Крушение империи Наполеона. Военно-исторические хроники - Рональд Фредерик Делдерфилд Страница 8

о личной безопасности и с неизменной решительностью выступающий за объединение и независимость Германии, Штайн стоял как скала посреди всех тревог французского вторжения в Россию. Когда царь был готов идти на переговоры, именно Штайн советовал ему не обращать внимания на взятие Москвы и оставить завоевателей на милость климата. И сейчас, когда Французская империя съеживалась день ото дня, он увидел, подобно проблеску света в конце длинного туннеля, надежду на освобождение. Он терпеливо сплетал паутину восстания, не обращая внимания на махинации политиков типа Меттерниха, и презирал трусость своего государя. В декабре он писал: «Моя единственная родина — Германия. Династии мне безразличны в этот час великих свершений». Сейчас, когда настал момент для согласованных действий, Штайн покинул своего друга царя и поспешил в Бреслау — требовать от Фридриха Вильгельма решительных поступков.

Государства Восточной Германии уже проводили мобилизацию. Тайные общества перестали быть тайной. Всем боеспособным людям в возрасте от семнадцати до двадцати четырех лет выдавали оружие. Женщины обращали свои украшения в деньги на военные расходы. В Бреслау профессор Штеффене призвал студентов своего университета к оружию, и его призыв был услышан горячими молодыми людьми из Берлина, Кенигсберга, Йены, Халле и Геттингена. Вскоре благоразумие Фридриха утонуло в этой волне патриотизма. 1 марта он встретился с царем, 17 марта издал королевскую прокламацию, в которой созывал армию и формально объявлял войну. К 19 марта его призывы дошли до Рейна, а Штайн получил полномочия разработать новые правительственные структуры для всех освобожденных территорий. Германия, опираясь на победоносную армию русского царя, выступила в поход. Ключ к воротам Парижа, наконец, оказался в кармане Пруссии.

Однако войну нельзя выиграть только студенческими песнями и прокламациями. Да и гения наполеоновского масштаба не свергнешь силами патриотов-новобранцев, какую бы храбрость и жертвенность они ни выказали под огнем. Кроме денег и опытных войск, требовался и вождь, способный встать рядом с величайшим военачальником эпохи, и в этом заключалась одна из основных слабостей коалиции. Кутузов, «старый северный лис», как называл его Наполеон, умер в апреле. Он всегда выступал против похода в Европу и удовольствовался бы тем, что все до единого французы убрались обратно за Неман, но ужасное напряжение между июлем и декабрем 1812 года оказалось фатальным для старика, и место главнокомандующего русской армией занял Витгенштейн, намеренный вести войну за границами России.

Витгенштейн, в отличие от многих русских генералов того периода, сочетал решительность с осторожностью. За долгое отступление русских армий предыдущим летом частичную ответственность несло напряженное соперничество двух школ военной мысли. Барклай-де-Толли, командовавший центральной русской армией, придерживался веллингтоновской тактики выжженной земли, заманивая французов все глубже и глубже в опустошенную страну. Багратион, его соперник, выступал за наступательные действия, надеясь вырвать зубы у захватчиков и заставить их вернуться назад в Герцогство Варшавское. Кутузов, сместивший обоих командиров на полпути к Москве, продолжил отступление, но поддался искушению остановить французов в Бородине. В этом кровопролитном сражении его армия понесла ужасающие потери (среди погибших был и Багратион), но потери французов были не меньшими. С этого момента Кутузов оставался в обороне, по крайней мере до Красного, на полпути к границе, когда посчитал императорские войска легкой добычей. Тем временем Витгенштейн, прикрывавший небольшой армией Петербург, хорошо проявил себя. Хотя маршал Сен-Сир нанес ему несколько поражений, он оправился от них и осенью смог перейти в наступление и привести достаточные силы к Березине, чтобы внести свой вклад в разгром французов.

Теперь, с благословения царя, он получил возможность показать свое мастерство в открытом поле и с гораздо большими силами. С того момента, как он принял командование, русское наступление ускорилось, и самозваные освободители вскоре перешли Эльбу и заняли Дрезден, столицу короля Саксонии, сохранявшего верность Наполеону. Витгенштейну также представился шанс проявить свои таланты пропагандиста. «Немцы! — провозглашал один из его памфлетов. — Мы несем вам прусские порядки! Вы узнаете, что в Пруссии сын рабочего сидит рядом с сыном князя. Любое различие чинов меркнет перед великими идеями: король, свобода, честь, страна. Единственное, что нас различает, — талант и пыл, с каким мы стремимся в битву за общее дело!» Этот призыв, вышедший из-под пера человека, чей повелитель олицетворял самодержавие, и обращенный к людям, которых частенько гнали в бой палки унтеров, содержит в себе иронию, не ускользнувшую от историков. Однако он доказывает, что враги Наполеона научились у императора не только тактике боя. В течение всей последующей кампании аристократы, содрогавшиеся от ненависти при одном только слове «свобода», весьма широко пользовались им в своих пламенных обращениях к низшим сословиям. Люди, противостоявшие Наполеону в 1813-ми 1814 годах, не отличались либерализмом. Среди них, помимо царя и прусского короля, числился австрийский канцлер Меттерних, чья попытка перевести стрелки часов назад задержала социальное и политическое развитие Европы на два, а кое-где и на четыре поколения, в то время как русские крепостные и через тридцать лет после того, как Наполеон лег в могилу, не были свободными даже на бумаге. Австрийские меньшинства подвергались притеснениям до 1918 года, и это способствовало развалу империи Габсбургов, а в Берлине еще в 1878 году проводились массовые аресты «за дурные слова о кайзере». Участь прусского крестьянина практически не улучшилась до конца столетия, а в то время, когда Бернадот обвинял своего бывшего благодетеля в деспотизме, французским пленным в Швеции приходилось слышать вопли шведских солдат, подвергавшихся жестоким наказаниям за ничтожные проступки*.

Когда битва была выиграна и Европа стала избавляться от этих сомнительных прозелитов идеи равенства, все стало по-другому. Больше никто не вел зажигающих речей о рабочих, стоящих плечом к плечу с князьями. (Хотя для подавляющего большинства людей, спасенных от «деспотизма», это было нормальное состояние.) Потребовались жестокие революции почти в каждой европейской столице, чтобы правители наделили своих подданных правами, которые у французов при Наполеоне за полвека до того считались привычными и естественными.

Однако пропаганда подействовала, и в казармы устремились добровольцы. В городах и селах русских встречали как освободителей. Повсюду рвали и сжигали трехцветные флаги. Среди своих подданных Фридрих Вильгельм единственный сомневался в исходе войны. Объявляя мобилизацию под нажимом Штайна, Блюхера, Шарнхорста и царя, он задумчиво произнес: «Ладно, господа, я вынужден следовать вашему курсу, но помните, если мы не победим, нас уничтожат!»

Был еще один известный немец, без особой уверенности глядевший в будущее. Поэт Гете, наблюдая, как его соотечественники берутся за оружие, заметил: «Трясите цепями сколько хотите; вам их все равно не разбить. Наполеон для вас слишком силен!» В конечном счете и король и поэт ошиблись, но в грядущие месяцы не