Игорь Фарбаржевич - Сказки для Евы Страница 2

Зять госпожи Берон Алик Гуревич – ведущий инженер и отец Ханы с Лео – очень нервничал, напоминая ей каждую минуту, что надо спешить, так как, во-первых, до аэропорта ещё нужно доехать, а, во-вторых, самолёт ждать не станет.

– Ничего, подождёт, – возразила ему Хава. – Я ждала этого момента всю жизнь.

И вот теперь, стоя на площади зуевского автовокзала, со спортивной сумкой на плече и опираясь на ручку изящной складной тележки, гевэрэт Берон поверила, что мечта её, наконец-то, сбылась – она вернулась в город своего детства.

К тележке был привязан большой тяжёлый пакет, в котором лежали, тщательно упакованные, три меноры.

Открою секрет. Эти три восьмисвечника предназначались для праздника Хануки, который ожидался в эти декабрьские дни, но подарить их она должна была в три святых места – бронзовый в синагогу, серебряный в мечеть, а позолоченный – в Храм православный.

Принести такой подарок в синагогу, было делом нормальным, но дарить столь необычные подарки другим конфессиям, идея может показаться спорной и непонятной. Впрочем, до поры до времени.

– Кажется, наша!.. – неуверенно донёсся до неё мужской голос.

– Точно, она! – подтвердил женский. – Такая же, как по скайпу.

К пожилой гостье уже спешили трое – двое мужчин, в дублёнках, с букетами цветов и улыбающаяся женщина в каракулевой шубе. Один из мужчин был заместителем мэра, другой – главврачом детской больницы, а женщина заведовала хирургическим отделением.

После восклицаний, неуверенных объятий и поднесения цветов, все направились к поджидавшей машине из мэрии. Главврач вёз тележку, заместитель мэра нёс её сумку. Главврач хотел приехать за знаменитой гостьей на своей личной «Волге», но в мэрии посоветовали, что лучше ехать на «БМВ», и с водителем. Тогда будет возможность начать деловой разговор прямо в машине.

Гэвэрэт Берон привезли в новую гостиницу «Князь Зуеслав», названную так, в честь основателя города, который тот воздвиг ещё в 10 веке, построенную на месте старой «Зуевской зари». Ту, прежнюю гостиницу, она помнила плохо.

Администратор провела её в апартаменты, в двухместный номер, где уюта на грош, зато чисто. На столике стояли бутылки с соками и минеральной водой без газа, а также коробка зефира в шоколаде, который, как выяснилось, был любимым лакомством гостьи.

В ресторане гостиницы на вечер заказали столик на четверых, но, «госпожа профессорша», к общему удивлению, отказалась от ужина, мотивируя тем, что уже много лет она не ест на ночь и, самое главное, собирается потратить время более продуктивно. Попрощавшись с гостьей до утра, встречающие спустились в ресторан, чтобы самим отметить её приезд – ну, не швырять же деньги на ветер! – а гевэрэт Берон, умывшись с дороги и позвонив по мобильнику внукам в Москву, сказала, что всё у неё в порядке и поинтересовалась, как дела у них. Лишь только после этого, надев тёплый свитер, который предусмотрительно захватила из Хайфы и, повесив на плечо сумочку с документами, отправилась прогуляться по городу.

Бронзовую менору она всё же взяла с собой. Когда они ехали на машине в гостиницу, госпожа Хава заметила мелькнувшее неподалёку новое здание синагоги, построенное на том же месте, где стояло старое, сгоревшее. Новая синагога была не такой большой, как довоенная. Впрочем, подумала она, и евреев с тех пор в городе значительно поубавилось…

Госпожа Берон шла и не узнавала Зуев. И виной этому был не только ранний зимний вечер, когда вечерние огни меняют дневной город до неузнаваемости – повсюду стояли новые пятиэтажки, хотя попадались и старинные дома, которые гевэрэт Берон вспоминала сразу, правда, казались они ей теперь какими-то маленькими, даже кособокими, не то, что в детстве. Пройдя сквер, с заснеженным фонтаном, она сразу вспомнила свои последние дни в Зуеве.

Но, к удивлению Хавы, в душе её ничего не ёкнуло, ничего в ней не отозвалось. Впрочем, она давно поняла, что любой город из Прошлого – это, прежде всего, люди, которые жили в нём, их улыбки и голоса. И если исчезло сообщество людей, которое было её городом, то без него сама архитектура, даже самая замечательная, будет формой без прежнего содержания, как другая река. Те же площади, те же улицы, те же дома, даже запахи во дворах – но с другими людьми это уже другой город, похожий на твой, но не тот, в котором ты когда-то жил.

Госпожа Берон свернула в Пионерский переулок, однако, к её удивлению, на табличках, прикреплённых к домам, которые она с трудом прочитала в зимних сумерках, он почему-то назывался Рыбным. Изменились названия и других улиц. Хава оказалось одновременно и слепой и зрячей, поэтому то и дело просила подсказки у прохожих. Она не знала, что в девяностые годы всем старым зуевским улицам вернули дореволюционные названия. Улица Маркса вновь стала Болотной, а Энгельса – Полевой.

Новая синагога, обнесённая высокой оградой, была строгой архитектуры, с круглым куполом. Сильный свет фонаря осветил лепной могендовид – Звезду Давида – над входом.

Гевэрэт Берон вошла в приоткрытую калитку. Словно из-под земли вырос охранник – крепкий парень славянской внешности, в зимнем комбинезоне.

– Простите, – улыбаясь, обратился он к ней, – у вас что в пакете?

Хаве понравилось, что синаногу здесь охраняют.

– Менора, – ответила Хава. – Я привезла её в подарок.

И всё же охранник заставил развернуть пакет и, убедившись в правоте её слов, извинился и пропустил в храм. Хотя храмом ни одну синагогу в мире назвать нельзя. Любая из них, даже самая большая и главная в городе, всё равно была, по своей сути, лишь домом для моления. Храмом же синагога могла называться только в одном месте на Земле – на Храмовой горе в Иерусалиме.

Маленький, с рыжими пейсами на висках и плохо растущей бородой шамес – служка в синагоге – внимательно выслушав просьбу пожилой женщины встретиться с кем-нибудь из начальства, услужливо провёл её в боковую часть здания.

В это время, в одной из комнат, за столом, в кресле сидел седой ребе с окладистой бородой и, ритмично покачиваясь вперёд-назад, внимательно изучал, сквозь очки в золотой оправе, толстую книгу в кожаном переплёте. Он был так увлечён чтением, что не услышал, как вошёл служка. Не решаясь побеспокоить раввина, шамес застыл на пороге и робко кашлянул.

Ребе недовольно оторвался от чтения, строго на него посмотрел и снял очки. Он не любил, когда его отвлекали от изучения Закона.

– Что, Мойше? – сухо спросил он.

– К вам какая-то женщина, ребе… – ответил служка.

– Какая женщина? – раввин недоумённо поднял густые брови.

– Старая, – снял все вопросы служка. – Говорит, важное дело…

Раввин недовольно покачал головой, вскидывая вверх ладони:

– Ну, да! А как иначе! Ещё какое важное! Почему-то все важные дела находятся только у женщин!.. – Он поднялся с кресла. – Скажи ей, что я сейчас выйду. Наверное, по поводу своего непутёвого внука…

Служка вышел в коридор, бесшумно прикрыл за собой дверь и, обернувшись, почтительно сказал гевэрэт Берон:

– Сейчас он выйдет… А вы пока присядьте, – и показал рукой на стул, стоящий у стены.

– Ничего, я постою, – успокоила его Хава. – Пять часов сидения в самолёте не очень-то приятно для сосудов…

– Откуда вы прилетели?.. – спросил он.

– Из Хайфы.

– Для того, чтобы поговорить с ребом Элей?! – обомлел служка.

Хава улыбнулась:

– И за этим тоже…

Её ответ вызвал у шамеса восторженное почтение к своему учителю. Это ж надо! Чтобы только поговорить с ребом Элей, люди специально летят с другого конца света! Как будто там нет своих мудрецов! Как жаль, опечалился служка, что он не знал об этом раньше, иначе непременно осведомил бы раввина. Реб Эле любит, когда его хвалят и говорят приятные вещи. Впрочем, покажите того, кто этого не любит.

Тут дверь открылась, и раввин со строгим лицом величественно появился на пороге.

Гевэрэт Берон первая начала разговор. Вначале ребе с глухим раздражением воспринял это, как неуважение к себе, но как только незнакомая женщина рассказала, откуда и зачем приехала, он понял, что имеет дело не с зуевской бабушкой, пришедшей жаловаться на внука, а с профессором медицины европейского масштаба. Реб Эля расслабил мышцы лица, и Хава увидела добрую улыбку мудреца. Тут-то она и преподнесла ему менору. Бронза блестела так, что походила на золото.

– Дорогой подарок!.. – растерялся ребе, не поняв его истинную ценность.

Госпожа Хава подумала о другом значении его слов.

– Очень дорогой! – кивнула она. – По крайней мере, для меня…

…Выйдя из синагоги, гевэрэт Берон с замиранием сердца направилась в то место города, о котором вспоминала целых семьдесят лет и где столько же не была – во двор, где она родилась. Там в окружении большой семьи прошли первые восемь лет её жизни.

Подходя к арочной подворотне четырёхэтажного дома на Черноглазовской, которую детьми они называли «проходняшкой», подворотня соединяла улицу и двор, Хава всё просила Бога, чтобы их флигель оказался на месте. Если его там не будет, ей казалось, что она этого не переживёт.