Наполеон. Изгнание из Москвы - Рональд Фредерик Делдерфилд Страница 35

На счету была каждая секунда. У него не было твердых новостей от Удино и Виктора относительно безопасности переправы через Днепр или Березину. В любой момент Витгенштейн и Чичагов могли объединиться, а может быть, уже объединились и захватили Борисов. Каждый залп нависшей над ним русской артиллерии уменьшал шансы на спасение, на то, что удастся привести во Францию хотя бы остатки его батальонов. Но Наполеон все еще ждал, и его вера в Даву была вознаграждена. Днем 17 ноября дивизию маршала заметили шагавшей по открытой местности в окружении толп казаков. Они шли, построившись в каре, хладнокровно и почти в полной тишине, будто отряды всадников, нависавшие с флангов, были роями мух, которые могут досаждать, но не в состоянии ужалить. Кутузов предпринял еще одну попытку отделить солдат Даву и выслал кавалерию впереди их следования, чтобы она заняла другую позицию, с целью перехватить французов на главной дороге. Но он уже опоздал. На главной дороге стоял батальон Старой гвардии, и русская кавалерия отступила, чтобы не приблизаться к этим железным людям на расстояние штыкового удара. Три дивизии сомкнули свои ряды под Наполеоном, фактически ими командовали Мюрат, Евгений и Даву. Вместе они перешли в наступление, разбросав последние из отрядов Кутузова; командиры шли, взяв друг друга под руку. О том, чтобы ждать Нея еще один день, речи не шло. Ней и его 10 тысяч солдат были брошены на погибель.

Основные силы армии не могли уйти с еще большими потерями. Теперь, полностью выйдя из оцепенения по поводу того, что его жертва ускользнула, и понимая, что французы, переправившись через две реки форсированным маршем, отступят в герцогство Варшавское, Кутузов и Милорадович предприняли еще одну большую попытку, повиснув на хвосте у отступавших батальонов, как стая волков, и осыпая их крупной картечью. Ветераны, пережившие все опасности марша, умирали под Красным; только тех раненых, которые могли идти, было возможно забрать с собой; крики же раненых, которых пришлось бросить, по сообщению Бургойня, были жалостливыми. Французы перешли через овраг, заваленный мертвым скотом, — мясо могло бы поддержать их силы до самого Немана, но теперь оно одеревенело.

Скот погиб из-за нехватки фуража. Наступившей ночью сержанту опять повезло. Случайно Бургойнь повстречал своего друга, который шел вместе с венгерской маркитанткой, и они дали ему немного овсяной муки и конины. Прошло два дня с тех пор, как он ел последний раз.

Даже теперь, несмотря на все испытания, боевой дух Великой армии не был сломлен. Еще раз они преуспели в пробивании пути сквозь намного превосходящее число противника, огневая мощь которого была несравнимо больше, чем та, которую они могли обрушить на него в ответ. Орудий осталось совсем немного. Даже великолепный Лонгчемп, чьи залпы спасли арьергард во время последней стадии сражения, был вынужден бросить свои орудия из-за нехватки лошадей. Тылы основных сил теперь прикрывали гессенцы Ройдира.

Примером стойкости и изобретательности некоторых ветеранов может послужить история драгуна Мелле, человека из Конде и одного из старых друзей Бургойня. Той же ночью он появился у жалкого бивака, верхом на своей лошади Кадет, прошедшей с ним через прусскую и польскую кампанию. Она была в Испании, выжила во всех кровавых сражениях на Дунае в 1809-м, а затем вновь отправилась в Испанию, вместе с Массена, и опять в Европу, теперь уже в Москву. Мелле вел русского пленника. Чтобы добыть корм для своей лошади, он предпринял один из нескольких ночных набегов на лагерь русских и вернулся не только с кормом, но и со «свидетелем», как он сказал. Его твердое убеждение заключалась в том, что, если бы он следил за своей лошадью, Кадет привела бы его домой, именно это сейчас и произошло. Позже Мелле так и не вернулся домой, а Кадет погибла в одной из больших кавалерийских атак при Ватерлоо 30 месяцев спустя.

«С дюжиной таких людей, — сказал Ней, пройдя несколько миль, — мне наплевать на всех казаков в Европе!»

Выполняя задание, почти равнозначное самоубийству, заключавшееся в прикрытии тылов, капитан Ройдир фактически шел назад по Смоленской дороге по направлению к врагу. В одной схватке с русской кавалерией его полк (по-видимому, увеличенный) потерял 10 офицеров и 119 солдат.

Ноги Ройдира угрожающе воспалились, руки были обморожены, но он продолжал сражаться и отступать, поддерживая жизнь тем, что удавалось найти в карманах мертвых, среди которых был и его собственный повар, убитый ядром, — он обеспечил Ройдира кофе, которого оказалось достаточно для шести чашек на следующем биваке. Для дополнительного обогрева капитан оборачивал себя тряпками, сделанными из запачканных кровью меховых плащей.

Но последние слова на этой стадии отступления остаются за усердным Бургойнем. Слова, полные противоречий, которые, может быть, объясняют, почему этот человек, сражавшийся в любой части Европы, через год ставший пленником, не счел ни одну из предыдущих кампаний достойной того, чтобы оставить свои записи о ней. «Я так никогда и не узнал, — писал он, — за счет чего жили эти крестьяне. Наши люди иногда возвращались обратно, принося небольшое количество хлеба, черного как уголь, наполненного длинными соломинами и зернами ячменя, хлеб этот был таким чудовищно твердым, что ни один зуб не смог бы раскусить его; и, кроме того, наши губы полностью растрескались и полопались на морозе. В течение всей этой жалкой кампании я не видел ни одного человека, который сумел бы привести с собой больше чем одну корову или одну овцу. Никто не может сказать, за счет чего живут эти дикари. У них нет скотины, и это точно, иначе бы мы ее видели. Это дьявольская страна, и здесь ад повсюду».

Глава 6

«Если нужно, я пойду один!»[47]

1

Военные — те же штатские, только в форме, и даже строгие военные традиции, высокий кодекс чести или укоренившаяся привычка к дисциплине совсем не обязательно делают их более храбрыми или даже стойкими, чем штатские, попавшие на войну. Все же военная история человечества, кажется, часто доказывает обратное, и безжалостные сведения о войне в течение столетий так часто перемежаются яркими вспышками личных подвигов, что они отвлекают нас от страданий, выпавших на долю людей, страданий, которые и в наше время не прекращаются под бичом войны.

Такими вспышками были подвиг царя Леонида, с 300 спартанцами удерживавшего Фермопильское ущелье против персов; и тезки спартанского царя Леонидаса Полка[48], последнего из воинов-епископов, павшего во время Гражданской войны в Америке; несгибаемая стойкость французских, английских и немецких ветеранов траншейной войны