Андрей Посняков - Дикое поле Страница 19

Как и предполагал десятник Шитгай, на ночлег остановились у сопки — горного отрога, густо поросшего «зеленкой» и, верно, таившего в себе немало опасностей в виде вороватого и разбойного люда, до поры — до времени скрывавшегося под сенью кустов и деревьев.

Плотно поужинав, полегли спать — Ратников, как всегда, со своим арьергардом — под кибиткой, аккуратно сложив халат. Уснули сразу, как только стемнело, — дорога все же выматывала. Вокруг лагеря горели сторожевые костры, а в темном небе сияли звезды, и узкий серп месяца, покачиваясь, отражался в черных водах ручья.

Улус Джучи — так именовались все эти земли, широкой полосой степи тянувшиеся аж до самого Иртыша, от русских княжеств на западе до южных касожских гор. Вот эта конкретная местность, по которой сейчас шла орда, считалась улусом Берке — родного брата великого Бату-хана, чей родовой удел — улус — раскинулся на другом берегу Итиля до самых Уральских гор, или, как их именовали русские — Камня. А где-то далеко-далеко, в Каракоруме, сидел верховный хан — Гуюк, остро ненавидевший Бату, платившего ему той же «любовью». Такие вот были интриги — и это только то, что знали в степи все.

Ратников проснулся еще засветло. Утчигин тронул его за плечо:

— Вставай, Мисаил! Пора.

Все остальные уже поднялись, и Миша потянулся к халату… вместо которого на соломе лежало какое-то жуткое рубище!

— Дьявол разрази!

— Что такое, друг? Что ты ругаешься?

— Халат, блин…

— Какой блин?

— Да подарок мой украли!

— Э-э-э, — поняв, в чем дело, сокрушенно покачал головой Утчигин. — Говорил тебе — прямо в дэли спи. Это, верно, бродники… тут сейчас всякого худого народу много!

— А мы-то как не заметили?

— О, бродники так хитры… не заметишь! В прошлое лето овец отару свели — ни одна собака не шелохнулась! А ты говоришь — халат.

Ругая себя за разгильдяйство, Ратников накинул на плечи предложенный сердобольным Утчигином армячишко, сунул за пояс кинжал и, прихватив короткое копьецо, взобрался на лошадь.

— Поехали, — махнул рукой старшой. — Во-он по тому распадку промчимся, глянем, что к чему, да назад — догонять орду.

Так и сделали, пустив лошадей вскачь. Промчались распадком, взобрались на кручу, глянули — никого, обратно поскакали другой дорогой, небольшим ущельем… Там-то, в кустах, Утчигин и увидел кое-что… Взвил на дыбы коня, оглянулся:

— Мисаиле, смотри-ка!

Да Ратников и сам уже увидел — халат. Его голубой, с серебристым узорочьем дэли. На каком-то страшном бомже! Бомж, правда, был мертвее мертвого — лежал себе спокойненько на спине, с торчащей в груди стрелой.

— Теплый еще, — спешившись, потрогал Уриу. — Во-он с той скалы били. Сейчас уж скрылись давно.

Придерживая лошадь, Утчигин вдруг неожиданно улыбнулся:

— Ну вот, друже, и нашелся твой халат, забирай.

Ратников пожал плечами без всякой брезгливости — ну, конечно, забрать, такими подарками не разбрасываются.

А Утчигин вдруг покачал голвой:

— Э-э, Мисаил. А это ведь в тебя стреляли!

— В меня?!

— Ну, кому нужен какой-то бродяга? Ты посмотри, с него даже халат не сняли. Не-ет, думали, что там лежишь ты.

— Может быть, ты и прав, — молодой человек пожал плечами. — Однако кому это надо-то?

— У настоящего багатура всегда много врагов.

В общем, убедил парень, и дальше уж Ратников ехал с опаскою. Прямо в халате теперь и спал, не снимая, впрочем — тут все так делали. Врагов… нет, пожалуй, враги у него здесь еще наморозиться не успели. А вот завистники…

Дорога постепенно становилась все шире, синие горы остались далеко позади, вновь потянулись бескрайние, местами тронутые солончаком, степи. То и дело налетали ветра, приносили горький запах полыни и пряных трав, бросали под копыта коней шарики перекати-поля. Все чаще стали попадаться красивые каменные столбы — отмечали расстояние, да и ночевали уже не в степи, а на дорожных станциях — «ямах», представлявших собой нечто вроде небольших поселочков с гарнизоном, обширным постоялым двором и конюшней, — там всегда держали наготове свежих лошадей для ханских гонцов и почты. Заведовал всем этим особый человек — ям-баши, с готовностью предоставлявший путникам все необходимое, и не за столь уж тяжелую плату.

В караван-сарае ночевали, естественно, госпожа Ак-ханум и ее наиболее знатные воины, все же остальные, включая парней Утчигина и Ратникова, теснились во дворе, рядом. Купив хвороста, раскладывали костры, готовили пищу, за отдельную плату можно было отведать и местной стряпни, и даже — женщин, из числа имевшихся для определенного рода услуг — на взгляд Михаила, в большинстве своем — грязных и страшных. Впрочем, молодых багатуров прельщали и такие. Правда, Утчигиновы ребята и для этого были еще слишком юны и со всепоглощающей страстью отдавались игре в кости. Они и раньше-то это дело любили, сражались между собой с азартом, а уж здесь, так сказать — ближе к цивилизации…

Тем более в одном из караван-сараев оказался такой же азартный служка. О, как он бросал кости, как вертел в руках игорный стаканчик, как что-то приговаривал, поминутно призывая Аллаха… Как ругался, когда бросок явно выходил не очень:

— Э, шяйтан! Ихх!

Парни играли с ним целую ночь — даже спали по очереди — и надо же, степнякам везло, служка проигрался вдрызг, даже кафтанишко с себя скинул, а потом… Что было потом, Михаил не помнил — заснул, а когда проснулся, все уже собирались в путь.

Одернув халат, Ратников посмотрел на своих попутчиков — похоже, все остались при своих… ан нет, в переметных сумах у самого азартного — Джангазака — явно что-то звенело.

— Злато-серебро выиграл? — ухмыльнулся Миша.

— Э, какое там злато! — презрительно отмахнулся Утчигин. — Медь. Но так, на рабыню хватит… какую-нибудь худую и не очень красивую. Ха! А этот черт караванщик ближе к утру у десятника Шитгая две лошади выиграл!

— Две лошади! — Михаил ахнул. — Ну, ничего себе! Вот ведь — переменчиво игорное счастье. А ну, давай, давай, Джангазак — хвастай! Видим ведь, что не терпится.

Джангазак, скуластый, ничем не примечательный парнишка, выслушав Утчигина, растянул губы в улыбке, аж до самых ушей.

— Якши! — сказал. — Якши.

И, развязав переметную суму, зачерпнул горстью…

— Смотрите, э!

Яркое утреннее солнце, упав на медяшки, зажгло чистым золотом, так, что Ратников даже прищурился. Потом, заметив вдруг кое-что, протянул руку… Какая-то знакомая монетка… Еще бы не знакомая! Российские десять рублей!!! А вот еще — пять.

— Это что же, ты все у караванщика выиграл?

— У ямского служки.

— Ах… а как бы его увидать? Просто хочу спросить кое-что.

— Так беги скорей, пока не уехали! Вон он, у летней кухни сидит, зовут — Хасан.

Миг — и Ратников оказался рядом:

— Мир тебе, уважаемый.

— И тебя да благословит Аллах.

— Хочу спросить… воспросить… спрашивать…

— Говори по-своему, вах! Я урусутскую речь понимаю.

— Вот эта монетка, — Михаил подкинул на ладони на время выпрошенный у Джангазака «десярик». — Откуда она, не помнишь?

— Эта — новая, — глянув, ямской служка кивнул. — Я всегда новую мелочь — медяхи всякие — на отдельное блюдо кладу, мне хозяин ими и платит. Вчера вот, до вас, караванщики Эльчи-бея ночевали, расплачивались. Так эти медяшки — от них.

— Точно — от них? — переспросил Ратников.

— А больше никого тут и не было!

— Так-та-ак… Значит, Эльчи-бей. А кто такой этот Эльчи-бей?

— Вах, а ты не знаешь? — Хасан, похоже, сильно удивился. — Это же самый богатый работорговец в Сарае! Уважаемый человек, его сам хан знает.

— Надо же, сам хан! И что же, Эльчи-бей этой мелочью расплачивался?

— Не сам. Говорю же — люди его. Иштым-приказчик — он в этот раз караван вел.

— Ах, приказчик, — задумчиво протянул Михаил. — Приказчик Иштым. И что же, Иштым этот частенько по этой дороге ездит?

— Да бывает. Э, смешно — все рабов в Сарай везут, а этот — иногда из Сарая!

Поблагодарив служку, Ратников вскочил на лошадь и кинулся догонять орду, на ходу переваривая только что полученные сведения. Весьма, между прочим, интересные. Значит, Иштым — приказчик знаменитого купца Эльчи-бея… Купец тоже при делах? Или это только приказчика бизнес? А черт его… Точно сейчас и не скажешь.

Сарай показался еще издали, величаво выплыв зеленью садов, могучими башнями, разноцветными куполами дворцов и храмов. Огромный и многолюдный, он раскинулся на левом берегу Итиля, за перевозом, заставляя путников замереть в немом восхищении, преклоненных перед этой неземной красотой. Широкие, мощенные желтым кирпичом улицы, великолепные дворцы, украшенные изразцами храмы — мечети, синагоги, церкви — казалось, не было такой религии, которой бы не нашлось места на главных площадях ордынской столицы. Тут и там били фонтаны, у многочисленных колодцев и лавок судачили меж собой горожане, в большинстве своем — булгары, иранцы, арабы, но попадалось много и русских, точнее — людей чисто европейского облика.