В. Бирюк - Стрелка Страница 19

Хотя по закону — ты раб, а он — твой хозяин.

Только это всё ярлыки для общества. Когда люди остаются вдвоём — с ними не остаётся ни вооружённых сил, ни силы закона. Только их собственное: сила ума, сила духа, сила тела. Смелость отринуть стереотипы, оставить их за порогом. Смелость вести себя по-человечески, а не по предопределённым социальным ролям.

Или — испугаться, спрятаться. Одному — за «ошейник», другому — за «шапку». «Знай своё место», «как все — так и мы». «Не можно сметь своё суждение иметь!».

По-человечески, как оказалось, раб ценой в курицу, мощнее наследника боярского рода. Он — «опора и оборона». Вот мальчик и прислонился к более мощному. Теперь, когда его отец умрёт, он отдаст своему холопу-другу-господину не только своё тело и душу, но и вотчину.

Всё — хорошо, одно — плохо: «Слишком хорошо — тоже не хорошо» — русская народная мудрость. Пережал ты, паря, перестарался. Хотя с таким исходным материалом, в твоих конкретных условиях…

– Иване… а ты… эта… ты, ну… часто так… ну… с отроками? А?

Мы возвращаемся по постепенно светлеющему леску в лагерь. Лазарь теперь держит вдвое большую дистанцию: ближе трёх-четырёх шагов ко мне не подходит.

– Решил сам попробовать? Извини — ты мне не нравишься, у тебя прикус неподходящий.

Мда… шутка не прошла.

А ведь я уже так нарывался: аборигенам мои «шутки юмора» не смешны.

Население наше делится на знающих о том, что они юмористы, и на тех, кто об этом еще не догадывается. Козьма Прутков излишне многословен: «Не шути с женщинами, эти шутки глупы и неприличны».

При чем тут женщины?

Просто не шути.

Приходится успокаивать. Не помогает — хоругвенный начальник брыжжит во все стороны слюнями, словами и междометиями. Эмоции столь сильны, что Лазарь не замечает очередного «минного заграждения».

Ну что за жизнь?! Не один попаданец, так другой! Серьёзно Лазарь попал, многогранно так… вляпнулся.

Пока он, чуть не плача, прутиками очищает сапоги, я заново проверяю свои расчёты. Поэтому, когда Лазарь задаёт следующий вопрос, могу отвечать уверенно:

– Иване, а почему ты с них серебра не стребовал? Ну нет у этого… боярича — со стрыя бы вытянул. А то — взял бы грамотку долговую. Вернётся Божедар из похода — отдаст. Как с меня взял.

– Шантаж… э-э… как же это по-русски…? Ладно. Тут дело тонкое. Твоя долговая грамотка — в вотчину мою уплыла. Помнишь, купец из Елно на вашем подворье был, Гвездонь? Он её и увез батюшке моему. Помру я — долг ему отдавать будешь. Идти в бой, имея в соратниках должников… Прикинь: заставлю я Божедара дать мне долговую грамотку. Пойдём в бой — его люди мне в спину ударят. Тебе, кстати, тоже. Майно перетрясут, грамотку сожгут. С серебром… ещё хуже — даже положить некуда. Я даже просто отпустить этих… чудаков не мог. Они ж сразу подумают: сейчас ничего не взял — потом отыграется. Надо убить, чтобы не рассказывал.

– Так ты поэтому?! Чтобы они… ну… опаски от тебя не имели?! А я-то подумал…

Как зацепило-то парня. Будто небо на землю упало да черти из пекла полезли.

– Ну, а потом-то?! Ты ж их заставишь платить? А? Так это… чтоб им неповадно было.

– Почему я? Ты тоже там был. Никакого участия в этом… грехопадении не принимал. Тебе их и доить.

– Э-э… я как-то… не, я не смогу… ну, они ж никому ничего… вреда какого… не сожгли, не зарезали… я ж не поп…

«Никому — ничего, кроме бога одного». Поэтому — к попам. Логично.

– А я — поп? Ладно. Чует моё сердце, что попусту воду толчём. Не с кого взыскивать будет.

– Как это?!

– Есть у меня чувство, что парня на убой послали. Не верится мне, что можно семь лет в боярской усадьбе такими играми играться, и чтобы никто не знал. Думаю, когда Божедару надо было в княжескую службу идти, родители про сыночка уже прознали. Поэтому и не настаивали, не гнали на княжий двор. Боялись, что наружу всплывёт. Теперь прикинь: хоругвь ведёт Божедар, а по сути — стрый его. Который, похоже, после смерти боярича — первый наследник на вотчину. Так ли, иначе, в бою ли, на стоянке ли, стрый племяша… как-нибудь неявно… Думаю, с молчаливого согласия родителей.

– Свои?! Своего же? Сына единственного?! За что?!

– А кто только что орал не своим голосом: к князю волочь! Судом судить! Развратники-мужеложцы-содомиты…! Вот чтоб ты так не орал — парней и угробят.

– Я орал?!

– Ты. Или другие такие. Изведут боярича. Чтобы ихней родовой чести — ущерба не было.

«— Сара! Ваш Мойше — пид…рас.

– Шо?! Занял деньги и не отдаёт?!

– Нет, шо вы! Я же в хорошем смысле этого слова!».

Мда… получить денег с русского боярича… во всех смыслах этого слова…

Лазарь загрузился. А я, вытаскивая целый день весло, размышлял об очевидном.

Свойства личности человека идут более всего от трёх вещей: от крови, семьи, окружения.

Кровь у бояр… пожалуй и послабее смердячьей: у смердов ленивый, глупый, слабый — долго не проживёт. Голод у крестьянина — за плечами стоит. У «вятшего»… сперва холопы да смерды перемрут, потом уж до него очередь дойдёт.

Народная мудрость: «Пока толстый сохнет — худой сдохнет». Вятшие на «Святой Руси» — толстые, обычно. «Толстый» глупый боярич выживет там, где умный, но тощий смердёнок — сдохнет.

Смердёнок в своей семье растёт. Хотя к детям на «Святой Руси» обычное отношение — «доброжелательное равнодушие», однако ж — «доброжелательное».

О сироте сказано:

«Ведь мать хоть и пьяная и безумная, а высоко руку подымет, да не больно опустит, чужой же человек колотит дитя, не рассудя, не велика, дескать, беда, хоть и калекой станет век доживать».

Дети боярские растут сиротами. Нет, их не бьют до покалеченья — опасаются казней хозяйских, а всё — не родное. Разница…

Аристократ Пушкин вспоминает няню:

«Выпьем, добрая подружкаБедной юности моей,Выпьем с горя; где же кружка?Сердцу будет веселей».

Крестьянин Есенин обращается к матери:

«Ты жива еще, моя старушка?Жив и я. Привет тебе, привет!Пусть струится над твоей избушкойТот вечерний несказанный свет».

Кому кто ближе. Пушкин о матери не вспоминает.

«Не та мать, кто родила, а та, кто выкормила» — русская народная мудрость.

Дети бояр растут в окружении слуг. Они их выкармливают, они этим детишкам — и семья, и улица. Два из трёх основных источников свойств личности.

«Я составил перечень свыше пятисот картин из всех стран с изображением матерей и детей и обнаружил, что дети на них смотрят на мать, улыбаются матери или ласкают ее, в то время как картины, где мать смотрит на ребенка, улыбается ему или ласкает его, являются редкостью, и появились они в более поздний период».

Посмотрите внимательно на Парижскую Богоматерь. Куда смотрит женщина, как она держит ребёнка. Тех из моих современниц, кто уже вырастил своих детей — просто по глазам бьёт. А девчонки — не видят.

«Из-за ее радостной улыбки, выходящей из таких печальных губ, Богоматерь выглядит больше странно, чем красиво. При осмотре статуи под определенным углом фигура Богоматери, кажется, улыбается Иисусу в почти насмешливом образе. Она молодая мама, не привыкшая к ласкам своего сына. При просмотре с другой точки зрения и под другим углом, эта улыбка стирается. Ее рот затягивает, как будто он надут и, кажется, что её облик предвещает слезы».

Где здесь материнская любовь?

Дети любят окружающих их взрослых. Просто инстинктивно. Как в обезьяньей стае. Нелюбящие — нелюбимы. Нелюбимые умирают первыми, потомства не оставляют. Детский инстинкт самосохранения требует любить тех, кто кормит, обихаживает, играет, занимается, защищает… Боярские дети любят своих рабов. Вместо отсутствующих родителей.

А рабы, слуги, придворные… обращаются со своим будущим господином и повелителем по… по-рабски.

Из дневника Эроара, доктора Людовика XIII, тогда ещё — дофина:

«Дофин сам ложится в постель рядом с няней и часто кладет ее руку себе под курточку».

Еще чаще в дневнике попадаются описания, как дофина раздевают… или его берут к себе в постель разные слуги. При этом с ним проделываются разнообразные сексуальные манипуляции, начиная с младенчества и кончая тем временем, когда ему было по меньшей мере семь лет.

Инстинкт подражательства у детей очень развит. Вокруг ребёнка — люди, которые играют с ним во взрослую жизнь. В которой их предназначение и стремление — исполнять его желания. Они и воспитывают в нём те его желания, которые им понятны, которые им легко исполнить.

Поведение ребёнка всегда содержит элементы «проверки на прогиб» окружающего мира, поиск границ допустимого. А ему, в этом кругу «рабов» — можно всё!

Более того, взрослые сами предлагают разные «шутки». «Для увеселения господина своего».

«Дофин идет за мадемуазель Мерсье, которая кричит, потому что он бьет ее по ягодицам. Он тоже кричит. Она укрывается в спальне; за ней входит г-н де Монгла, желая чмокнуть в заднюю часть. Она очень громко кричит, это слышит дофин и тоже принимается громко вопить; ему нравится то, что происходит в спальне, ноги и все тело дрожат от удовольствия… он подзывает женщин, заставляет их танцевать, играет с маленькой Маргаритой, целует и обнимает ее; он валит ее и бросается на нее трепещущим тельцем, скрежеща зубами…