Повенчанный честью (Записки и размышления о генерале А.М. Каледине) - Кожемяко Иван Иванович Страница 16

– Открывай, Степан, ворота. Алёшка, вишь, полонянку какую на дороге встретил и в дом родительский везёт.

И он красиво, как-то хорошо засмеялся.

Сам встретил у крыльца незнакомую девушку, протянул к ней крепкие ещё, жилистые руки, и снял с шеи коня.

Через секунду, соскочив с седла и вверив коня попечительству деда Степана, рядом оказался и Алексей.

– Папа, позволь тебе представить – Мария Нечаева, студентка учительского института, добиралась в Ростов с Богаевской, да ось в фаэтоне лопнула. Я принял решение вернуть их к нам в усадьбу, дедуня Степан починит экипаж, а милая барышня пока отдохнёт и придёт в себя.

Каледин-старший довольно заулыбался:

«Молодец, сын. Правильное решение принял. А как же, не на дороге же бросать такую красавицу. Ещё уворует кто-нибудь».

Мария, словно прочитала его мысли, смущённо заулыбалась. Ей сразу же понравились эти незнакомые, ещё час назад, мужчины – отец и сын.

От них, от каждого слова. Взгляда. Исходила такая искренность и душевность, что она уже совсем успокоилась и чувствовала себя среди близких и надёжных людей.

На крыльцо выглянула Дуняша.

Отец, поворотившись к ней, односложно бросил:

– Озаботься обедом.

– Ой, Максим Григорьевич, – певуче затянула она, – не лезьте вы в бабьи дела. Уже и самовар поставила, и стол накрыт. Прошу Вас…

Мария, словно на что-то решившись, зашла в дом. Её сразу поразила столь необычная гостиная, все ковры в которой были увешаны богатыми шашками, а на стене, между двумя большими окнами, висел портрет необычайно красивой молодой женщины.

Она вопросительно подняла глаза на Алексея.

– Мама, – односложно ответил он, – её давно, мне было лишь три года, нет с нами.

Подошёл к ним и старший Каледин, и они молча, уже втроём, на миг застыли перед портретом.

– Ну, дочка, прошу к столу. Садись. А то уже и время обеда наступило. Проголодалась с дороги?

И тут вмешалась Дуняшка:

– Дайте, барышне, хоть умыться с дороги. Пойдём, дитятко, за мной, – и она увела Марию на свою половину

Через несколько минут та появилась свежая, щёки сияли от холодной воды. А бездонные тёмно-карие глаза, казалось, загорелись неведомым светом, наполняя всё вокруг добром и счастьем. В длинных и пушистых ресницах – блеснула в луче солнца капелька воды, и светящаяся точка, отражаясь солнечным зайчиком, ослепила Алексея.

Как же ему понравилась эта девушка. Старший Каледин всё это видел и только удовлетворённо потирал руки и тихо улыбался в усы чему-то своему, потаённому.

– Ну, а теперь – садись, дочка. Будем обедать. Только ты мне скажи, а ты – не Петра ли Нечаева дочка? Я его знаю хорошо.

Мария счастливо заулыбалась. Ей было очень приятно, что её отец известен этому милому и мужественному человеку. И её нисколько не страшил уже побелевший от времени шрам, который пересекал всю правую половину лица полковника Каледина.

– Да, дочка, мы с ним славно поговорили на последнем Войсковом круге. Обстоятельный и очень глубокий человек. Мне он очень понравился.

Мария даже вскрикнула:

– Господи, да как же я забыла, и отец, приехав из Новочеркасска, всё рассказывал о встрече с необыкновенным человеком, героем турецких войн из Усть-Хопёрской станицы. Вы ему тоже очень понравились, особенно, Ваше выступление по проблемам усовершенствования местного самоуправления, правда ведь?

Каледин-старший был польщён и подумал: «Ишь, грамотная девка. Я действительно выступал на Кругу именно по этому вопросу. И запомнить даже тему моего выступления из рассказа отца – тут особый ум надо. Молодец!»

«И красавица, конечно. Уж дал Господь и родители – внешность. Вылитая Аглая. И Алексей – прямо светится. По душе, видать, и ему пришлась эта барышня. А что, хорошо бы было, семья приличная, основательная, да и мой Алёшка – не с улицы. Помоги Господи», – и он истово перекрестился.

Обед проходил весело и непринуждённо.

Дед Степан – мудрейший старик, сразу перехватил взгляд Алексея, направленный на Марию и сказал:

– Сегодня о починке фаэтона – и думать нечего. Кузнец к родству уехал. Завтра, с утра, и сладим. Так что располагайтесь, люди добрые, и отдыхайте.

– Ты, почтенный, ко мне в светёлку пойдёшь, там и переночуем, а барышню, я думаю, Дуняшка устроит, как подобает, – и он, по-молодому, лихо, подмигнул счастливой Дуняшке, которая деда поняла с полуслова.

Старший Каледин молча посмеивался в усы. Он-то уж знал, что поставить новую ось на фаэтон – было дело плёвое, двадцати минут. Запасных осей у деда Степана на всю станицу хватит. Но он был искренне рад его хитрости и красноречиво посмотрел на Алёшу, что тот даже зарделся, словно маков цвет.

А вслух громко сказал:

– Вот и порешили. Завтра и поедете. Дуняшка вам гостинцев наготовит, дед Степан самолично проводит, чтобы не случилось ещё какой-нибудь напасти. Или кто-то другой вызывается в провожатые? – и он с доброй улыбкой посмотрел на сына.

– Я, я, отец, провожу, – в горячности выпалил Алексей.

– Ну, и ладно. Так тому и быть.

Во время обеда Мария проявила такое внимание к Каледину-старшему, что тот пришёл в полный восторг:

«Вот, девка, всем дозрела. И умна, и красива, и статью вышла. Нет, шутишь, Алёшке – плешь проем, за такую девку держаться надо».

И он, с молодым задором в глазах, поднялся из-за стола и произнёс тост:

– Великая радость у нас сегодня. Давно уже не было в моём курене такого дивного гостя. Ты, дочка, словно лучик солнца, осветила в нём всё. И мне будет очень жаль, завтра, расставаться. Путь к тебе домой и из дому – мимо нашего хутора всегда пролегает. Ежели проедешь мимо, не заглянешь на час – обижусь, кровно обижусь и не поздороваюсь, коли после этого встречу. Поэтому всегда – ты желанный гость наш, а там – в Господа власти, может… и родным этот дом станет, а, дочка?

Мария залилась румянцем, и не найдя, что сказать в ответ – поднялась из-за стола и трепетно, как отца, поцеловала Каледина-старшего в щеку.

Тот от неожиданности даже крякнул:

– Вот, Алёшка, почитай, более двадцати годов с девушкой не целовался. Спасибо, дочка! Будь счастлива, родная.

После обеда Алексей повёл Марию знакомить с усадьбой. Он показал ей все укромные места, куда он любил в детстве забиваться и читать книги.

У красивого ставка-копанки, обсаженного ивами, они присели на красивую скамейку, которую сам Алексей соорудил ещё до юнкерского училища, и повели неспешный разговор о будущих планах на жизнь.

Алексей был на седьмом небе. Ему было так легко и непринуждённо с этой девушкой, которую он-то и знал лишь несколько часов.

Он даже дерзнул, и на миг дотронулся до её руки. И она её не убрала, более того, сжала её пальцами своей руки и долго своими распахнутыми очами смотрела ему прямо в слегка раскосые, тёмные, с поволокой, глаза.

– Мария, Машенька…

– Алёша, не надо, не спеши, не надо. Жизнь – она сама всё расставит по своим местам.

– Но знай, – они и сами не заметили, как перешли на ты, – мне так светло и так спокойно на душе – никогда не было. Разве – только в детстве, с мамой. Спасибо Вам, – вновь вернулась она к преодолённому, – за такой дивный день. Настоящий праздник вы мне учинили. Я сердечно Вам благодарна и сердечно признательна, с… отцом Вашим.

И сама не поняла, как это случилось, неожиданно даже для себя самой, но поддавшись внутреннему душевному порыву, поцеловала его, чуть коснувшись губами, в щеку.

Алексей онемел. Его сердце просто заходилось от ликования. Он взял руку Марии и надолго приник к её руке.

– Машенька…

Она наложила на его губы свою душистую ладонь и тихонько покачала головой:

«Молчи, не говори ничего, молчи. Неужели ты не понимаешь, как мне хорошо с тобой, как ты мне дорог…».

А с её губ едва не сорвалось:

«Я всем сердцем полюбила тебя. Как я люблю тебя. Неужели так бывает? А если мы ошибаемся? А если это просто – лето, красота, синь небес и мы просто с тобой… у нас просто закружилась голова?»