Кайл Соллей (СИ) - Тимофей Кулабухов Страница 11

Дверь само собой бросила открытой.

А я и правда, уснул и проспал до середины ночи. Потом вскочил, в голове ни намека на сон, закрыл дверь, подошел к окну и принялся разглядывать Одд и отражения луны в рисунке мелких речных волн.

Река придавала какую-то безмятежность. Она не нуждалась в смысле и причинах, она просто существовала. Текла. Легонько шумела. Пахла тиной и плескала озорной рыбой.

Долгая ночь космоса приучила меня к созерцательности. Но из окна своей комнатушки было куда приятнее созерцать, чем из трубы штурмборта в бездну космоса на мониторе.

Кажется, я не очень люблю бездну.

* * *

Отец появился под утро, не выспавшийся, пахнущий костром и крепким потом, с усталыми глазами и неискренней улыбкой.

Широкими шагами он преодолел двор, взбежал по деревянной лестнице в донжон и обнял мать. Коротко переговорил с ней и пошел внутрь здания. Я к тому времени давно проснулся, привел себя в порядок, использовал заношенный кусок мягкой ткани, подозреваю, что это было исподнее и попытался отполировать «зеркало». Получилось плохо. На меня смотрело мутное искаженное отражение — сравнительно высокое непривычное существо, тоненькие ручки, тоненькие ножки, худое, с неопределенного цвета серыми глазами, темно-коричневыми слегка вьющимися грязными волосами, большим носом и недовольно поджатым ртом. Пялился я довольно долго, надо привыкать к моему новому телу, теперь уже единственному, к внешности, особенно лицу. Созерцательность прервал барон Соллей.

Впоследствии я сумел отполировать пластину «зеркала» при помощи просеянной золы как абразива и влажной речной глины как полироли. И провел много времени, прежде чем свыкся с тем, что «вот он я». Раньше технологии скарабея в любой момент могли вернуть мне изначальный образ, как у расы создателей, или основные применимые на войне — ипсилоидянский и кассийский. Образы врага. Теперь я только человек.

Отец поднялся по лестнице, молча подошел, обнял и отстранился, придирчиво оглядывая меня, особенно рану на груди, кивнул, потом спросил про здоровье, про неповешенного Снорре, отмахнулся от вялых оправданий и потащил вниз, где уже накрывали на стол.

Главная зала занимала сразу весь этаж донжона. Она была столовой и местом собрания, вообще, чем угодно — при желании. Под ней — кухни и кладовые, узкие комнатки некоторых слуг. На третьем этаже — личные комнаты родителей, спальня, платяная — место хранения одежды, сокровищница. На четвертом — комнаты остальных членов семьи, которая состоит сейчас только из меня и отсутствующего старшего брата Аластроина, наследника земель и замка, он отправился в какую-то святую землю. Все, кроме моей, пустовали и постепенно захламлялись. Чердак — холодный, пыльный, с узкими бойницами и кучей забытого барахла.

Зато зала — сама красота и насыщенность. На стенах непонятные картины, на одной угадывался песочного цвета кот гигантских размеров, гобелены, зеленые с отливом шторы, статуи у стен, какие-то вазы, на полу — огромные полосы ткани с абстрактными рисунками, в углу — крест в человеческий рост, из отполированного дерева с нечитаемыми надписями. Рядом, на серебряной подставке — книга. Первый источник информации, который я видел, пока только издалека — был вручную иллюстрированным евангелием.

Посреди залы — длинный стол, который мог вместить, наверное, человек сорок, но накрывался на троих.

Пока я сидел и чувствовал себя неуютно оттого, что вокруг снуют слуги, мать пыталась разговорить отца и это не получалось. Айон Соллей стал менее мрачен, но прятался от разговоров за ложкой с супом.

Подавали говяжий суп из сахарного корня шерви, с бобами и шафраном. Хрустящий ржаной хлеб. Я налегал на еду, аппетит был зверский, за что получил от матери уже три замечания по поводу этикета. Сиди ровнее, убери локоть со стола, не хватай еду рукой.

Ситуацию, как всегда, исправил Оливер. Он эффектно появился, поклонился, сделал матери комплимент, пожелал приятного аппетита, и с легкой улыбочкой рассказал о событиях последних дней.

Какой-то муж сестры жены конюха заболел, простудился и пока помирал, его жена ушла к другому мужику. А он не умер, пришел в себя, испил водицы и тоже пошел туда, но с деревянной оглоблей.

Через трактир «Пьяная Цапля» прошла толпа странствующих монахов, которые напились, поругались между собой по религиозным вопросам, подрались и сбежали среди ночи, не заплатив за постой и поломанную мебель. Говорят, что отбыли из города Бресте в страну англов.

Какой-то внук сестры дворника «ну вы помните такой ещё был рыжий» в пьяном угаре продал соседу корову, а оплату пропил в трактире. Раньше, чем сосед привык к новой животине, пришла жена пропойцы с деревянной доской для стирки, длиной в три локтя, увесистой. И аннулировала сделку, сломав соседу пару ребер.

Оливер рассказывал цветасто, красиво и обстоятельно, дополняя деталями и пикантными подробностями, но в какой-то момент отец прервал его, подняв ладонь.

— Совет!

Айон Соллей встал, стул под ним жалобно скрипнул, отодвигаюсь по полу и, наверное, если бы упал, отец этого не заметил.

Это слово прекратило трапезу, слуги засуетились и ушли. Мажордом учтиво, но с достоинством поклонился, хотя остался стоять, чтобы стеречь этаж от лишних ушей, матушка жестами велела подниматься и мне, потом поспешать по лестнице за бароном.

Поднявшись на третий этаж, отец подошел к невзрачной двери, достал из кармана связку ключей, придирчиво их осмотрел, выбрал один и отпер. Оказывается, на этаже, где я живу большая (ну как, лишь немного больше моей) комната, была отведена под этот самый «совет».

Не совсем понимаю, что означает «совет», но комната была пустой, пыльной, темной, с одним окном и несколькими креслами по углам. В самое большое сразу же сел отец и я понял, что оно вроде трона, то есть кресло — символ власти барона. Остальные поменьше, я выбрал ближайшее к отцу и не прогадал. На другом несколько брезгливо покосившись на пыль, присела матушка. Остальные пустовали, как бы напоминая, что Соллей бывают более многочисленными.

— Граф. Комте. Жаба золотушная. Гм. Итак, я обратился за защитой к благородному милорду Графу Эльберу де Конкарно. Копьеносцу. Жаловался на Марселона Фарлонга, на то, что он подослал убийц и пытался зарезать меня и Кайла и, если бы не божье вмешательство, преуспел бы.

Матушка заметно улыбнулась при слове «копьеносец». Отец замолчал, барабаня пальцами по ручке пыльного «трона», потом со вздохом продолжил, при этом стал кривить и блеять голосом, видимо, в подражание графу.