Александр Маркьянов - Период распада часть 4 (СИ) Страница 18

Махмуд родился в Сулеймании потому, что Саддам Хуссейн, проводя политику арабизации этих земель — переселил на итсконно принадлежащие курдам земли немало арабов, бесплатно раздавая им землю, которая была намного более плодородна, чем на юге. Переселился в Сулейманию и отец с матерью Махмуда, причем у матери Махмуда Аллах уже сотворил во чреве, и поэтому Махмуд родился уже в Сулеймании.

Потом — Махмуду было лет пять — Саддам проиграл Умм-аль-маарик и союзники решили запретить Саддаму расправляться с курдами, проводить политику насильственной арабизации иракского Курдистана. Была установлена зона, запретная для полетов и Саддам уже не мог посылать против курдов самолеты и вертолеты. Сами курды, окрепнув, создав боевые организации — пешмергу и получив помощь в Иране и Турции, у которых были свои виды на эту землю — стали возвращаться на свою землю, находя там переселенцев-арабов. Естественно, курды не собирались сносить обиду, и напряжение между арабами и курдами то и дело взрывалось кровавыми драками, а то и перестрелками. На полицию рассчитывать было нечего.

Сколько Махмуд помнил — они всегда дрались. Пацаны делились на две группы — арабов и курдов и они всегда дрались. Ни разу не было случая, чтобы курд помог арабу или араб помог курду — они по-настоящему ненавидели друг другу.

То, что произошло в городе Салах ад-Дин, было настолько ужасно, что не укладывалось в голове. Двадцать с лишним тонн какого — то вещества, сильно похожего на напалм — бензин с загустителем и алюминиевой пудрой — взорвался прямо в центре города. Говорили многое… но говорили те, кто этого не видел, потому что те кто видел в живых не остался. Кто-то говорил, что огненный шар, взвившийся над городом, был высотой метров в пятьдесят, кто-то говорил про сто — как бы то ни было, чудовищный шар этот при горении выпил весь кислород, и получилось, что в городе как будто взорвали сверхмощную бомбу объемного взрыва. Все люди, которые были рядом со взрывом — моментально испепелились, а кто был дальше — тоже умерли, потому что огонь забрал весь кислород из легких и нечем было дышать. После взрыва — поднялся ужасающий ветер, он дул в направлении эпицентра и был так силен, что людей, где просто сшибало с ног, а где подхватывало и бросало в пламя, где они превращались в пепел. Огонь смогли потушить только через несколько часов — потому что он горел так, что бессильна была даже вода. Потушили нефтяники, прибывшие к месту взрыва — они специализировались на тушении горящих нефтяных скважин и знали свое дело. Они же сказали, что к бензину было подмешано еще что-то, что-то, что не дает тушить пожар.

Количество погибших было неизвестно до сих пор. Ясно было только одно — их тысячи. Многих невозможно было сосчитать по одной простой причине — они сгорели дотла, и от них ничего не осталось, кроме пепла.

Естественно, курды должны были отомстить. Они не могли не отомстить — хотя бы потому, что иначе перестали бы быть курдами.

Итак, сегодня была Джума, и Махмуд пришел в мечеть. Имам был на месте, и он пришел вовремя, поэтому он расстелил свою саджаду[29] и вознес мольбу Аллаху. Рядом с ними были такие же, как он люди, мусульмане-сунниты, они молили Аллаха о прощении грехов, о ниспослании добра — ракат за ракатом, они становились единым целым, и те, кто молился в мечети, и те, кому не хватило места, и кто молился во дворе. Здесь каждый был братом… и, наверное, даже больше чем братом…

Потом, прочитав последний ракат, правоверные начали вставать сворачивать коврики, тихо переговариваясь друг с другом, и Махмуд раздумывал, идти ему сегодня в мадафу, где безбожно дерут за чай — или все-таки зайти в газахури[30] и там за эти деньги не только выпить чая, но и поесть. Вот только не суждено было Махмуду посетить ни мадафу, ни газахури — потому что на улице застрочил автомат, и звякнуло, рассыпаясь от пуль, стекло.

— Курдистан на ямман! — старый четырехдверный пикап остановился напротив мечети как раз тогда, когда мусульмане выходили из нее после пятничного намаза — и три автомата почти в упор ударили по толпе…

Кто-то бросился на землю, кто-то не успел…

Расстреляв магазины, машина с курдами рванулась вперед, уходя по улице в сторону базара… там, в случае чего можно было выскочить и затеряться в толпе — но курдам уйти было не суждено. Какой-то герой резко перегородил машине убийц дорогу своей машиной, с жестяным грохотом машины столкнулись. Из пикапа выскочили курды, перезаряжая на ходу автоматы. Впереди был базар — а там еще со времен Хуссейна больше половины торговцев именно курды….

— Стреляют! — резко закричал кто-то в мечети. Если в другой стране все бы бросились наутек, то в этой стране слишком много стреляли последние тридцать лет — правоверные бросились на выход из мечети, на улицу, туда, где стреляют…

Махмуд побежал со всеми…

На выходе на улицу, во дворе — кровь. Крови столько, что в некоторых местах она стоит лужами — но в основном это мазки — на асфальте, на заборе — брызги крови, как будто сумасшедший художник хлестанул наугад кистью. Людской водоворот, белое и красное — оттаскивают убитых, помогают раненым — и одновременно едва не затаптывают их.

— Убивай! Вон они!

История человечества полна такими криками — с них начинаются революции и кровавые мятежи. Вон они! Убивай! Неважно, кто они и почему это сделали — заумные политологи и психологи, пишущие доклады о национальном примирении пусть идут ко всем чертям. Вот кровь, вот убитые соплеменники — а вон и их убийцы с автоматами, пытаются уйти. И какая разница, что за несколько дней до этого твои соплеменники заживо сожгли на порядок больше их соплеменников. Вон они! Ату их, держи! Не уйдут! Убивай!

Убивай…

Разъяренная толпа увлекла за собой Махмуда и через пару секунд — он сам уже мчался по улице, выкрикивая ругательства. Курды бросились наутек, один пацан обернулся, нажал на спуск — но автомат заклинило, а в следующую секунду какой-то выскочивший сбоку пацан подставил ему подножку и он грохнулся на асфальт со всей дури. Поднимаясь, он заорал от ужаса — толпа накатывалась на него, орущая, злобная, подняться он не успевал — так и сгинул, разорванный на части и растоптанный.

Двое других курдов проскочили на рынок. Загремели выстрелы.

— Бей!

Толпа разъяренных суннитов ворвалась на рынок, Махмуд осознал себя тогда, когда у него в руке была какая-то палка, и он ей кого-то бил, а рядом кто-то кого-то топтал ногами. Где-то раздавались выстрелы, где-то выли сирены — но это все было не больше, чем тушить горящую скважину с нефтью пожарной машиной.

Человек, которого Махмуд бил палкой — уже не шевелился, основной людской вал прокатился дальше, сейчас на рынке грабили, убивали, жгли, насиловали, насилие волнами распространялось по городу. Торговали в основном с контейнеров — не выдержали даже они, какие-то были снесены, где-то уже копошились мародеры.

Махмуд посмотрел на руку — она болела, на палку — палка была в крови, бросил палку и пошел к выходу. Голова тоже болела.

Навстречу ему попался какой-то человек, у него было что-то с головой — волосы покрыты запекшейся коркой крови, совершенно безумный взгляд и счастливая улыбка. Этот человек перехватил Махмуда, потащил его за руку к контейнеру, уже разграбленному.

— Не ходи туда, брат, там полиция. Будут стрелять.

На улице уже в самом деле стреляли, и стреляла не только полиция.

— Полиция?

— Надо где-то взять оружие… — человек потряс головой, потом достал из кармана кусок лепешки и протянул его Махмуду

— На, брат, поешь.

Махмуд вспомнил, что он, кажется, и в самом деле собирался после пятничного намаза пойти и поесть. Он взял лепешку, посмотрел на нее — на ноздреватой поверхности хлеба отчетливо были видны бурые пятна. Кровь…

Махмуд шагнул в сторону — и его вырвало…

Российская Федерация, Дагестан

Махачкала, Ленина 7

УФСБ по республике Дагестан

22 июня 2015 года

Если занавесить шторами окна, раскачивать вагон и объявлять остановки

— можно уже никуда и не ехать.

Размышления о силе и слабости власти

Автор

Генерал-лейтенант госбезопасности Илья Петрович Проносов в нынешние, не особо спокойные времена имел одно, но стратегическое преимущество — он был русским. Он не только был русским, но и имел чистую биографию, а также орден Мужества, который из скромности никогда не одевал. Генерал Проносов был кадровым сотрудником ФСБ, специалистом по Северному Кавказу. Обе чеченские он отбарабанил на переднем крае, одну начинал капитаном, на вторую приехал майором, закончил подполковником. В ФСБ он числился на хорошем счету — боевой генерал, с ранением и боевыми наградами, умеет хорошо докладывать, строить работу — но в то же время и понимает. Понимает — это значит, понимает, как наладить сбор денег с территории, на которой он работает и как, кому, в какие высокие кабинеты этот денежный поток направить. Кроме того — он никогда не подставлял и не подсиживал начальство, по крайней мере, никогда не был замечен в этом. Такие работники ценятся на вес золота, вот почему в двенадцатом году генерал — майор (тогда еще) Проносов был назначен начальником УФСБ по Махачкале и республике Дагестан, на должность, ценящуюся поболее иного высокого кабинета в Москве. В Москве чиновники что делают? Жрут да штаны протирают. А тут, на земле, кого-то потолковее надо, чтобы и дело знал, и… не дело — знал не хуже. Его потому и держали тут, хотя он точно уже перевод в Москву заработал — приди кто другой, он или работу завалит, или то, что после работы положено делать (деньги собирать), или и то и другое разом. Толковый человек, он и есть толковый человек, он должен на земле работать, к делу быть приставлен, а поощрить можно и материально. Не зря говорят — г…о всегда наверх всплывает — великая сермяжная правда заключена в этих словах.