Третий рейх. 16 историй о жизни и смерти - Артём Анатольевич Космарский Страница 29

Завтра была война

Всего за весенний и осенний семестры 1946 года Бартель собрал около семи тысяч сочинений, анкет и рисунков. Первые посвящены таким максимально располагающим к откровенности темам, как «История моей жизни», «Незабываемое событие», «Что я знаю о своих родителях». Социальный состав авторов работ довольно неоднороден: подавляющее большинство материалов получено от учащихся народных школ (восьмилеток) или реальных училищ (аналог ПТУ) и только одного класса гимназии (где учились дети среднего класса). Зато юношей и девушек примерно поровну.

Структура сочинений немецких подростков более или менее однотипна: рассказ о счастливой довоенной жизни, жизнь в эвакуации, бомбежки, призыв отцов в армию и страх от разлуки с ними, конец войны, появление союзников, дефицит, голод, страх и надежда на лучшее будущее. Так же шаблонно школьники рассказывают биографии своих родителей.

И все же главным организующим повествование фактом является война. Такие биографические вехи, как дни рождения, переход в среднюю школу, первая любовь, рождение братьев и сестер, уступают трехчастной структуре: жизнь до, во время и после войны. Эрих А. (1934 г. р.) пишет о счастливых каникулах, когда он помогал отцу ухаживать за коровами и собирать урожай, а вечерами папа играл на гитаре. «Но все кончилось, когда пришла война. 11 марта 1940 года отца призвали в армию, и мы покинули наш маленький домик». «Когда я пошел в первый класс, пришла война. Счастливые дни детства закончились» (Генрих Э.). Война описывается как нежданная и неумолимая сила, ломающая жизнь ребенка. А потом она все больше вторгается в частную жизнь — ежедневными бомбежками, например.

Иногда война настолько травматичный опыт, что школьники вообще не упоминают ее в сочинениях. Так делает и Вильгельм Э. (1932 г. р.), у которого на фронте убили многих родственников и разрушили дом во время бомбежек. Школьники часто пытаются отвлечься, рассказывая о своих подвигах, или прибегают к успокоительной житейской мудрости (особенно в заключительной части сочинений). «Великое счастье — спастись, обрести дом и семью» (Курт Э., 1934 г. р.). «Больше всего я мечтаю о том, чтобы мой отец вернулся домой. Тогда моя юная жизнь станет счастливой. С новой смелостью молодежь смотрит в будущее!» (Гертруда К., 1935 г. р.).

Кто виноват и что делать

А что же политика и идеология? В сочинениях их легко было обходить стороной, зато в анкетах Бартель ставил вопрос ребром: «Кто виноват в наших несчастьях?» И получал в ответ: «Это выше моего понимания», «Я не политик», «Я не занимаюсь политикой» — подобных формулировок очень много! По мнению одного из учителей, дети опасались говорить прямо из-за страха перед родителями. «Я ничего не могу писать про деда» — такие строчки, нередко перечеркнутые, тоже встречаются в анкетах.

Однако не менее часто аполитичность оказывается и искренней жизненной позицией. «Молодые партии пытаются зацепить нас броскими лозунгами. Но мы скептичны, боязливы и подозрительны. За кем идти? Чьему авторитету верить?» (Дитер Г., 1931 г. р.).

В католическом Нюрнберге многие молодые люди искали опору в религии. «Опираясь на свои внутренние убеждения, я стал на сторону католической молодежи. Она воплощает мои идеалы — восприятие всего человеческого существа в христианском духе», — написал Герман Ц. Но гораздо чаще юные немцы отдавали предпочтение протестантским ценностям. На вопрос «Как, по вашему мнению, мы сможем снова подняться?» многие отвечали: «Путем усердия и трудолюбия». Труд воспринимался многими подростками как безусловное, с моральной точки зрения, благо, далекое от любой политики. На вопрос «Как вы поможете вернуть почет нашему народу и уважение к нему?» Маргитта Х. (1929 г. р.) ответила: «Трудиться, вырабатывать гордый характер и не поддаваться американским солдатам. Сейчас это — главная задача немецкой женщины».

Стыд, смятение и беспомощность, которые подростки испытали в 1945 году, когда война была проиграна, они пытались преодолеть, находя виновных в пережитой ими исторической трагедии. Самый простой способ — выделить нацистов в отдельную от немецкого народа (хорошего) группу. «Для нацистов ситуация давно стала безнадежной, но они не сдавались, и вся немецкая нация чуть не погибла» (Вилли Б., 1931 г. р.).

Груз ответственности можно было облегчить, обвиняя другие нации. Тот же Вилли Б. упрекает европейские страны за то, что они вовремя не остановили Гитлера: «Сейчас я не могу понять, почему они смотрели, как растет сила национал-социализма… Государственные деятели со всего мира присутствовали на Имперских партийных съездах, а теперь обвиняют одних только немцев». Похожие нотки звучат в критических отзывах о Нюрнбергских процессах: их организаторов упрекали или за «правосудие победителей», или за отсутствие главных преступников на скамье подсудимых.

Часть школьников принижает значение злодеяний нацистов, сравнивая их со страданиями, которые испытали немцы. «Мы знаем все подробности о концентрационных лагерях, но что пережило население Германии во время фосфорного дождя [имеются в виду бомбежки] — об этом никто не говорит» (Дитер Г., 1931 г. р.). «Поляки, чехи, евреи, французы и т. д. — они страдали в концлагерях. А если спросить беженцев, изгнанных из своих домов, военнопленных [немцев]?» — вопрошает Гельмут Г.

Все эти позиции очень напоминают дискуссии 1950–1970-х годов о преодолении нацистского прошлого — что неудивительно, ведь школьники 1946 года к этому времени выросли, и их взгляды стали определять общественное мнение. Но сразу после войны молодежь могла разыгрывать карту невинности: «Мы были слишком маленькие, чтобы понять реальность происходящего в Третьем рейхе». Или, как вариант: власть обманула их, соблазнила своими развлечениями (кино, спортивные соревнования, парады).

Награждение юного гитлеровца Вилли Хюбнера Железным крестом (март 1945)

Невинные дети?

Школьники пишут о возрасте, подчеркивая свою невинность, удаленность от политики. «Я был ребенком и не мог понять значение этого события [войны]» (Курт П., 1931 г. р.). «В семь лет я пошел в школу. Большими удивленными глазами я смотрел на новый мир, открывавшийся передо мной. Ничто не тревожило мое детство. Я слышал об оккупации Судет и Австрии, взрослые говорили о войне, но ко мне это не имело отношения. Я ничего не понимал» (Вальтер Б.).

Другой школьник, Рихард В. (1930 г. р.), заявляет, что был слишком юным, чтобы критически относиться к нацистской идеологии, которой его начали обрабатывать еще в начальной школе. Более того, подростки склонны оправдывать и своих учителей.