Крушение империи Наполеона. Военно-исторические хроники - Рональд Фредерик Делдерфилд Страница 9

В Париже новые веяния среди немцев не остались незамеченными, так же как и провозглашаемые в памфлетах союзников обещания дать всем свободу. К решению пруссаков Наполеон отнесся философски. «Явный враг лучше сомнительного союзника», — сказал он, должно быть мысленно оценивая верность князьков, пресмыкавшихся перед ним последние десять лет. Дружба всех их, кроме одного, оказалась бесполезной, а в некоторых случаях оборачивалась предательством на поле боя. Склонность людей к ошибкам никогда не удивляла Наполеона, но за годы ссылки на острове Святой Елены он неоднократно вспоминал манифесты коалиции весны 1813 года и собственную неспособность внедрить социальные завоевания революции на покоренных территориях. «Если бы я даровал конституции всем, кто их желал, и отменил вассалитет, — сказал он, — люди бы удовлетворились, и вся борьба свелась бы к состязанию князей за верховенство».

Именно в этом лежала истинная причина его падения, ставшего бедой не только для него лично, но для и всей Европы. В 1813 году наследственные деспоты временно заговорили языком свободных людей. Если бы Наполеон делом подтвердил свое намерение модернизировать Европу к востоку от Рейна, ему бы пришлось сражаться не с патриотами, а с наемниками.

Глава 3

«Только необходимое…»

I

23 февраля 1813 года, диктуя памятную записку своему другу, обер-церемониймейстеру двора Дюроку, Наполеон безусловно доказал, что вынес ряд ценных уроков из катастроф 1812 года. «Я намереваюсь поступить со своим багажом совершенно иначе, чем в мою прошлую кампанию, — объявляет он. — Я желаю сильно сократить свою свиту, штат поваров и количество посуды — только необходимое; и не для того лишь, чтобы меньше думать об этом, но и чтобы подать пример войскам. И в бою и в походе рацион, включая мой собственный, будет состоять из супа, вареной говядины, жареного мяса и овощей без какого-либо десерта… Уменьшить в той же пропорции число кухонь, брать две кровати вместо четырех, две палатки вместо четырех и соответствующую обстановку».

Никогда в жизни Наполеон не предавался радостям застолья. Ни дома, ни в походе он не придавал значения земным благам, но сейчас, когда ставкой была его судьба, он урезал свои личные потребности до минимума, готовясь к грядущим лишениям. «Не унывайте, дружище, — сказал он своему потрясенному начальнику штаба Бертье, когда принялся за восстановление утраченного при московской катастрофе, — давайте сыграем итальянскую кампанию заново».

Он питал меньше иллюзий, чем его друзья и враги. Никто лучше его не осознавал чудовищных трудностей, с которыми Франция столкнется грядущей весной. Еще до того, как пришли новости о союзе России и Пруссии и о текущем положении в Испании, Наполеон понял, что кампания в Германии будет решающей и что на карте стоит не меньше, чем созданная им империя. Он мог точно оценить военные способности царя и короля Фридриха Вильгельма, силу армий Жозефа, сдерживающих наступление Веллингтона, и верность таких людей, как Мюрат и тесть Наполеона Франц Австрийский. Он бы не вел войны двадцать лет, не научившись уравнивать превосходящие силы боевым опытом, и во время бессонных ночей, проведенных в борьбе с многочисленными проблемами создания и оснащения трехсоттысячной армии, ему должно было стать очевидным, что жизненно важным фактором в грядущем противоборстве окажется время. На вызов русско-прусского союза следовало ответить немедленно, прежде чем колеблющиеся наберутся храбрости и встанут в ряды врагов империи, прежде чем Веллингтон одержит победу на Пиренеях и превратит застарелую испанскую болячку в смертельную рану, но в первую очередь — прежде чем европейские династии воспрянут духом после целого поколения поражений.

И для императора превыше отчаянной нужды в складах, деньгах, офицерах и солдатах была отчаянная нужда во времени — чтобы восстановить блестящую кавалерию, поредевшую на долгом пути через русские равнины, чтобы укрепить еще оставшиеся в руках французов крепости, такие, как Данциг и Магдебург, чтобы разобраться с путаницей испанских дел, и главное — чтобы обучить восемнадцатилетних призывников началам воинского искусства. Но времени не было; его почти не хватало даже на то, чтобы собрать, не говоря уж о том, чтобы экипировать войско, обещанное императором тем, кто собрался вокруг него, когда он садился в сани, за две недели домчавшие его из Сморгони до Парижа. В Тюильри он прибыл в середине декабря, а сейчас был март, и его враги уже входили в Саксонию. К концу апреля ему следовало быть в поле с перспективой встретить и разбить армии трех, а может быть, и пяти крупных держав. Эта перспектива показалась бы безнадежной любому человеку, не считающему себя умственно превосходящим любое вообразимое сочетание наследственных государей.

Однако именно в этом заключалась сила Наполеона. Невзирая на недавнюю катастрофу, император сохранил не только самообладание, но и самоуверенность, свойственную ему смолоду. Он был человеком, живущим трудностями, греющим руки у огня предприимчивости, и в грядущем противостоянии на его стороне были два фактора — его репутация несравненного стратега и привычка лично вникать во все, кроме самых тривиальных, аспекты поставленной задачи. В то время как союзники были вынуждены работать в команде — а это самодержцам всегда нелегко, — Наполеон был единственным координатором своей политики, и это в очень большой степени обеспечивало ему инициативу. Ему не приходилось совещаться с коллегами и ждать решения большинства. Он издавал приказы и ожидал немедленного повиновения. И такими были его личность и административные способности, что повиновались ему всегда. Через несколько дней после возвращения во дворец, где его сперва не узнали слуги, он снова стал Наполеоном Риволи и Аустерлица, он работал, планировал, импровизировал, прикидывал, рассылая во все стороны опытных людей, и те выполняли его требования, чтобы не испытать его гнев. В истории войн не было подвига, подобного тому, что совершил он за три с половиной месяца между своим возвращением из Литвы и наступлением на восток от Рейна в борьбе за будущее Европы.

Рассказ графа Дарю иллюстрирует поразительную физическую выносливость императора в то время, когда ему шел уже сорок четвертый год. Совершенно измученный, Дарю заснул, пока Наполеон диктовал ему. Проснувшись, смущенный секретарь увидел, что его господин сидит за столом, собственноручно дописывая документы. Судя по тому, насколько сгорели свечи, Дарю спал долго. Когда он пробормотал извинения, Наполеон спокойно сказал: «Почему вы не сказали мне, что устали? Я же не желаю вашей смерти. Отправляйтесь в постель. Спокойной ночи». Дарю отправился в постель, а Наполеон без всяких признаков физической усталости продолжал работать глубоко за полночь.

Некоторые из сложных проблем снабжения армии, которые Наполеону приходилось