Светлана Бестужева-Лада - Царская внучка Страница 10

Сделали свое дело и занятия танцами и верховой ездой: ноги стали крепкими, а талия – стройной. Пышности бюста мне это, правда, не прибавило, но я за этим не больно гналась: девятого размера государыни-тетушки с лихвой хватило бы на трех дам. Впрочем, когда талию до умопомрачения затягивают в корсет, грудь автоматически встает по стойке «смирно».

И вот еще кстати о тетушке, государыне-императрице Анне Иоанновне, «царице престрашного зраку», как ее окрестили историки. При ближайшем рассмотрении она оказалась самой обыкновенной малограмотной и дурно воспитанной теткой, очумевшей от сознания внезапно свалившихся неограниченной власти и вседозволенности. При малейшем отпоре эта коломенская верста пудового веса тушевалась и начинала бормотать что-то невразумительное.

Это я поняла буквально в первые дни своего появления в ее времени. Чем-то я тётушке не угодила, и она со всей дури отвесила мне неслабую оплеуху, так, что я отлетела к противоположной стене. Присутствовавшая при этом маменька даже не шелохнулась, но я завелась, что называется, «с полоборота». Вскочила на ноги, прыгнула на императрицу, как дикая кошка и… укусила ее. За плечо, выше просто не достала. А потом покрыла добротным русским матом этажа в четыре.

Та так и села – в прямом и переносном смысле. Маменька от ужаса чуть сознание не потеряла. Приживалки, шуты и всякие уроды разметались по углам и стенкам и там затихли, ожидая неминуемой страшной бури. Но ее… не последовало.

– Ишь ты, какая бойкая, – хмыкнула императрица. – Тебе ножик дай – родную тетку прирежешь. Вся в папеньку удалась, коза безрогая.

– От козы и слышу! – огрызнулась я. – И не сомневайся: еще раз пальцем тронешь, мало тебе не покажется. Ишь, моду взяла по морде бить! А изуродуешь? Как я замуж с такой харей пойду?

– Это ты мне? – не поверила своим ушам тётушка.

– Ну, не дуракам же твоим. Их хлещи хоть по щекам, хоть по заднице – у них служба такая. А меня трогать не смей, я такой же царской крови, как и ты. Иначе уеду от тебя к чертовой матери – ищи себе наследников престола. Вона в Голштинии сынок покойницы Анны Петровны подрастает, его и объявишь.

Поговорили, короче. Но с тех пор тётушка меня зауважала почти также сильно, как своего фаворита. Не то, чтобы бить – голос повысить лишний раз опасалась. Хотя иной раз специально провоцировала меня на ругань: по-моему, ей просто доставляло удовольствие слушать непристойности. Эту ее блажь я старалась, как правило, уважить: посылала государыню-императрицу по всем известным мне адресам и поминала всю ее родню по женской линии в соответствующем контексте.

Но сегодня я с ней ругаться не собиралась. Наоборот, хотела попросить о милости. Патриарха я уже подключила, он мою мысль благую одобрил и благословил. А Ушаков мне при сем деле и не надобен был: пусть порядок в империи блюдет, да врагов изыскивает. А мне друзья нужны, ох, как нужны. И не немцы, вроде Наташки Лопухиной, в девичестве Балк, хотя она и подлизывалась ко мне всячески, а я ее для вида привечала. Русские мне нужны были, чтобы прочной стеной впоследствии вокруг моего трона стали.

Лопухина – легка на помине! – с легким стуком каблучков влетела в мою комнату. До чего, действительно, хороша, чертовка, а ведь за тридцать перевалило и рожает от любовника своего Левенвольда одного ребенка за другим. Хоть бы парочку килограммов прибавила или подбородок двойной завела… Нет, цветет кошка немецкая!

– Вы сегодня бесподобны, принцесса, – защебетала она. – Весь двор будет у ваших прекрасных ножек. А у меня новость… ах, какая новость!

Без «ах, каких новостей» эта красотка у меня ни разу не появилась. Интересно, что у нее припасено на сей раз.

– Никак опять в тягости? – усмехнулась я.

– Помилуйте, принцесса, при чем тут это! Сегодня ко двору нового посланника саксонского представлять будут.

– Да? Ну, и что с того? На кой нам саксонцы-то сдались?

– Имею сведения, что жениха для вас нашли и будут свататься.

Я отстранила камеристку, которая что-то еще улучшала в моем туалете и поднялась из-за столика. Так, уже интересно. Что-то больно оживлена у нас Наталья Федоровна, а такой она бывает лишь в предвкушении богатого подношения или после получения оного. Так и есть: на лилейной шейке сверкает бриллиант в затейливой оправе.

– Саксонский презент? – осведомилась я, прикоснувшись к дорогой побрякушке.

– Н-нет, – с запинкой ответила красотка. – Муж купил.

– Любит, значит, сильно.

Только глухой не услышал бы в моем голосе откровенного издевательства. Но у госпожи Лопухиной, по-видимому, именно сейчас были проблемы со слухом.

– Ваше высочество, саксонский-то посланник – такой красавец! Прямо сахарный кавалерчик.

– Неужто краше твоего Левенвольде ненаглядного? – усомнилась я.

Усомнилась притворно, ибо все исторические книги, прочитанные мною, воспевали необыкновенную красоту этого саксонско-дрезденского дипломата. Было у меня подозрение, что и прекрасная Лопухина не устояла, хотя, в принципе, сохраняла верность своему тоже весьма привлекательному любовнику.

– Я же не для себя… – пробормотала Наталья, залившись краской.

– Для дочери жениха сыскиваешь? – поддела я ее.

Прекрасно знала, что Наташка терпеть не может, когда ей говорят о том, что у нее уже дочь – невеста. Ничего, проглотит. К сожалению, девочка не унаследовала материнской красоты, так что рассчитывать приходилось только на богатое приданное, да на императорские милости.

– Государыня-императрица изволили обещать, что сами жениха нам сыщут, – вывернулась Лопухина.

– Ну и хорошо, – подвела я итог. – Пойдем в залы, что ли, что тут рассиживаться. Опоздаем – тетушка гневаться станет. Да, чуть не забыла: Елизаветка-то будет ли? Слышала, прихворнула она…

– Обязательно будет, – твердо заверила меня Лопухина. – На именины государыни и мертвая воскреснет.

Обе мы ломали комедию: Наталья была одним из основных винтиков моей довольно сложной интриги, без нее затеянное представление могло и провалиться. Жестокое, конечно, представление, но дражайшая кузина просто не оставляла мне иного выбора.

В освещенных сотнями свечей залах уже толпились разряженные придворные. Я поискала глазами Елизавету, но та, по-видимому, задерживалась. А ко мне подошел сам герцог Бирон.

– Ваше высочество, разрешите представить вам посланника саксонского, господина Мориса Линара…

Я не без интереса глянула на представляемого мне легендарного красавца, от которого дамы буквально млели. И чуть не расхохоталась: передо мной был почти полный двойник… Леонардо ди Каприо, кумира девушек оставленного мною времени, только годков на десяток постарше. А еще говорят, что вкусы со временем меняются!

Увы, «сахарные кавалерчики» меня никогда не прельщали. Я равнодушно улыбнулась саксонскому красавцу, протянула ему руку для поцелуя и повернулась спиной, не дожидаясь даже, пока он договорит начатый цветистый комплимент. Краем глаза уловила торжество на лице Бирона и откровенную растерянность на лицах окружающих. А саксонец просто онемел и застыл восковой статуей. Таких афронтов ему доселе явно не приходилось переживать.

В этот момент очень кстати громогласно и торжественно объявили о явлении народу именинницы – государыни всероссийской Анны Иоанновны, и я поспешила к тетушке.

Впрочем, Бирон там оказался еще раньше меня. Все-таки не хватало мне придворной ловкости и выучки.

В свите тетушки я заметила своего пока еще необъявленного жениха – успел-таки граф Салтыков из первопрестольной. Сама именинница была в прекрасном расположении духа и больше обычного расфуфырена: по-моему, она нацепила на себя все драгоценности, которые у нее только были. Плюс платье из алой парчи, затканное золотом. Самодержавие во всем блеске… Жуткая безвкусица, должна сказать.

Я-то, в ожидание кое-каких событий, нарядилась в тот день во все белое, а из драгоценностей предпочла только жемчуг. Затмить императрицу в таком прикиде я, конечно, не могла, да и большинство придворных дам были одеты куда пышнее. Вот и хорошо, меньше зависти, меньше желчи…

У дверей возникло какое-то движение и я догадалась, что прибыла, наконец, моя кузина. Тоже в белом платье – другого у нее по бедности содержания и не было. Я могла бы, конечно, послать ей что-нибудь в презент по случаю сегодняшнего тожества, но в моей постановке она должна была быть именно в белом.

На нем кровь заметнее.

Глава четвертая. Первая кровь и последние слезы

То, что я сегодня тоже была именинницей, как-то не отложилось в сознании моей венценосной тетушки. Меня, впрочем, это не удивляло: ни разу еще она не вспомнила об этом вовремя. Спохватывалась уже потом – через три дня или неделю – и дарила очередную побрякушку. Но сегодня день моего ангела должен был быть особенным, ибо его сценарий я составляла долго и любовно.