаре в объяснение несомненного поворота в своих действиях приводит двоякие данные: во-первых, он старается доказать, что он применял лишь a la lettre союзное соглашение с Россией, во-вторых, указывает факты, которые, может быть, и могли бы сослужить ему службу в этом случае, если бы они не относились к позднейшему времени. Один из них того же порядка, что афинское откровение Девилля. Это сообщение французского консула в Триесте, которое гласило, в передаче Пуанкаре, следующее (цитируем по русскому переводу книги Пуанкаре): «Остановка балканских союзников, сопротивление Адрианополя позволили Австрии подготовиться; она смогла произвести мобилизацию и найти необходимые денежные средства. Пассивность России, которая кажется неготовой и недостаточно сильной для военного выступления, мысль о том, что в этой пассивности повинна Франция, которая стремится помешать войне из боязни общеевропейского конфликта, поведение Англии, которую Австрия считает склонной отнестись благожелательно к ее претензиям, — все это ведет к тому, что Австрия становится все более требовательной»[40].

Два обстоятельства обращают на себя внимание: г. Шабрие, ген-консул в Триесте, открывает здесь глаза французскому министру иностранных дел на то, что, по-видимому, ускользнуло от внимания французского посла в Вене, не говоря уже о послах в других европейских центрах, не менее удобных для наблюдений за общеевропейской политикой, чем Триест; а затем, в официальном издании, во всех томах «Желтой книги» о балканских делах мы не находим этой столь важной для Р. Пуанкаре телеграммы, хотя г. Шабрие представлен там двумя краткими и скромными телеграммами, от 17 и 18 декабря, о военных предосторожностях на границе Ново-Базарского санджака и Черногории и о движениях военных судов. Но, помимо этого, в книге г. Пуанкаре сообщается и дата оставшегося только ему известным триестского сообщения: 18 декабря н. ст., то есть спустя 1 ½ месяца после письма его к Извольскому.

Данные другого порядка, приводимые в книге Пуанкаре, — возобновление Тройственного союза, опять-таки в декабре 1912 г., новая, значительно увеличенная военная программа Германии, запроектированная тоже в декабре и утвержденная военным советом лишь 1