Александр Борянский - Три стороны моря Страница 16

Ба протиснулся сквозь инертные тела и встал рядом с Мес-Су. Вокруг Мес-Су выстраивались в боевом порядке воины. Ба узнавал десятников. Но и с другой стороны выстраивались ряды недовольных.

Атон-Рон сомневался, пока силы не обозначились.

Затем он выбрал жизнь и встал рядом с братом.

— Э-эх! — выдохнул Ба и подумал: «Я многое успел в этой жизни…»

И они пошли в атаку.

Был вечер того же дня.

— Что теперь делать? — тихо спросил Мес-Су.

— Посчитать погибших, — ответил Ба.

— Что тебе сделали эти люди, что ты привел их к смерти? — обратился брат к брату.

Атон-Рон сидел, склонив голову.

— Да не возгорится гнев господина моего… Ты знаешь этот народ. Он буйный.

Ба никого не убил в битве. Зато он сумел отразить целых четыре направленных удара.

— А что с ним? — спросил Мес-Су еще тише.

— А его облеки в священные одежды. Брат все-таки. И что это за верховный жрец в рубище?

— Шатер придется поставить вне стана.

— Угу, — согласился Ба.

— И окружить его охраной.

— Это и есть доля правителя. Ты хозяин нового народа и новой земли, Мес-Су.

Воин молчал.

— Не останавливайся, — посоветовал Ба.

Строитель из страны Кемт, отец братьев с похожими именами Аб и Ба, умер, когда его сыновьям было сорок лет на двоих. Они все делили поровну. Так и здесь: двадцать на двадцать.

В двадцать один Ба-Кхенну-ф убил единственного горячо любимого, кроме самого себя, человека — брата.

В двадцать два Ба явился к Рамзесу Великому, отдав себя его милости или возмездию.

В двадцать три он готовил выход слуг Атона на малозаселенные земли между страной Кемт и царством хеттов.

Двадцать четыре исполнилось в походном стане богоборцев — как их назвал воин Рамзеса Мес-Су; или солнцепоклонников — как презрительно говорили в долине Хапи; или последователей Эхнатона — как считал сам Ба. Посреди шестисоттысячной толпы, еще не ставшей народом.

И в двадцать пять он был с ними. Они уже имели свой храм, пусть деревянный, переносимый с места на место; богу Атону служил верховный жрец, пусть и без священного озера для ритуальных омовений; и пряталась тоска в сердце у неприметного одиночки, нашептывающего на ухо Мес-Су волю не то небес, не то Рамзеса Второго Великого, не то свою собственную.

Двадцать шестой год не отстучал до конца все свои томительно-напряженные, одинаковые, пустынные дни, когда Ба-Кхенну-ф увидел сон.

Стасим второй

Строфа

Гектору, сыну Приама, сны никогда не снились.

В мире Гектора, сына Приама, все было просто: честная темнота ночью, ясность днем. Каждый на своем месте, и он на своем месте, все предметы на своих местах.

Как сон был Айгюптос, но Гектор не замечал его потусторонней сказочности. Ему показали пирамиды — он отвернулся. Он только недоумевал, зачем отец прислал его сюда на целый год.

Прежде Приам отправлял его в Хеттусу, там было чему поучиться. Хетты умели обращаться с оружием. Но что здесь? Между тем отец явно подразумевал какую-то мудрость.

Желтый цвет пустыни лишал жизнь смысла, а пустыня была везде. Она проникала в город, подкрадывалась к реке… Город назывался Пер-Раамси или что-то вроде того. Местный язык Гектору не давался. Копья их он ломал по два сразу.

Он охотился на львов — убил троих. Дрался с десятком местных воинов, к счастью, никого не покалечил. Вот с рабами-ливийцами вышла неприятность: желая испытать силу этого народа, Гектор схватился с несколькими — и, не рассчитав, испортил принадлежащих фараону рабов. Правитель, правда, поглядев на скрюченные тела, тут же подарил их Гектору, но было стыдно.

Размеры дворцов его удивляли. «Фараон» по-ихнему вообще означает — «большой дом». Однажды он подобрал слова и спросил, для чего колонны такие высокие и толстые, ведь это не внешняя стена, мол, какие тут враги. Видимо, слова он подобрал неправильно, потому что вместо ответа на него посмотрели изумленно.

Как царского сына, как посланника-заложника доброй воли далекого народа его уважали. Да и за рост, за мускулатуру, за ширину плеч и серьезное выражение лица не могли не уважать. А он слушал щебет чужих-чужих людей, разглядывал их и, не зная, чему должен от них научиться, на всякий случай запоминал все.

В храмы его не водили. Крокодил так и остался для него дурным зверем, не превратившись в бога Себека.

Задолго до Геродота, отца истории, Гектор, сын Приама, пытался и не мог постичь тайное значение Айгюптоса, страны Кемт. Хотя, в отличие от Геродота, он был не грек.

Как не грек? Конечно, вовсе не грек.

А кто?

Царство Трои и Илиона располагалось на месте будущего турецкого холма Гиссарлык. Спроси всеведущего Лаокоона, где находится Гиссарлык и кто такие турки, — он бы не ответил. Да что смертный, сам Зевс полагал, будто его власть на земле и на небе вечна, а Прометей все врет.

Царство Трои и Илиона не принадлежало ни Айгюптосу, ни хеттам, ни народам моря. Больше оно принадлежать никому не могло, ибо после разрушения народами моря любимого Посейдоном Крита-Кефтиу крупных сил в историческом треугольнике «Греция-Азия-Египет» больше не осталось.

Стратегия Приама заключалась в сохранении дружбы со всеми тремя силами.

Сила первая, Айгюптос. Сюда в качестве подношения был послан старший сын Гектор, наследник, почти царь. Впрочем, Айгюптос лежал далеко. На Трою влиял скорей опосредованно.

Сила вторая, хетты. Эти богатству приамова царства не завидовали, так как могли в любой момент его отнять. Пока все ограничивалось подарками. Добровольные пожертвования Приама превосходили обязательную дань любого из подвластных хеттам народов. Зато Приам очень рассчитывал на помощь хеттов, если что. Хетты обладали железом. Хетты были непредсказуемы.

Сила третья, народы моря. Ужасное поколение разбойников, рожденных разрушать, — Геракл, Тезей, Ясон — отходило в прошлое. Так или иначе, они отторгались жизнью, как все чрезмерное. Приам дрожал при имени Геракла, но уже Гектор понимал, что свирепствующий Геракл изначально был обречен. С дикарями теперь следовало торговать, разъединяя их, вступая в доверительную связь с разными кланами, постепенно добиваясь роли посредника-миротворца. Их буйство устранило Крит, ну и хорошо. Значит, Приам, а позже Гектор могут занять место Миноса — могущественнейшего человека своего времени. И их троянский лабиринт будет посложней для всяких там тезеев.

Он определил себе жизнь самой первой победой — тем, что родился раньше других.

С первого момента существования не надо было ничего придумывать, все было сделано. Не приходилось искать свое место в раскладе событий, не требовалось особой оригинальности. И первое его слово было словом будущего царя.

Познать Айгюптос — это его обязанность. Этого хочет Приам для расширения его кругозора.

Что ж…

Здесь странно едят мясо. Вместо того, чтобы зажарить цельного быка, они лезут в залитые водой канавы, выискивают зерна, варят и в получившуюся кашицу погружают малюсенькие кусочки телятины. Загадочно и, прямо сказать, глупо.

С половым органом тоже нехорошо обходятся, причем все поголовно. Лишают его природной одежды, данной богами. Чем им помешал кусочек кожи и зачем обижать довольно важную часть тела? Гектор подозревал, что так уродуют простых жителей, дабы отличить их от фараона и его сыновей: прочих изувечат, и правителям достанутся все женщины. Троянцу был неприятен чуждый обычай.[54]

Памятным Гектору событием был уход из Айгюптоса огромного количества людей. Он попросил, чтобы его взяли в какой-нибудь военный поход. Как он понял, вожди тут ни при каких обстоятельствах не сражались один на один — ни перед битвой впереди войска, ни выбирая друг друга в ходе схватки. Гектора допустили в единственную армию.

Около тридцати дней вдыхая сухой знойный воздух, страдая от поднятой тысячей ног пыли, от набивающегося всюду песка, Гектор чувствовал исполняемый долг. Переживаемая физическая трудность вновь делала его нужным и избавляла от тяжкой необходимости «постигать Айгюптос».

А они шли мимо. Если они вдруг пожелают повернуть, их надо будет прогнать. Это уходили какие-то приверженцы какого-то совсем отдельного, одинокого бога, враждебного всем прочим богам. Бог сам по себе, окрестил его Гектор. Ему объяснили, он понял.

Но ведь этими то ли уходящими, то ли изгоняемыми (он все-таки не уяснил) можно было заселить десять приамовых царств! Если бы они все, да хоть половина, пришли бы в Трою — вот и начались бы малюсенькие кусочки телятины вместо цельных быков и баранов, вот и измельчали бы подданные. Он смотрел издалека… С отрядом себе подобных ему ничего не стоило бы уничтожить тысячу-другую эдаких «воинов». Они, похоже, и не мыслили себя воинами, шли безобразно, мекали козы, блеяли овцы… По слухам, среди них был один, кто дрался сразу с тринадцатью врагами и победил, звали его Меса или Муса, как-то дико. Местные его откровенно боялись. Но Гектор полагал, то были такие тринадцать врагов.