ЭТНОС. Часть вторая — ’Догма’ - Павел Сергеевич Иевлев Страница 14

— Вот видишь, пап, — укоризненно подхватывает Нагма, — мог бы осчастливить эту леди Портянку…

— Портилию, — поправляет её Катрин, — она не очень умная, но добрая девушка.

— Тем более! — воодушевляется дочь. — Я бы её читать учила, воспитывала…

— Давай лучше хомячка тебе заведём, — вздыхаю я. — Тоже глазки трогательные, а ест меньше.

Катрин — просто кладезь сведений о высшем свете и может часами рассказывать о кандидатках и их родителях, Нагма этим пользуется и меня троллит. В конце концов мне это надоедает:

— А что это мы только мои брачные перспективы обсуждаем? Вот, например, тот юноша бледный со взором горящим и носом как у неудачно спикировавшего дятла. Почему бы мне не выдать тебя за него? Как там его бишь?

— Младший граф Леник? — тут же вспоминает принцесса. — Да, неплохая партия. Правда, про него ходят слухи, что он мужеложец, но это, возможно, и к лучшему — не будет против, если дети родятся от твоего паладина…

— Фу, Кать! — возмущается Нагма. — Фу и бе! Слышать об этом не хочу! Какая гадость! Прекратите это обсуждать немедленно! Кстати, никакого паладина у меня нет!

— А почему? — удивилась Катрин. — Разве не надо, чтобы тебя кто-то любил?

— Меня папа любит! Мне достаточно!

* * *

— А кстати, пап, — спросила дочь тем натужно-непринуждённым тоном, которым она задаёт вопросы, которые ей почему-то важны, но не хочется в этом признаваться. — А почему ты не женишься снова?

— На Леди Портянке? — смеюсь я.

— Нет, вообще. Ты же ещё не очень старый.

— А зачем, колбаса?

— Ну… Не знаю… Тебе не одиноко?

— Нет, у меня есть ты.

— Агась, — соглашается она, — я есть. И пить. И валяться.

Она повалилась на мою кровать и застонала:

— Аллах милосердный, какие эти платья всё же неудобные… Не, пап, я не об этом.

— А о чём?

— Ну вот я вырасту. Совсем-совсем нескоро, но может выйти так, что у меня начнётся своя собственная отдельная жизнь.

— Однажды это непременно случится, — кивнул я.

— Ты будешь без меня грустить?

— Немного. Но тут ничего не поделаешь, дети вырастают. Ты — деть. Ты — вырастешь. Но это, знаешь, хорошая грусть. Когда немного грустишь, но больше радуешься.

— Чему?

— Что вот теперь есть на свете такой прекрасный взрослый человек, и ты к этому немного причастен.

— Агась, — задумалась дочь. — Наверное. Но неужели тебе не хочется… Ну, не знаю… Любви? Не, я тебя люблю ужас как, не подумай. Но это не считается.

— У меня уже есть дама сердца, — засмеялся я. — Принцесса Катрин. У нас обеты, всё строго.

— Она тебя, кстати, реально любит, ты в курсе? — спросила Нагма.

— В смысле?

— В смысле для неё это важно, а не просто так. Я раньше думала, это игра такая, но она выросла и всё равно…

— Это не любовь, колбаса. Это наложение первоначального импринтинга на хронический дефицит душевного тепла. Катрин — очень сильно недолюбленный ребёнок. Родители и в детстве-то уделяли ей мало времени, а с тех пор, как мать погибла, она выгрызает себе крошечки отцовского внимания чуть ли не зубами. От сверстников она надёжно отделена своим положением, даже влюбиться не в кого. На этом фоне выдуманный паладин даёт хоть какое-то замещение. Я тут постольку поскольку.

— И как ты к этому относишься?

— Мне несложно. Один поцелуй в пять лет. Кто угодно справится.

* * *

— Но мы же не готовы! — переживаю я.

— К войне нельзя быть готовым, — отвечает назидательно генерал Корц. — Она всегда начинается раньше, чем нужно. Для обеих сторон.

Нельзя сказать, что мы не старались. Фред с Корцем крутились как проклятые, переводя мануфактуры на военные рельсы, Джулиана готовила общество к мобилизации, разогревая его патриотизм. Дороги строились, мундиры шились, пушки производились, порох везли обозами, но, когда посол Багратии, поклонившись, вручил Перидору ноту объявления войны, мне всё ещё казалось, что у нас конь не валялся.

Но он валялся и ещё как — при меньшей численности и более слабой оснащённости войска императора приняли первый удар достойно. Рассыпной — «михайловский» — строй, а главное, свежая для этого мира идея окопов и эшелонированной обороны свели на нет преимущество противника в артиллерии и численности пехоты.

Багратские пушки палили вовсю, но перед ними не было редутов, которые можно развалить фугасами и выстроенных в каре стрелков, которых можно выкосить картечью.

— Окопная война требует такой плотности и точности артиллерии, которую здешние средства поражения обеспечить пока не могут, — разъяснял на военном совете генерал Корц, весьма импозантный в здешнем пафосном мундире. — Обстрелянная пехота практически неуязвима для настильного огня и весьма слабо подвержена поражению огнём гаубичным. Пехотный штурм обустроенной окопной линии требует соотношения сил более чем десять к одному, ну а кавалерия… — военный только улыбнулся презрительно в усы.

Гордость багратской армии, тяжёлые драгуны, выполняющие роль ударного кулака наступления, оказались главной жертвой новой тактической модели. Они в здешних условиях являются историческим аналогом танков — за счёт большой скорости вклиниваются в оборонительные порядки противника, заставляя пехоту выстраиваться в защитные каре, затем спешиваться и переходить к стрелковому бою, пока эти удобные большие мишени выносит артиллерия. Тяжёлая стрелковая кавалерия с её кирасами, шлемами, карабинами и, главное, специально обученными лошадьми — самая эффективная и самая же дорогая часть здешних армий. Перидора отказаться от её использования еле уговорили, а уж идею её расформирования или хотя бы переквалификации в лёгкую уланскую он отверг с порога, даже не рассматривая. Но всё же имперские тяжёлые кавалерийские формирования остались в резерве на случай прорывов фронта, а багратийские ринулись в атаку — где и полегли без всякой пользы. Проволочные заграждения — ещё одна недорогая, несложная, но невероятно эффективная тактическая новация, привнесённая нами на поле боя. При всем уважении к кавалерии, это всё-таки не танки, и несколько рядов колючей проволоки им с разгона не одолеть. А если и прорвутся — невзирая на потери, буквально по телам товарищей, — то порубать