Повенчанный честью (Записки и размышления о генерале А.М. Каледине) - Кожемяко Иван Иванович Страница 17

А его взор, тоже без единого слова, вторил ей:

«Нет, хорошая моя, мы не ошибаемся. Это любовь наша пришла. Мы её оба ждали. И она пришла к нам. Я верю, я знаю, что это – настоящее. Так бывает единственный раз в жизни. Но и на всю жизнь – тоже единственный раз».

И они, уже ничего не таясь, устремились друг к другу и слились в первом в жизни, горячем и целомудренном поцелуе.

Казалось, земля поплыла у них обоих под ногами, и мир, такой огромный и такой светлый, окружил их и растворил в себе, понёс на своих волнах к неведомому досель счастью.

– Мария, Машенька, родная моя! Мы сейчас же всё скажет отцу. А завтра – я верхи, к твоим родителям, просить у них твоей руки.

Мария от счастья даже качнулась. Алексей подхватил её в свои объятья и заглянул в её дивные глаза:

– Милый мой! Не надо, не торопись. Ты знай только, что отныне – я только твоя. Но… твоё поспешное решение – не выставляет ли оно нас в дурном свете? Мы ведь и знаем друг друга лишь несколько часов, а уже такое решение? Как это будет выглядеть со стороны? Что подумают о нас наши родители?

Что мы с тобой так легкомысленны, так ветрены?

Я буду ждать тебя, родной мой. И в твой первый отпуск – мы так и поступим, как ты решил. Хорошо?

Алексей посуровел:

– Маша! Я отвечаю за свои слова. Вернее, за своё чувство. И не водилось в роду Калединых вертопрахов. Мы все – однолюбы. Раз и на всю жизнь даём обет на верность и на судьбу. Поэтому, ты мне верь. Ты мне только верь, родная моя. Мне кажется, что вся жизнь моя и была дорогой к тебе. Я, не зная тебя, тысячу раз грезил именно тобой. Не о такой, послушай, а именно тобой.

Ты мне дана Господом. И я молю его лишь об одном, чтобы Он всегда хранил наше чувство, нашу любовь, единственная моя…

И он уже властно и требовательно обнял её за плечи и надолго приник к ярким и теперь – таким податливым и таким желанным губам.

И она не противилась. А только доверчиво, всем телом, прильнула к нему, как к своей судьбе, своему счастью – уже на всю жизнь.

И как только они появились в доме, Каледин-старший всё понял и без слов.

Но Алексей, не был бы он сыном своего отца, взял Марию за руку и подошёл к нему:

– Папа, родной мой, не почти это за легкомыслие, но я всем сердцем люблю эту девушку. Это сам Господь мне её послал. И здесь не важно, сколько мы друг друга знаем, важно то, что мы принадлежим друг другу и не сможем быть друг без друга.

– Благословите нас, дорогой отец!

Каледин-старший даже не удивился. Он понимал сына и знал, что такое сокровище, как Мария, даруется на самом деле только волей Господа.

Он подошёл к молодым, сияющим от счастья и смущения детям, и просто, словно к этому готовился уже давно, сказал:

– Слава Богу! Слава Богу, что послал ты мне, Господи, такое счастье. Я – что ж, дети дорогие, как вы обрешили, так и будет. Благословляю ваш союз и прошу у Господа для вас покровительства и защиты.

И тут же, уже твёрдо:

– Но людей смешить вам не надо. Мои дорогие. Пусть всё будет по-людски, основательно и красиво. Алёшке через две недели на службу. А придёт в первый же отпуск, всё и справим. Красиво, и по чину и заслугам. На весь Дон свадьбу справим.

А я – завтра же соберусь и поеду с дедуней Степаном к твоим родителям. Голубка моя, и всё им обскажу. И будем готовиться, дочка, к свадьбе. А отпуск – он скоро выйдет, я знаю. И вы пообвыкнетесь, да и Мария свою учёбу завершит. Так и будет всё ладом.

И он, по праву отца, уже не дожидаясь их реакции, снял со стены старинную икону, подошёл к ним:

– За мать, дочка, тебя благословляю. Она, под этой иконой, со мной под венец шла. Благословляю вас, родные мои. На всю жизнь благословляю. Дай Бог, чтобы она была у вас долгой и счастливой.

И он, расчувствовавшись, даже прослезился.

Крепко обнял Марию, троекратно поцеловал её, затем – осенил, троекратно, крестным знаменем

То же самое повторил с родным сыном своим.

И вдруг, заплакав, обнял их обоих, рывком, за плечи, да так и застыл надолго.

Но быстро справился с собой, и уже твёрдо и властно произнёс:

– Отныне, с минуты этой, отец я тебе, родная моя. Отец! И других отношений не мыслю, и их быть не может.

– Я согласна, Максим Григ… папа. Господи, как я счастлива, родные мои. И мне так страшно, что ежели бы не наше дорожное приключение, то мы могли бы и не встретиться.

И она, с чувством, расцеловала Каледина-старшего, а за ним – и Алексея.

В эту минуту в гостиную вошёл её возница, и от изумления у него даже глаза на лоб полезли:

– Как же это, что же это? Дочка, вы – что, давно знакомы?

– Давно, старый, давно, с самого рождения друг другу предназначены были, – счастливо ответил Каледин-старший.

И тут же распорядился:

– Отвезёшь, дочку, к месту учёбы, а ана обратном пути заедешь ко мне, вместе к родителям её поедем. Буду просить в жёны моему Алексею эту красавицу.

– Как ты думаешь, – повернулся к вознице, – не откажут? Примут Алексея моего в свою семью?

Старый казак растерянно заморгал глазами:

– Как же отказать? Такому сыну – отказать? Нет на Дону более такого. Орёл, а не хлопец. Шутишь, отказать! Да я сам в ноги паду, и буду просить. Всё обскажу о спасителе нашем.

– Дуняшка, – зычно крикнул Каледин-старший, – а ну-ка, накрывай стол. Да под ту скатерть, которой мы на Великдень стол убираем. С кистями.

– И серебро, серебро ставь! Гулять будем!

Долго, до полуночи сидели все за столом. И не могли наговориться, высказать влюблённым все свои советы и напутствия, идушие от сердца, от души – светлые и искренние.

Назавтра, Алексей верхом, проводил свою суженую прямо до Ростова, в её учительское училище.

И долго на мог заставить себя вскочить в седло и повернуть домой.

– Родная моя! Я в конце отпуска приеду проститься с тобой…

– Едь, Алёшенька, мне уже пора, – и она указала на стайку подруг, которые во все глаза смотрели за молодой парой.

И только Мария подошла к ним, обняв перед этим и слившись с Алексеем в жарком поцелуе, они, наперебой, стали её укорять:

– Ну, Маша. А говорила, что никого у тебя нет. А это – кто?

– Это мой суженый. Единственный. И вы мне не поверите, я только вчера его встретила.

– Ну, Маша, – заголосили они наперебой, – это же легкомысленно. Как же так можно?

– Нет, милые подруги, он – судьба моя. Единственный и на всю жизнь, – и она, став старше за своих сокурсниц на годы и годы, на целую жизнь, пошла в аудиторию.

На ступеньках повернулась к Алексею и звонко прокричала:

– Я люблю тебя, родной мой. Всем сердцем люблю. И на всю жизнь! До встречи, до свидания!

Верный конь словно почуял радость и великое счастье Алексея. Сам, с места, не сдерживаемый властной рукой седока, взял в намёт, и его подковы высекли целый сноп искр и звонко застучали по булыжному камню.

И средь этого мелодичного перестука, в голове Алексея, на три такта, отдавалось:

«Ма – ри – я, Ма – ри – я, Ма – ри – я…»

По возвращению на крыльцо дома, он заключил отца в крепкие объятья, и просто сказал:

– А я не знал, дорогой отец, что так бывает. Неужели это правда…

– Ах, сынок. Именно так и происходит настоящее. Почувствовал его сердцем – значит, твоя жар-птица. И здесь неважно, сколько ты знаешь о человеке, откуда он и чей. Душа, милый сын, она фальшь распознает сразу, как и выгоду и корысть. А тут, коль ты пребываешь в таком состоянии, что и целого мира мало, чтобы излить своё чувство – это и есть настоящее.

Потрепал сына по щеке и продолжил:

– Да и девушка – по тебе. Люба она моему сердцу, милый сын. Такие – без изъяну, на всю жизнь. И даётся такое счастье не каждому, а лишь тому, кто отдаёт больше людям, нежели ждёт от них в ответ. Вот поэтому и тебя Господь вознаградил за то, что сердце имеешь чистое и открытое.

И с волнением в голосе, даже слезу вышибло, заключил:

– И я рад. Тяжело одному, сынок, бобылём жизнь тянуть. Но после твоей матери я не могу и представить, что кто-то может в этот дом хозяйкой войти. Нет, сынок. Никогда! И не долюбил, и не успел всего даже сказать за войнами, службой, частыми отлучками из дому по этим обстоятельствам, а она – вот стоит пред моими глазами. Я её вижу, чувствую, говорю с ней ежевечерне.